Лекарство от скуки (СИ) - Флёри Юлия

Подошёл к низкой койке и чуть брезгливо скривился. Почувствовал, как губы перекосились, как наморщился лоб. Непроизвольно. Я, в отличие от Гурина, до шлюх конторских не опускался. От неё будто разило продажной натурой. Я себя в этом убедил. Из-под больничного одеяла выглядывали пальчики левой ноги. Красивые такие, ровные… Внизу живота потеплело и я выругался вслух, понимая, что до Гурина, мне, оказывается, рукой подать. Думал, а меж тем, пальчики разглядывать продолжал. Профессиональный педикюр. Лак неяркий. Попасть под прицел конторы — это тебе не проститутку на обочине снять, тут всё прилично должно быть. Неброско, со вкусом. Я губы пересохшие раз за разом языком обводил, в странном удовольствии утопая, а потом и вовсе на мысли себя поймал, что всё тому же извращённому удовольствию подверженный, рот приоткрыл, жадно хватая им воздух. И желание прикоснуться делало из меня конченного изврата, но желание это было сильнее любых штампов, и я дотронулся. Сначала едва уловимо, чувствуя весьма сомнительное тепло, потом во вкус вошёл, указательным пальцем по стопе повёл всё выше и выше, теперь уже врезаясь ладонью в одеяло. Её беззащитность притягивала посерьёзнее любых пошлостей, что возбуждали обычно, и открывать в себе эти новые чувства нравилось безумно. А кожа на ноге была гладкая, ровная. Такая, что прикасаться хотелось ещё и ещё. Или это во мне говорила зависть?.. Отобрать чужое, ведь это всегда так упоительно сладко… Кажется, я даже застонал. Оглянулся на пустой коридор и улыбнулся себе безумной улыбкой от этого чувства вседозволенности. Продолжал вести по её ноге, попутно отбрасывая в сторону мешающееся одеяло. По внутренней стороне голени повёл, ближе к колену. В голове туман. Воспоминания какие-то дикие нахлынули… То, что обычно из жизни стараются вычеркнуть. Совсем немного силы приложил и ножку её в колене согнул. Теперь она выглядела спящей, соблазнительно прекрасной. В лицо посмотрел и улыбнулся: красавица. А впрочем, других у Гурина и не было. Но зацепила его именно эта. Чем?.. Всё с тем же вопросом я завис над её лицом. Измайлова была бледной, но дурманяще красивой. И красота эта была не шаблонная, а запоминающаяся. Всё вроде правильно, вроде на месте, а если присмотреться, то девчонка как девчонка, со своими изъянами, своими несовершенствами. А ещё, отчего-то на ум приходили слова из сказки Пушкина «спящая царевна». Вот и с ней так… казалось, поцелуй — проснётся. Целовать, правда, не стал, всё же доля «нормальности» была во мне куда больше той капли безумия, что с таким упоением изучают местные спецы. Койка оказалась слишком низкой для моего роста и пришлось чуть податься вперёд, склоняясь у изголовья. Не было объяснений тому, что делаю. Что хотел..? Обнюхать? Метку поставить?.. От таких мыслей только усмехнулся. Подобных прежде не появлялось… А теперь рассматриваю девчонку спящую и балдею от странного предвкушения. И глаза увидеть хочу. Именно глаза. Тело спит. Да и тело не умеет говорить так, как глаза.

В коридоре послышались шаги, и моё сердце застучало сильнее, протестуя против скорого расставания. Я вором себя почувствовал. Тем самым, который понимает, что вот-вот попадётся, а всё равно тянет из сейфа всё больше и больше. Шаги были совсем близко в момент, когда она открыла глаза. Она открыла глаза и мой мир рухнул к чертям! Виски сдавило страшной силой, в глазах потемнело, а зажмуриться боюсь — вдруг она исчезнет. Смотрю на неё и задыхаюсь. Ни вдохнуть, ни выдохнуть не получается. Лицо наливается краской напряжения, глаза, будто выжженные, ноют, слезятся. И вибрация по всему телу. Плавная такая, тягучая. От кончиков пальцев, что теперь её подушку сжимают, и прямо к вискам, чтобы там зазвенели сосуды и нервные окончания, к глазам, чтобы налились кровью, к языку, чтобы к нёбу присох, немея. А она всё смотрела на меня и смотрела. Наверно, потому что больше не на что, потому что так склонился, что всё пространство собой заслоняю. И вот это желание… Яркой лампочкой оно вспыхнуло, будто звуковая граната, оглушая, притупляя все чувства. Желание стать её реальностью. Единственным, что видит, что знает, что помнит.

