Человек Номоса - Генри Олди

Сейчас иначе. Особенно когда вокруг, сменяя ночь ожидания, встает день ожидания: Спарта, столпотворение людей, только и разговоров, что о прелести Елены — тенью за разговорами, сводя прелесть на нет, маячит главное: кому удача?! кого рвать станем?!

Почти нет красок.

Почти нет лишних, посторонних звуков. Да, блеют овцы перед закланием, ржут кони, оглушает гомон многочисленной челяди, повизгивают рабыньки, глашатай что-то орет про завтрашний выход басилея Тиндарея к достославным женихам…

Слышу, не слыша.

Память избирательно скользит по лицам. Память-слепец: видит пальцами. Ощупывает. Я верчусь вьюном в самой гуще толпы, знакомлюсь, приветствую, улыбаюсь, отвечаю и спрашиваю, но это все пустяки. Почему? почему мне чудится: я складываю бревна в основание погребального костра?! Запоминаю каждую неровность, трещину коры, отличаю ясень от липы…

И еще: пронзительный голос аэда. Ангел, старый приятель, тут как тут: затесавшись в середину, поближе к вертелам с мясом, он терзает лиру, вереща славословия женихам. Сам спрашивает, сам отвечает.

Да, я слышу.

— Кто сей, пред ратью ахейскою, муж и великий, и мощный?Выше его головой меж ахейцами есть и другие,Но столь прекрасного очи мои не видали,Ни столь почтенного, мужу-царю он подобен!

…у него борода! Настоящая, темная. Вьется. Наверное, так легче скрыть вялый подбородок. А нос — всем носам нос! Кажется: глаза голубыми ледниками застыли по обе стороны горного кряжа. Слова цедит неохотно, по капле, не смотрит — взирает, не говорит — вещает.

Руку, однако, подал.

— Муж сей пространнодержавный Атрид Агамемнон,Славный в Элладе, как мудрый владыка и доблестный воин,Между передних свирепствуя, губит ряды браноносцев…

— Кто же, скажите, стоит молчаливо поодаль, взираяНа остальных женихов, будто яростный лев на овнов тонкорунных?

…похож на старшего брата. Очень. Тот же долгомерный носище, прозрачность взгляда… Жаль, лед слегка подтаял. Блестит тайной слезой. Но — белобрыс, вроде Ментора. Безбород. Губы узкие, ниточкой. Шрам вместо рта, застарелый рубец. Солнце отшатывается от его бледных щек; синяя жилка бьется на виске.

И ноздри трепещут.

— Вождь Менелай, сын Атрея, всегда говорит, изъясняяся кратко.Мало вещал, но разительно он — зато в битве из первых,Сердце героя наполнено смелостью мухи, которая, мужемСколько бы крат ни была, дерзновенная, согнана с тела,Мечется вновь уязвить…

— Кто еще оный ахеянин, столько могуче-огромный?Он и главой, и плечами широкими всех перевысил!

…бык. Впрочем, нет: бычок. Венец туго врезался в лоб, выжимая капли пота. Налитые кровью глазки раздраженно шарят в поисках: кого б боднуть?! Странно: здесь он больше всех, а топчется неуверенным в себе мальцом, ежеминутно готовый ринуться доказывать свое первенство. Вот и сейчас: руку подал, а сам багровеет, пыхтит втихомолку — раздавлю! Не раздавит, но больно. Врать на стану.

Скажи такому: в Эврот с кручи прыгать опасно! — сиганет без раздумий.

— Муж сей — Аякс Теламонид, твердыня данаев!Кто б ни желал, против воли Аяксовой с поля его не подвигнетСилой иль ратным искусством! И он не невеждой, надеюсь,Сам у отца в Саламине рожден и воспитан…

— Ныне поведайте, Музы, живущие в сенях Олимпа,Кто средь мужей и любезен, и ликом приятен?Думаю, он не последний из славных героев?

…виски-то совсем седые! Не старше прочих, но рядом с ним чувствуешь себя неловко. Предложить дружескую чашу? состязания в беге? — улыбнется краешком рта, все. Когда ему кажется, что на него никто не смотрит, начинает грызть ногти. Привычка. А голос бронзовый. Гулкий.

Потому и говорит тихо: сдерживает.

