Австрийский моряк - Джон Биггинс

— Так что посоветуете? — прокричал Фюрстнер. Лицо у него было салатовое, а на непромокаемом плаще виднелась струйка рвоты.

— Мой совет: повернуть, обогнуть западную оконечность Курдзолы и через пролив Драс выйти к Гравозе.

— Но это нам совсем не по пути, а мы должны до ночи прийти в Каттаро!

— Знаю. Но с подветренной стороны Курдзолы идти будет легче, а еще течение в Драсе меняет направление после пары дней сирокко, и это сработает нам на руку.

Немец подозрительно посмотрел на меня.

— А откуда вы знаете? Об этом нет ни слова в лоциях.

— Знаю, что нет, но это факт. Поверьте мне, я вот уже пятнадцать лет хожу в этих водах, и знаю их как свои пять пальцев.

Фюрстнер закусил губу. Я видел, что вопреки всему он намерен упрямо переть на ветер. Но тут вмешался старина Нептун, наслав волну, перекатившуюся через рулевую рубку. Нас с капитаном едва не смыло, а изрядная порция воды хлынула через открытый люк в центральный пост. Послышался звон посуды и грохот незакрепленных предметов, а за ними раздалась одна из самых смачных тирад, когда-либо покидавших уста моряка. Как я понял, спор разрешился в мою пользу.

— Ну ладно, приготовиться к повороту!

— Нет! — завопил я. — Только не на поверхности! Стоит нам повернуться лагом, нас опрокинет! Лучше погрузиться метров на десять, и уже там совершить разворот!

Скрывшись под волнами, UB-4 легла на курс норд-вест. Существует распространенное заблуждение, что море внизу всегда спокойное, даже если на поверхности бушует шторм. Но и на пятнадцати метрах UB-4 тяжело раскачивалась. Однако здесь мы хотя бы укрылись от ветра, и через час обогнули западную оконечность Курдзолы и всплыли в более мирных водах с подветренной стороны острова. Путь через узкий пролив Драс близ города Курдзола был сложным, но течение сработала в нашу пользу, как я и предсказывал, и к вечеру наша маленькая субмарина уже подходила к Гравозе, порту древней Рагузы, или по-новому, Дубровника. Мы устали как собаки и были покрыты коркой соли, измученный за день перегрузками дизель гремел. Но до места назначения оставалось рукой подать. В полдень восемнадцатого сентября мы обменялись опознавательными сигналами с фортом на мысе Пунто-д’Остро у входа в залив Каттаро, которому предстояло стать моим родным портом на ближайшие три года.

Если вам выпадет когда-нибудь шанс, обязательно посетите Бокке-ди-Каттаро, я настаиваю. Думаю, другого такого места во всей Европе не найдешь — это как будто самый живописный норвежский фиорд вырезали целиком и отбуксировали в широты, на которых растут кактусы, лимоны и бугенвилии, где поросшие сосной известняковые утесы обрываются в бирюзовые воды трех бухт, где обнесенный стенами город Каттаро притулился под сенью горы Ловчен, отчего даже в самый жаркий летний день на улицах его всегда тенисто и прохладно. В те времена Бокке считался одной из самых южных точек гасбсбургской империи. Но Австрия есть Австрия, и как следовало ожидать, за предшествовавшие 1914 годы никто и пальцем о палец не ударил, чтобы превратить такую превосходную естественную гавань, расположенную у самого устья Адриатики, в военно-морскую базу. В конечном счете, заявляли гражданские чиновники из Вены, Италия наш союзник, а скудный бюджет едва позволяет строить новые корабли, не говоря уж о базах. Коммуникации с остальной частью монархии обеспечивались однолинейной узкоколейкой, идущей от Мостара.  Уже в 1914 она была наполовину изношена, и тяжелые припасы, вроде торпед или дизтоплива, доставлялись из Полы на каботажных судах. Но даже так железная дорога была катастрофически перегружена, поэтому моряк, получивший десять дней отпуска, легко мог потратить четыре дня драгоценной свободы на путь до родного Пльзеня. При всем своем шикарном ландшафте и субтропическом климате Бокке никогда не была излюбленным местом для службы.