— Вытащи меня отсюда. — Шевельнулись её губы, а, может, просто показалось. Может, мне так хотелось… чтобы попросила, чтобы поверила!

И будто сон всё. Смотрю и понимаю, что глаза её закрыты, что синева по губам разливается, и не могли они говорить. Но в памяти звенит голос хриплый, обессиленный, стон еле слышный. Реальность смешалась с вымыслом. Уровень «нормальности» нещадно пополз вниз.

— Что ты здесь делаешь? — Прозвучал голос Гурина и я нашёл в себе силы выпрямиться, расправить плечи.

— Сколько ей ввели?

— Что?

— Сколько успокоительного ей ввели?

Гурин глянул на Измайлову и покрылся испариной.

— Что она тебе сказала? — Я зубы оскалил, даже не пытаясь скрыть того, что догадка верна.

— Что у тебя член не стоит. — Криво ухмыльнулся и из палаты вышел.

Уличный воздух вызвал резкую боль в лёгких, а я всё никак надышаться не мог. В небо смотрел и тянул кислород в себя, будто в последний раз. Жадно, нетерпеливо. И голова раскалывалась от понимания того, что не смогу устоять от искушения, что как гончая буду идти по следу, но догоню. Догоню и положенное с мясом и кровью у другого из глотки вырву.

Наизнанку вывернулся, а сделал. То из шкуры вон, то мехом внутрь. Против своих же пошёл, но выстоял. На чокнутого, что в самую воронку урагана шагнул, смахивал, а выбрался. Потрёпанный, обессиленный, но выбрался! И Измайлову вытащил за собой. Полтора года прошло с той встречи, когда Гурину поступил звонок. Тот, на который нельзя ответить «нет». Мы встретились часа два спустя. Виктор Евгеньевич рычал и сипел, а я как всегда скалился.

— Ты куда полез, щенок, ты что сделал? Думаешь, она спасибо скажет, думаешь, заботу оценит? Я тебя в порошок сотру, места мокрого не оставлю, живьём собакам скормлю, я…

— Подвинься. — Всё, что ответил я ему тогда, и Гурин понял. Понял, что проиграл. Смотрел мне в глаза и колотился от злости, от бешенства. А ещё оттого, что ошибается. Насчёт Измайловой, в первую очередь.

— Зачем, Олег, зачем… — Застонал обречённо, а я отмахнулся как от мухи навязчивой.

— Ты же знаешь, что я люблю красивые вещи. — Безразлично пожал плечами, а Гурин вспыхнул гневом.

— Вещи?! Да ты хоть понимаешь, куда влез, кого задел, чьи интересы перешёл? Из-за девки какой-то головой рискуешь! — Попенял, собираясь с мыслями, успокаиваясь. — Ты же знаешь, как я к ней отношусь…

— Подвинься. — Повторил я со смешком и ушёл, заставляя его подавиться осознанием того, что он так ничего и не смог для Измайловой сделать. Не смог или, может… не захотел?..

Быстро натянул на себя футболку, джинсы, посмотрел в сторону прихожей — Наташа уже набрасывала на плечи пальто. Сейчас жутко стала бесить её демонстративная самостоятельность, и я метнулся туда же, на ходу справляясь с рубашкой. Измайлова дверь распахнула, выходя, и тем самым меня поторапливая, а я не позволил. Поперёк груди, живота обхватил, спиной к своей груди прижал, мочку уха в себя втянул, кожу на углу челюсти, на подбородке. Как в агонии за неё хватался. Потому что не хотел терять, не собирался, не мог себе этого позволить. Моя. Пусть не знает этого, не понимает, протестует пусть, но уже моя! Заклеймил, пометил! Прижал к себе. Сильно. Зажмурился, вдыхая знакомый запах. Такой родной, волшебный будто.

— Делай что хочешь, твори что вздумается, иди куда глаза глядят, одно только помни, Наташ: тебе меня не переиграть. — Прошептал, с болью, с хрипом из себя эти слова выталкивая. А Измайлова вздохнула, противиться давлению не думала даже. Поддалась, голову на плечо откидывая, запрокидывая её.

— Ты так ничего и не понял. — Прошептала. — Я не играю с тобой, Олег. Я так живу.

— Ты меня услышала. — Утвердительно проговорил, хватку ослабляя. Уже в сторону отошёл, а она так и не сдвинулась с места. — Ты меня поняла. — Сам себе кивком головы поддакнул, а она поёжилась, пальто на груди запахивая.