Когда гаснут звезды (ЛП) - Маклейн Пола

Резкость ее слов заставляет меня замолчать на долгое мгновение. Я знавала таких женщин, как Карен, суровых и замкнутых. Но я также понимаю, что любой, у кого есть такая оболочка, получил ее честно. У нее были веские причины защищать себя, и она все еще это делает.

— Мисс Руссо, я действительно хочу помочь найти Шеннан, но я буду честна с вами. Мое основное дело — Кэмерон Кертис. Вы слышали о ней.

— Конечно, ребенок кинозвезды. Я смотрела это шоу много лет. Никогда не думала, что у меня будет что-то общее с Хайди Бэрроуз. — Она качает головой.

— У нас с Кэмерон очень мало общего, но в детстве у нее было много проблем. И насилие тоже. Мы думаем, что это может иметь какое-то отношение к тому, что она стала мишенью. — Я многозначительно смотрю на нее. — Вот почему я здесь и задаю вопросы о Шеннан, когда она была молодой. Это может быть один и тот же парень. Я ищу ниточки.

Она кажется невозмутимой, по крайней мере, на первый взгляд. Взглянув на часы, она говорит:

— Я рассказала вам все, что могла.

— У нас еще есть несколько минут. Где отец Шеннан? Он когда-нибудь был замешан в этом деле?

— Этот кусок дерьма? — Ее губы кривятся. — Он сбежал, когда она была еще в дошкольном учреждении. С тех пор я не получила от него ни цента.

— Трудно быть родителем-одиночкой.

Она бросает на меня быстрый взгляд, кажется, задаваясь вопросом, откровенна ли я с ней, есть ли у меня какой-то скрытый мотив.

— Да, это так.

— Вы всегда были только вдвоем?

— Плюс-минус. У меня были парни на протяжении многих лет. Наверное, не самое лучшее, что можно иметь рядом с ребенком.

— Парни в целом или эти конкретные парни?

Она бросает на меня колючий взгляд.

— Что это значит? Вы сомневаетесь в моем выборе мужчин?

— Я не знаю вашей жизни.

Она смотрит на стену, на закрученный узор из золотой формики. Урожай золота, начиная с 1970-х годов, когда все было либо золотым, либо зеленым авокадо.

— Ну, я могу сказать вам, что, вероятно, я не всегда принимала абсолютно правильные решения. Я имею в виду, кто знает, верно?

К сожалению, она права. Не для всех, но для многих из нас.

— У вас есть фотография Шеннан?

— Ничего недавнего. — Она откладывает сигарету и роется в сумочке, выуживая одну из тех маленьких карточек для хранения фотографий, которые иногда прилагаются к бумажнику. Пластиковый конверт пожелтел и потрепан, но заполнен — все школьные фотографии на мутно-голубом фоне, Шеннан в роли пяти- или шестилетней девочки с дырявыми зубами, ведущей парад.

Я беру у нее книгу и листаю ее, чувствуя себя все более и более опечаленной. Может быть, от этой девушки и были неприятности, но она не так начинала. Не была рождена бедой, но милой, чистой, оригинальной… как и все остальные.

— Она действительно хорошенькая, — говорю я. — Что она хотела делать со своей жизнью? Я имею в виду, когда она была маленькой. Какие-нибудь большие фантазии?

— Принцесса Диснея считается? — Губы Карен сжимаются, углубляя морщинки на верхней губе. Затем она говорит: — У нее действительно были самые блестящие волосы. Я обычно заплетала их для нее в косу из рыбьего хвоста, спускающуюся по спине. Это нелегко сделать. Это займет не меньше часа, но она будет сидеть очень тихо и не двигаться.

Я встречаюсь с ней взглядом, стараясь не моргать и не испортить момент. Она была со мной самой неосторожной, самой человечной.

— Держу пари, она выглядела действительно красиво.

— Да, так и было. Проблема была не в красоте.

