Современная канадская повесть - Мари-Клер Бле

— Да, я знаю.

— Да нет, не обращай внимания. Забудь об этом. Она моя сестра, и я очень ее люблю, правда. А Джинни просто обожаю. Пожалуйста, забудь о том, что я сказала. Извини. — Она снова отвела глаза, будто осмысливая какую-то абстрактную проблему. — Странно — как часто я говорю «извини»… Тебе не кажется это забавным? Только и делаю, что прошу прощения. Мне это Харви всегда говорил. — Она свела руки вместе. — Ну да ладно. Тебе пора бежать, дорогой. Я вижу, ты устал… Только обещай, что скоро заглянешь повидаться со мной.

— Конечно, Бланш. Даже очень скоро. В общем-то, я позвоню тебе на той неделе.

— Точно?

— Точно.

— Какой ты милый. Мы попьем чаю. Не джина и не виски… Ну вот… Мне уже лучше.

— Вот и хорошо.

Лэндон нагнулся и поцеловал ее в щеку, снова вдохнув знакомый запах увядания. Теперь она смотрела на него по-иному, держа за обе руки — совсем как его незамужняя тетка.

— А мы слышали, что у тебя новая приятельница. — Она помолчала. — Надеюсь, она добра к тебе, Фредди.

— Да, Бланш, она очень добрая.

— Вот и хорошо. Прекрасно. Ну, а теперь — спокойной ночи. Благослови тебя бог.

— Да. Спокойной ночи, Бланш.

На лужайке Лэндон сквозь ветви деревьев взглянул на черное небо. Луна давно ушла спать, и по беззвездному небу струилась тьма. Ветки старых деревьев шевелились и поскрипывали на морозе. Пока что стояла зима, и Лэндон попросил господа: пошли скорее весну.

Поток транспорта бурной рекой лился по автостраде, машины рвались из города в неведомые дали. По крайней мере неведомые Лэндону, наблюдавшему за вжикающими мимо машинами из «де-сото» Гранштейна, этого тяжелого стального панциря. Стояло еще одно холодное утро, и солнечный свет играл на поверхностях машин, зловеще отскакивал от выбеленного морозцем полотна дороги. Прямо перед глазами Лэндона густо-рубиновый капот «де-сото» сверкал и переливался, как старинный драгоценный камень тонкой работы. Перед выездом Лэндон протер машину тряпочкой, надраил ее до блеска, как все автовладельцы по субботам. Однако старая машина изрядно потрепала ему нервы, наотрез отказываясь заводиться. Обычная история повторилась, и Лэндон, коптя своим дыханием сыро-влажный воздух гаража, пытался уломать строптивое зажигание. Рядом с ним неподвижным камнем сидела Маргарет. Ее словно что-то томило, даже угнетало. Да и вчера, когда они кончили заниматься любовью, она погрузилась в это мрачное молчание. Странная дамочка. Может, у нее такая полоса? Но он немного сердился на нее. Неужели до сих пор нельзя было отремонтировать машину? К ней, как и к нему, относилось выражение «на охоту ехать — собак кормить». А когда в доме таких двое, все стоит на месте. Нельзя подбирать себе в пару человека, у которого те же слабости, что и у тебя самого. Нужно, чтобы недостатки уравновешивали друг друга. Тогда и вина, и беда будут делиться надвое. Вскоре, однако, старая колымага ожила, и Лэндон погнал ее к северу.

Сейчас Лэндон рулил по автостраде с умеренной скоростью пятьдесят пять миль в час (мы вам не Оззи К. Смит!), не обращая внимания на гудки сзади. Голубое утреннее небо на севере становилось белесым. Под тем небом шел снег. Резкие порывы ветра жестко крахмалили флаги на крышах маленьких заводов и учреждений. А вот, пожалуйста, расширяют дорогу. Дорожники на выходные оставили у обочины свои бульдозеры и гигантские катки. Каких только грозных орудий не придумали, чтобы уродовать землю-матушку! Лэндон глянул на них — сейчас они бездействовали, молчали, словно застывшие в оцепенении чудовища. Что же касалось данного клочка канадской территории — более всего он напоминал район, подвергшийся суровой бомбежке. Почва была грубо вывернута наизнанку, опалена. Разумеется, это вызвано необходимостью. И все согласовано с властями. Старомодные взгляды здесь уже не проходят. Машины сейчас громадные, им подавай простор! Но сколько надо пространства, чтобы их ублажить? Восемь рядов? Десять? Двадцать? А если через тридцать лет какой-нибудь умник выдумает новый способ перевозить людей — подешевле и поэффективнее? Кому тогда будут нужны эти супертрассы? В кегли, что ли, на них играть? Или устраивать на этих бетонках роликовый марафон — в благотворительных целях? Тьфу! Американцы столько наломали дров — а мы все их ошибки повторяем, как попки. Что за дубинноголовость такая! Ничему не желаем учиться. Неспешно поднявшись у развязки по дуге и направим машину к северу, и сторону шоссе 400, Лэндон расслабился. Поток машин поредел, и основном все двигались к западу. Рядом с ним Маргарет молча взирала в окно на унылые заводики и фабрички, вытянувшиеся вдоль шоссе, как бусинки в дешевом ожерелье. Он мельком взглянул на Маргарет. Такие выезды она совершала не часто, и хотя пейзаж был не сказать чтобы божественный, все же какая-то новизна.

