Никон (сборник) - Владислав Бахревский

И явился в Саввин дом в тот страшный день и час целовальник. С работником своим пришел.

– Саввы дома нет, – сказала гостям Енафа.

– Знаю, – ответил целовальник, улыбаясь. – Все я знаю, разлюбезная! И пришел-то я не к Савве глупому, а к тебе. По делу.

– Какое со мной дело? – удивилась простодушная Енафа.

– А такое, без которого белый свет мне стал немилым!

Подошел целовальник к Енафе, облапил да губами в губы. Чуть не задохнулась. Пришла в себя – толкнула! Да так толкнула, что целовальник на пол сел.

– Зверь ты, что ли? У соседей полна изба покойников, а ты с похабством к чужой жене?

Засмеялся.

– Плевать я хотел на все! Коли упираешься – силой возьму. Завоешь – так и касимовские бабы воют, за их криками твой тебя не услышит.

Отступила Енафа к печи, чтоб в руки хоть какое железо взять, но работник заступил дорогу.

– Не ерепенься, – сказал целовальник. – Будешь биться, он мне поможет тебя связать.

Работник показал Енафе вожжи. Со стены, видно, в сенях снял.

– Сама лучше ложись. Дураку твоему деньги за тебя предлагал – не берет. Придется бесплатно добром попользоваться.

Вскочил с пола, и работник вот он, руки выкрутил, юбку на голову, а у Енафы – тряпица…

Заругался целовальник, саданул работнику по рукам, и прочь они подались. На пороге оглянулся-таки.

– Повезло твоему Савве. Только ты все равно моей будешь. Не жить твоему дурню.

И дверью так хватил, что доска треснула.

Услышал Савва рассказ Енафы – за топор схватился, но – не побежал голову сломя во двор обидчика.

– Убить целовальника – тебя лишиться. Уходить надо. Собирай потихоньку пожитки. Послезавтра воскресенье. Уедем в субботу, хватятся нас только в понедельник. Мы к тому времени далеко будем.

Рассказал Савва обо всем братьям, и те согласились с ним.

Утром на работу пошли. Сруб они в колодце мастерили. Авива с Незваном были сверху, а Савва в колодце сидел.

Тут и подъехал целовальник. Наклонился над колодцем.

– Ты, что ли, Савва?

– Я!

– Ну, тогда прощай! – и столкнул в колодец бревно.

Савве жить на роду было написано. А Незван увидал, что целовальник содеял, подбежал да так треснул мерзавца кулаком в темя, что тот, словно бык, на коленки стал.

– Я – живой! – крикнул Савва. – Поднимай!

Братья его подняли, а в колодец отправился целовальник.

Уже через час Енафа проехала через деревню в сторону Дугина. Савва и братья ждали ее в лесу.

– Вот и беглые мы! – сказал Савва, принимая вожжи из рук жены. – Хорошо хоть, лето впереди.

Люди сыздавна приметили: на Еремея погоже, то и уборка хлеба пригожа. Еремей – он запрягальник, яремник, но про него и такое говорят: кто посеет на Еремея, у того не взойдет семя.

И хоть день первого мая был очень хорош, Малах в поле не поехал. Проверил в который раз упряжь, соху, покормил впрок лошадь.

В поле выехал на другой день, на Бориса. И опять же – как не верить людям! О Борисе говорят – соловьиный.

Ах, чего-чего они только не удумывали – соловьи! И свист у них, и клекот, и такое обмирающее щебетание, что послушаешь-послушаешь, да как поглядишь вокруг себя! И все старое новью обернется. Сам себя не узнаешь! Головой выше, глазами радостней, умней, и в сердце – всему прощенье. Ай, мол, что было – минуло. Иначе надо жить! Ну совсем не так, как жил, собачась день-деньской по всякому пустяку.

Хорошо отсеялся Малах. Под соловьиную радость.

После работы ласковым взглядом поглядел на домашних и всем сделал подарки.

– А тебе, Настька, – перстенек.

– С бирюзой! – охнула Настька.

– С бирюзой, – согласился Малах. – Дорогая вещь, да ведь и ты – невеста. Нам надо такого мужика, чтоб к нам в дом, а не из дому. Енафа трех работников привела. Как они теперь в чужой сторонушке? Теперь уж и не видимся, детишек ее, внучат своих, так никогда и не поглядишь.

Горечь разбирала Малаха. Не знал он, что уже через неделю ночью стукнут ему в окошко и обнимет он и Енафу, и Савву, и братьев его.

Проводит их Малах за болото к Лесовухе, а поселятся они от Лесовухи верстах в семи, в добром сосновом бору, у родника. Даже огород успеют посадить.

Глава 7

25 мая 1653 года на Земском соборе впервые был поставлен вопрос о воссоединении Украины с Россией. Представители всех сословий были единодушны и решительны – разлука двух народов, случившаяся на долгой дороге истории, затянулась. Оба народа платили за эту разлуку дань не только от трудов своих, но и попранием духа, а то и кровью.

В том, как спешно созвали Земский собор, сколь быстро, на первом же заседании, обговорили главное дело, чувствовалась хваткая рука Никона. Уже и решение было готово. Но царь и бояре спохватились, отложили утверждение вопроса до возвращения из Польши посольства.

Скорого собора не получилось. Никон сердился.

– Каков толк от посольства? – спрашивал он царя. – Заранее известно: Репнин привезет от короля пустопорожние обещания. Король шляхте не хозяин.

– У нас с Польшей вечный мир, – оправдывался Алексей Михайлович. – Если король его нарушит, тогда мы перед Богом будем чисты и примем Хмельницкого с великой радостью. Воевать, на Бога положась, можно только за правду. Неправая война русскому царю не пристала, и русскому человеку она не годится.

Но о войске царь думал уже каждый день. Однажды велел доспехи втайне от всех принести. Закрылся с Федором Ртищевым в спальне. Облачился в воинское.

Федор помогал ему натягивать, пристегивать, привешивать. Потом держал чистое заморское зеркало, и Алексей Михайлович смотрелся.

– Ну? – спросил он Ртищева.

– Как с иконы сошел – Георгий.

Царь улыбнулся, засмеялся. Он и сам видел – наряд ему к лицу.

– Вот этаким как приду в Думу! Они все там и напустят в штаны.

Осторожно вынул из ножен саблю. Белым огнем полыхнул великолепный клинок.

– А ведь страшно, – сказал царь. – Я пойду, и все пойдут. Жили-жили – и война. Хорошо, коли мы будем бить, а ежели нас? На Украине-то разве живут теперь – одни слезы. Тысячами к нам переходят, потому что у нас – мир.

Смотр войску был устроен на Девичьем поле. Соорудили два помоста. Один широкий, квадратный, обитый красным сукном. Здесь разбили шатер для царя. Другой помост был длинный, под зеленым сукном, для музыкантов – накрачейня. Смотр начался 13 июня. Царь приехал с Никоном. Они сидели рядом на персидских креслах, обитых бархатом, со множеством драгоценных каменьев на подлокотниках и высоких спинках.

Сначала на огромной колымаге в окружении рынд провезли царское знамя с надписью: «Конь бел и седяй на нем». За знаменем прошествовали рынды с царским вооружением: одни несли доспехи, другие большой и малый саадаки, сулицу, рогатину. Прошли одна за другой три сотни кремлевских стрельцов, первая в красных кафтанах, вторая в белых, третья в лазоревых. За стрельцами проехали верхами три конюшенных роты, в стальных латах, с карабинами и пистолями.