— Это Патрокл Менетид благородный, чья участь прискорбна:Друга случайно убив, был из дома родимого изгнан —Нынче ж, неистовым духом подвигнут, явился он в Спарту…

— Хочется знать мне о том несравненном герое,Плотию кто необилен, но взглядом донельзя свирепый!

…ишь, живчик! Ни минуты на месте. Сухой, туго перевитый жилами. Ударь по такому, не стоном — стуком отзовется. Вон, уже опять с кем-то задрался. Разнимают. А он щекой дергает. Гляди-ка: вырвался! ушел, не оглянувшись.

Нет, оглянулся: помню, мол! это я — коротышка?!

Встретимся еще на узкой тропинке.

— Малый Аякс Оилид, друг сердечный Аякса Большого,Дротики мечет он, словно перуны — Кронион! и в беге из первых,Нравом же грозен: бессмертных и смертных равно не страшится…

Вижу я гордого духом, готового к славе и смерти— Мужа из дальних краев — только кто он? откуда явился?!

…очень смуглый. Еще немного, и привет ему от моего эфиопа. В талии узок, похож на шершня: не движется — танцует. Едва ли не первым ко мне подошел: «Попутного ветра и свежей воды!» И обождал, пока я отвечу. Серьгу в ухе теребил: капельку золота с жемчужной слезинкой. За спиной его критяне молчали. Эвмей среди них затесался: знакомца нашел.

А глаза у смуглого — девичьи. Ресницы черными стрелами…

— Зевс-Громовержец Миноса родил, охранителя вольного Крита;Мудрый Минос породил Девкалиона, славного сына;Тот Девкалион родил сего воина — Идоменея,Море — отчизна его, и под парусом трон морехода…

— Кто же те двое, кто возле борцов иль кулачных бойцов ожидают:Буде какое несчастье — и рану залечат, и кровь остановят?

…оба румяные, кругленькие. Поросята. Такие хороши в старости: седенькая бородка, благостный взгляд. А пальцы длинные, гибкие, непрестанно шевелятся! Глянь, глянь! — плечо Полипойту, сыну Пиритоя-лапифа, что в царстве мертвых на камне за дерзость сидит, вправляют.

Рывок! бранится Полипойт! — больно.

А эти улыбочки на губах катают.

— Бог врачеванья Асклепий — родитель сих братьев,Имя же им — Махаон с Подалирием. В снадобьях оба искусны:Яд ли губительный, зелье ль целящее — все им доступно…

— Можно ли все имена перечесть, в этом сонме великих,В толпище гордых царей, что готовы схватиться друг с другом,Будто олени рогатые сходятся, самки взыскуя?!

— Многие здесь собрались: юный Талпий-эвбеец, Эвмел, сын Адмета,Что отказался сойти добровольно во тьму преисподней, отца заменяя;Братья Эпистроф и Схедий, Мегет, сун Филея, досель никому не известный,Пилосский вождь Антилох Несторид, Эврипил-аркадянин, прекрасный собою;Прочих же всех перечислить нет сил — всколебался народ на женитьбу,Много их в Спарте сошлось…

…жаль, Диомед еще не приехал. Сказали: завтра. Нас собрал, а сам задерживается. Неужели прав был дядя Алким: я — копье в чужой руке?

Много их в Спарте сошлось, этих копий… неужто рука — одна?!

Только позволь вопросить напоследок: кто сей данаец?— Менее целой главой, чем великий Атрид Агамемнон,Но, как сдается мне, он и плечами, и персями шире!

…это, кажется, я.

— Это, почтенные, есть Лаэртид Одиссей многоумный,Муж, преисполненный козней различных и мудрых советов!Если он тихо стоит или в землю глядит, потупивши очи,Счесть его можно разгневанным мужем или скудоумным…

…сбежал! сбежал проклятый аэд! Пока я протискивался сквозь толпище, его и след простыл.

А жаль.

Ох Ангел, дождешься ты у меня!..

Спарта бурлила. Никогда еще берега Эврота не видели столько именитых гостей. Еще бы! Живую богиню замуж выдают! Что? За Агамемнона, сына Атрея? А почему, собственно, за него, носатого?! Чем я хуже?! У меня и папа — герой, и мама — герой, и двоюродный дедушка на Олимпе нектар хлещет!