Перебирая старые блокноты - Леонард Гендлин

Когда я сказал Зощенко, что для меня его книга «Возвращенная молодость» — произведение большого искусства, сердито сдвинув брови, он нахмурился:

— И только искусства?

Он жаждал поучать и проповедовать, он хотел возвестить удрученным и страждущим людям великую спасительную истину, указать им путь к обновлению и счастью, а я, не интересуясь существом его проповеди, восхищался его замечательной формой, ее красотой.

К.И. демонстративно посмотрел на часы.

Зная натуру Чуковского, гости, зашумев, стали прощаться. Мне повезло, я попал в машину к Маршаку, где уже находился неутомимый весельчак И. Л. Андроников.

В поселке Переделкино имеется парикмахерская — центр «философской мысли», могучих писательских планов, поэтических взлетов. К.И. приезжал туда бриться.

В один из летних дней 1955 года его на улице остановил шестилетний Валерик Забродин. Между ними завязался следующий диалог:

— Я тебя давно знаю. Когда еще был маленьким, мама читала твою книжку. Ты — дедушка Корней! А еще тебя зовут Айболит.

— И я тебя знаю, потому что ты хороший мальчик.

— Неправда, Айболит, я плохой мальчик.

Такое самобичевание насторожило Чуковского.

— Кто сказал, что ты плохой?

Засопев, ребенок сердито ответил:

— Дедушка Корней, разве мамы уходят от хороших детей?

— А когда ушла твоя мама?

— Давно, давно… Она уехала на поезде в Москву.

— Где ты живешь, дружочек?

— В Баковке[96].

— Папа у тебя есть?

Лицо мальчика озарилось:

— Конечно есть! Без папы никак нельзя, — серьезно ответил Валерик. — Он на грузовой машине ездит главным шофером.

Минут через пять к ним подошел высокий, широкоплечий рыже-розовый человек. За версту от него попахивало спиртным. К.И. строго на него взглянул:

— Вы отец Валерика?

— Так точно, товарищ Чуковский! Разрешите представиться: Федор Романович Забродин!

— Вы не могли бы подойти ко мне домой в пять часов?

— С удовольствием придем, Корней Иванович. Как раз сегодня у нас выходной день.

Федор Романович приехал с сыном на мотоцикле. Он был в новом костюме, мальчик в белой выглаженной рубашке. Оробев от непривычной обстановки, гость вытащил из сумки бутылку шампанского, бутылку водки и слегка помятый большой шоколадный торт.

— Если вы нас уважаете, товарищ Чуковский, мы должны распить эти бутылочки.

К.И. рассмеялся.

Валерика позвали в другую комнату. Там он попал в веселую компанию внуков Чуковских.

— Федор Романович, простите меня за бесцеремонное вторжение в вашу личную жизнь. Утром я встретил Валерика, он мне пожаловался, что от вас ушла жена, — его мама?

Огромный Забродин начал краснеть. Вначале он стал багровым, затем пунцовым. Его бычья шея покрылась круглыми красными пятнами, даже руки его порозовели, И вдруг раздался оглушительный, громовый хохот. Гигант так смеялся, что из его глаз потекли обильные слезы. Перепуганный К. И. налил ему стакан воды. Он долго ждал, пока его собеседник придет в себя. Успокоившись, Федор Романович сказал:

— Тамара на две недели уехала в дом отдыха. Наш Валерик большой фантазер.

Обрадованный К.И. подарил мальчугану книгу сказок и сделал на ней следующую надпись:

«Дорогой Валерик Забродин!

Желаю Тебе на долгие годы сохранить любовь и преданность сказке. С любовью Корней Чуковский».

К.И. пригласили в Центральный Дом Актера на творческий вечер Ираклия Андроникова. В антракте его окружили артисты, писатели, художники, престарелые ученые, и, конечно, «могущественные» жены.

К Чуковскому подошла декольтированная экстравагантная поэтесса и переводчица Наталия Кончаловская, внучка художника Василия Сурикова, дочь художника П. П. Кончаловского, жена поэта С. В. Михалкова. Она протянула К.И. блокнот, чтобы он написал автограф.

— Я не мастер на экспромты. Приезжайте как-нибудь в Переделкино. Я с удовольствием дам вам автограф. Чем вы сейчас заняты?

От удовольствия Кончаловекая зарделась:

— Перевожу с английского. Я свободно владею этим языком.

Чуковский ядовито улыбнулся.

— Английским я занимаюсь несколько десятилетий, но по-настоящему так и не освоил этот труднейший язык.

Не чувствуя подвоха, темпераментная поэтесса предложила свою «бескорыстную» помощь.

Поморщившись, К.И. кивнул головой.

Недели через две к дому К.И. в Переделкино подкатила шикарная машина «концерна» Михалковых. Шофер, сгибаясь, внес несколько тяжелых чемоданов. Перепуганные домочадцы позвали Корнея Ивановича.

— Я, наконец, вырвалась к вам на одну неделю, — звонко проговорила Кончаловская, — для того, чтобы помочь вам переводить… с английского. Слово мое — закон! — выпалила она.

Чуковский сел к овальному столику, вырвал листок из блокнота н быстро написал:

«Английским языком надо заниматься самостоятельно. Если у Вас имеется свободное время, возьмитесь за Шелли. Мне кажется, что переводы Бальмонта давно устарели.

Корней Чуковский».

Потом он подошел к Кончаловской и необыкновенно торжественно произнес:

— Дорогая Наталия Петровна, я очень рад, что могу вам, наконец, лично вручить обещанный автограф. Простите, мне надо работать.

Ошарашенная Сурикова-Кончаловская-Михалкова бомбой вылетела из дома…

У К.И. часто бывал в гостях Ираклий Андроников — писатель, ученый, артист, литературовед, посвятивший свою жизнь изучению творчества Лермонтова. Во время прогулки Чуковский сказал ему:

— На днях ко мне приезжала Кончаловская, эта дура хотела у нас поселиться. Она решила, что я один не в состоянии справиться с английским языком.

Рассмеявшись, Андроников проговорил:

— Наталия Петровна — удивительная женщина, она все может, ее прочно подпирает «номенклатурный столб» Михалков.

11 апреля 1959 года я целый день провел в Переделкино. Я попросил Корнея Ивановича рассказать о своей жизни. Я готовил большую статью для АПН. После того, как мы удобно устроились на застекленной веранде, К.И. неторопливо начал говорить:

— Скажу правду, режет ухо, когда меня называют старейшим писателем или ветераном. И все-таки, какая-то доля правды в этом есть. Ведь я печатаюсь без малого шесть десятилетий. Когда я родился в Петербурге, неподалеку от Владимирской церкви, еще здравствовали Тургенев, Гончаров, Григорович, Уолт Уитмен. И были счастливцы, которые встречались с Гоголем и Адамом Мицкевичем, знали Достоевского и Некрасова, имели их книги с дарственными надписями.