В субботу утром они обычно отправлялись за покупками на Кенсингтон-маркет. Сейчас Лэндон понял, как ему не хватает этой еженедельной вылазки. Ему действительно нравился этот старый уличный рынок, в Торонто таких больше не осталось. В погожее утро жизнь там бьет ключом. Под каблуками звенит холодный зимний асфальт. Там он, можно сказать, чувствовал животворный пульс жизни, его ритмичные толчки бодрили кровь. Вот тебе — современный человек! По части истинных впечатлений — на голодном пайке. Он не раз думал об этом, шагая по улицам Нассау и Болдуин-стрит. Открытые спереди прилавки со всякой всячиной. Ряды пальто и платьев. Картинки и книжки на религиозные темы. Дамские сумочки и браслеты для часов. Лотки с фруктами и овощами; в центре города кукарекают петухи, глядящие на мир желтыми глазами из своих решетчатых ящиков. Любил он наблюдать и за людьми: вестиндки, которые прекрасно знают, чего хотят, когда покупают бобы, рис и сладкий картофель; парни из колледжей и молодожены — они еще толком не проснулись и ищут, у кого бы купить подешевле; старые иммигранты — эти отщипывают товар на пробу прямо под носом у хозяина. И еще ему нравилось смотреть, как управляется с нахальными торговцами Маргарет. Такого покупателя на мякине не проведешь, тут она подходила к делу серьезно и даже строго. Запудрить себе мозги она не давала никому и всегда покупала выгодно. Он смотрел на нее с изумлением. Тут она была счастлива, глаза ее сияли под платком, щеки рдели ярким румянцем на морозном воздухе. Этот рынок напоминал ей о детских годах в Кракове, и частенько ее охватывало невероятное оживление, она хватала его за руку и показывала: смотри, какой хороший товар, и совсем недорого! В эти субботы она открывалась ему другой своей стороной. Он тоже ее развлекал, валяя дурака в фермерской куртке из жеребка на овчине, в своей натянутой на уши чалме помидорного цвета — Маргарет хохотала, когда он с нарочитым немецким акцентом заказывал штрудель. Они ели штрудель, гуляя по улице, и он грел ее руки дыханием, иногда держал их между своих шерстяных варежек или прятал к себе под куртку, где она могла услышать биение его благодарного сердца.

Они вместе относили покупки к ней домой, она мыла овощи в раковине на кухне, потом клала их сушиться на деревянную доску. В гостиной Лэндон садился в одно из ее мягчайших кресел и, попивая из стакана шнапс или водку, наблюдал за кошкой — она спала перед маленьким черным камином, в котором когда-то тлели угли. Возле его уха жужжал и постукивал радиатор, и кошка просыпалась, начинала ворошиться и выгибаться, тянуть вперед когтистые лапки. В неприбранной комнате стоял полумрак, старые розовые обои потемнели и отклеились по углам. В квартире было полно всяких религиозных штучек, прямо Лурд[73] в миниатюре, часто думал Лэндон. На неуклюжем обитом парчой диване теснились подушки с цитатами из Библии. Стены были украшены дешевыми ковриками, обагренными кровью Христа. Ему попадались такие на рынке. Были тут гипсовые девы Марии со свечными огарками и повсюду — распятый на кресте Христос; водился такой и в спальне Маргарет — тонкий в талии и лукавый с виду, он взирал на старое железное ложе. В темной столовой отдавало чем-то кисловатым — средством для полировки мебели и пустотой. На буфете обосновался прекрасный медный самовар, на стенах висели фотографии бородатых родственников из старого света. Все это, вместе взятое, производило на Лэндона гнетущее впечатление, хотелось глотнуть свежего воздуха. Дух здесь изнемогал. Маргарет постепенно пропалывала эту религиозную клумбу, но Лэндон чувствовал — она не торопилась выбрасывать эти украшения: наверное, каким-то загадочным образом это причиняло ей боль. Матушка была скуповата, и дом был завален всяким диковинным барахлом. Маргарет показала ему старые рождественские подарки: коробки с сукном и льняным полотном, припрятанные на черный день. Ночные рубашки, банные полотенца и наволочки, пожелтевшие от времени, — ими никогда никто не пользовался. У Лэндона мурашки забегали по коже. Как-то утром он листал кипу старых журналов: «Кольере», «Либерти» и «Сэтэдей найт», переворачивал заплесневевшие и влажные страницы и чихал, проглядывая рекламу автомобилей «кайзер» и зубной пасты «ипана». На квадратном коричневом граммофоне бешено вертелась запиленная пластинка на 78 оборотов, и в сухой наэлектризованный воздух выпархивали польские танцевальные мелодии; задорная музыка бросала вызов промозглой серости февральского утра. В кухне Маргарет, мурлыча что-то, жарила пирожки, деревянной длинной ложкой переворачивая их на шипящей сковороде. Лэндон вдыхал запах жарящихся в горячем масле пирожков с творогом, и у него кружилась голова от счастья.