Иосиф Флавий. История про историка - Петр Ефимович Люкимсон

стрелами, не давая вести работы. И вновь следует отдать должное смекалке Иосифа: он приказал оградить своих строительных мастеров стеной из развешанных на столбах сырых воловьих шкур. Камни, попадая в такие шкуры, отскакивали от них, как от батута, а стрелы скользили по их поверхности. Это позволило спокойно вести работы и увеличить высоту стен Иотапаты местами на 20, а то и более метров, построить на них множество башен и оснастить их крепкими брустверами.

Увидев, что стремительно выросшие стены почти свели на нет всю ту работу, которую они проделывали в течение нескольких недель, римляне заметно пали духом, а Веспасиан пришел в ярость. У евреев, наоборот, укрепление стен вызвало новый прилив сил, и они возобновили вылазки, заставляя римлян бросать позиции и сжигая их орудия и вообще все, что только можно было сжечь.

Не желая больше нести потери, Веспасиан решил перейти к длительной осаде города, чтобы принудить его защитников капитулировать от голода и жажды.

Как уже было сказано, запасов еды в Иотапате было более чем достаточно, но вот с водой дело обстояло куда хуже, а, как известно, если без пищи человек может продержаться почти месяц, то без воды — не более трех дней. Учитывая это, Иосиф был вынужден ввести в городе жесткие нормы выдачи воды, что удручающе подействовало на многих горожан — хотя они еще не умирали от жажды, но сама перспектива такой смерти их явно пугала, и они по чисто психологическим причинам стали постоянно испытывать куда большую жажду, чем если бы этого страха не было. Им все время казалось, что запасы воды уже иссякли, а до долгожданных дождей было еще ой как далеко.

Как следствие этой паники, у построенных над водяными ямами цистерн стали собираться огромные очереди желающих получить водный паек. Заметив это с вала, римляне стали бить из катапульт и баллист по этим очередям, и каждый такой обстрел уносил всё новые жизни.

Поняв, что чем больше война затягивается, тем больше она приобретает психологический характер, Иосиф нашел новый блестящий ход: велел жителям вымочить свои одежды в драгоценной воде и развесить их на брустверы так, чтобы с них на стену потек настоящий водный поток. Можно представить, с каким озлоблением смотрели римляне на это представление; как таяли в этот момент их надежды на то, что еще немного — и Иотапата начнет умирать от жажды.

Вдобавок к этому Иосиф обнаружил козью тропу, ведущую из ущелья в долину, по которой ночью можно было миновать римские караулы, и с ее помощью установил сношение с внешним миром и организовал доставку дополнительных продуктов в город.

Каждую ночь кто-то из его воинов спускался по этой тропе в долину, а затем, прикрыв для маскировки спину бычьей шкурой, проползал мимо римских караульных. Видимо, именно таким образом Иосиф и отправил в Иерусалим письмо о том, что Иотапата еще держится и он планирует удерживать ее, как минимум, до праздника Шавуот (Пятидесятницы), то есть примерно до начала июня. Однако затем один из посланцев Иосифа был пойман, тропа обнаружена и пользоваться ею стало опасно.

Таким образом, Иосиф все больше и больше приходил к выводу, что Иотапата обречена и потому ему следует бежать из города — хотя бы по той же «козьей тропе».

Думал ли он при этом сдаться в плен римлянам? Такая версия маловероятна, поскольку если бы у него и в самом деле были такие мысли, то он бы реализовал их сразу после падения города. Но вот о своем личном спасении он думал безусловно. Ему было тридцать лет, и он хотел жить. Но Иосиф бен Маттитьягу не был бы самим собой, если бы не подвел под это в общем-то естественное, инстинктивное желание мощную идеологическую базу. Так что, когда иотапатцы разгадали его планы и, видимо, были готовы растерзать его за предательство, Иосиф по своему обыкновению представил им массу очень логичных доводов, согласно которым он планирует покинуть осажденный город… ради их же блага.

Во-первых, говорил Иосиф, так он сможет продолжить руководить борьбой против римлян, соберет новую армию, приведет ее к Иотапате и ударит в тыл Веспасиану.

Во-вторых, узнав о том, что Иосифа больше нет в городе, римский военачальник ослабит свой пыл, а возможно, и вообще снимет осаду, переключившись на другие цели, главной из которых станет его пленение.

Вот как он представляет все это в «Иудейской войне»: «Иосиф тогда убедился, что город недолго еще будет держаться и что его личное спасение, в случае дальнейшего его пребывания в нем, сделается весьма сомнительным. Ввиду этого он, посоветовавшись со знатнейшими лицами, составил план бегства. Жители, однако, узнали об этом, обступили его и умоляли не покидать их в то время, когда они только и рассчитывают на него: он составляет еще последнюю надежду на спасение города, так как пока он здесь, то ради него каждый будет бороться с радостью; попадут они в руки неприятеля, он останется их утешением. Ему не подобает бежать от врага, бросать друзей и при наступлении бури покинуть корабль, на который он вступил при спокойном плавании. Он окончательно погубит город, так как никто не осмелится больше сопротивляться неприятелю, если уйдет тот, который всем внушает бодрость.

С этой минуты Иосиф не давал больше повода заметить, что он занят мыслью о собственном спасении, а говорил, что, наоборот, желает уйти в их же собственных интересах. Ибо его пребывание в городе, пока они еще вне опасности, не принесет им много пользы; если же они будут покорены, тогда он без всякой надобности погибнет вместе с ними. Но раз ему удастся проскользнуть мимо осаждающих, он может оказать им извне существеннейшие услуги: он поспешит тогда, как можно скорее, собрать галилеян из деревень и таким образом заставит римлян выступить против него и отступить от их города. Он не видит, чем он может быть им полезен теперь, оставаясь на месте, — будет разве то, что он сделает римлян более настойчивыми в осаде, так как для них чрезвычайно важно захватить его в свои руки; если же они узнают о его бегстве, тогда они значительно охладеют к осаде.

Иосиф, однако, не убедил этих людей, а достиг только того, что они еще сильнее к нему приставали. Дети, старцы, женщины с грудными младенцами на руках пали с воплем пред ним, охватили его ноги и, рыдая, молили его все-таки делить с ними их судьбу, — не потому, я думаю, чтоб они не желали спасения ему, а потому, что они еще надеялись на свое собственное: ибо они