— 46-

Иногда обрывки прошлого всплывали, как разорванная бумага, и застали меня врасплох, вещи, которые, я была уверена, я забыла. Моя мама спит на диване, на боку, свернувшись калачиком, как ребенок, с вязаным афганцем, закрывающим часть ее лица. День, который казался фантазией, когда мне было шесть или семь, а дети были малышами, по очереди держа на коленях чьего-то любимого кролика на клочке травы. Когда настала моя очередь, я дотронулась до ушей, которые были теплыми, почувствовала бешеное сердцебиение кролика и напряженные мышцы, как он хотел убежать, но не делал этого. Несколько дней спустя к нашей квартире подъехали три полицейские машины с ордером на арест моего отца.

Они увели его в наручниках, в то время как моя мать кричала им, чтобы они остановились. Она швырнула пепельницу, которая сильно отскочила от стены. Бросила лампу на пол так, что лампочка разбилась вдребезги. Я наблюдала за всем из затемненного коридора, все двери спален были закрыты, дети прятались в шкафу, куда я их поместила и велела им вести себя очень тихо. Напряженное, удушающее чувство в воздухе вокруг меня и в моем теле. После этого мой отец стал для нас чужим человеком. Только через несколько лет моя мать ушла, чтобы занять пятьдесят баксов, и больше не вернулась.

Но были и другие воспоминания, более мягкие, как обрывки паутины. Воспоминания о Хэпе, Иден и Мендосино, о том, как, когда мне было десять, я обнаружила, что могу спрятаться в пучках травы на мысах над Португальским пляжем и стать травой. Я могла бы быть заходящим солнцем, размазывающим свет, как дикий мед, по всему, к чему оно прикасается. Я была Тихим океаном с его холодными голубыми глазами, вороной на кипарисе, хлопающей крыльями, разговаривающей сама с собой о мире. Сколько я себя помню, у меня были причины исчезнуть. Я была экспертом в том, чтобы становиться невидимой, но это было что-то другое. Теперь я была частью окружающего мира, вписанной в окружающий пейзаж. И вовсе не упускала из виду, а заботилась о нем.

* * *

Общественный центр стоит на углу Скул-стрит и Пайн, рядом с бейсбольными полями, которые сейчас пожелтели, как и все остальное в это время года. Я встречаюсь там с Греем и его матерью Ди Энн сразу после полудня в субботу, чтобы поработать над доской объявлений, которая должна помочь персонализировать Кэмерон для тех, кто ее не знает, и почтить ее память для тех, кто знает. Петиция Уилла об использовании этого помещения на неопределенный срок только что была одобрена городским советом. Снаружи висит временная вывеска, пока не будет сделан баннер с надписью «Спасательный центр Кэмерон Кертис» красными печатными буквами.

— Красный — любимый цвет Кэмерон, — объясняет Грей. Они с инспектором Энн вместе сделали вывеску и, как я вижу, уже несколько часов находятся в центре. Доска объявлений уже более чем наполовину заполнена фотографиями, открытками и рисунками. В одном углу Грей приколол обложку альбома Мадонны The Immaculate Collection, пластинки, которая была саундтреком к их дружбе в течение последних двух лет. Он нашел и поговорил со всеми учителями Кэмерон, некоторые из которых сохранили копии статей и стихотворений. Одно из них из пятого класса называлась «Листья гинкго»:

Плоские воздушные шары. Парашюты.

Каждый лист словно что-то горит.

Мечта, улетающая в полет. Я стою

Под желтым деревом и думаю

о вчерашнем дне.

Думает ли вчерашний день обо мне?

Я читаю эти строки, чувствуя, как у меня сжимается горло. Это больше, чем хорошее письмо; оно показывает уязвимость, которую я и не мечтала раскрыть, когда была в ее возрасте, особенно в отношении прошлого. Тогда я не была такой храброй. Я все еще могу быть не такой, не в этом смысле.

— Она особенная, верно? — говорит Грей у меня за спиной.

— Да, она особенная.

С помощью Грея и Ди Энн я работаю с вещами, которые принесла с разрешения Эмили, с нарисованным мелком хамелеоном — Дорогая мама, я скучала по тебе! — фотография пляжа Малибу с жемчужно-розовой морской раковиной и еще несколько, в том числе фотография Кэмерон и Кейтлин Манси, каждая на одном роликовом коньке, их волосы собраны в тугие высокие хвосты, которые заканчиваются в разные стороны, как будто они дополняют друг друга.

— Боже, они такие милые, — говорит Ди Энн, прикрепляя фотографию. — Я не помню Кэм в таком возрасте.