Результаты подобного небрежения просто бросались в глаза тем вечером, когда мы пришвартовались у мола в Порто-Розе, импровизированной базе подводных лодок, расположенной на южном берегу бухты Топла. Несколько бревенчатых хижин, выполняющих роль казарм, стояли у моря, а старый броненосец «Эрцгерцог Рудольф» и реквизированный торговый пароход были причалены к берегу, обеспечивая житейские удобства и мастерские. В остальном, над местом витал отвратительный дух Schlamperei [28] —Австрия в самом худшей своей ипостаси — вялотекущий, тупой бардак, с припасами и запчастями, сваленными где придется в накрытые брезентом пирамиды, а то и брошенными под открытым небом. UB-4 не простояла в порту и нескольких часов, как Фюрстнер и главный механик уже жаловались мне в самом желчном тоне на бездеятельность начальника базы и его подчиненных. Похоже, здесь не имелось не только запчастей для починки накрывшегося за время перехода от Гравозы выхлопного коллектора, но даже мастерские и рабочие не выдерживали критики. Койки на берегу и помывка? Вы что, спятили: запросы на такие вещи надо направлять за несколько недель вперед. В итоге мы, валящиеся с ног после четырехдневного плавания, своими руками сделали ремонт и обессилев, заснули прямо на борту. Я помогал чем мог — отчасти из общей солидарности мореходов, отчасти из стыда за своих соотечественников.

Но дела приняли даже худший оборот. Кажется, я упоминал, что во время попытки пройти проливом Лагосто, обычно розовое личико нашего капитан-лейтенанта приняло нежно-зеленый оттенок? Так вот, на третий день стоянки в Розе мне довелось наблюдать очередную смену цвета: на этот лицо его стало мертвенно-бледным, как у человека, испытывающего острое желание убить. Я, весь в саже и масле, вышел на пирс, передохнуть от работ в машинном отделении. Фюрстнера вызвали в телеграфную контору на берегу. Возвратился он с телеграммой в руке, у него был вид смертельно уставшего человека.

— Герр лейтенант, — выдавил он. — На минутку, пожалуйста.

Мы сошли с пирса, подальше от ушей команды, и он передал мне содержимое телеграммы, показать которую не мог из-за пометки «Совершенно секретно». Из депеши следовало, что с четырнадцатого сентября и до дальнейших распоряжений, UB-4 и ее экипаж официально переводятся в состав императорского и королевского австро-венгерского флота и посему должны действовать под красно-бело-красным флагом его величества как субмарина U-9.

Причины этого приказа, столь унизительного и обидного для капитан-лейтенанта и его команды, крылись в туманных сферах высшей европейской политики, и находились тогда вне разумения простых моряков вроде нас. Если коротко, положение дел на сентябрь 1915 года было таково: хотя Италия находилась в состоянии войны с Австрией, с Германией формально сохранялся мир. Эта противоестественная ситуация серьезно осложняла действия растущего количества немецких подводных лодок, базирующихся на австрийские порты. Как им себя вести, если их атакуют итальянские корабли? И как быть, если им встретится конвой, составленный, допустим, из итальянских и французских судов? Едва ли стоило рассчитывать, что капитан итальянского эсминца, прежде чем напасть, вежливо постучит в крышу рулевой рубки и спросит, австрийцы ли внутри или немцы. Точно также, если немецкая субмарина торпедирует итальянский пароход, а сама потом погибнет, итальянцы в полном соответствии с международным правом повесят спасенных подводников за морское пиратство. Напрашивается мысль, что проблема урегулировалась бы, если Германия объявила войну Италии. Но мне сдается, у немцев и без того хватало врагов, поэтому нашлось обходное решение: немецкие лодки, действующие с австрийских баз, будут как бы переданы австрийцам с присвоением фальшивого австрийского номера и станут ходить, в случае нужды, под австрийским флагом. Во всем же остальном они останутся немецкими: руководствоваться приказами из Берлина, экипажи их сохранят немецкие мундиры и будут получать жалование и довольствие из казны германского флота. Единственным практическим уроном чести профессиональных немецких моряков оставалась необходимость нести флаг Австро-Венгрии, этой «труп-империи», как за глаза величали нашу державу союзники.