Пророчества великого магистра тамплиеров - Евгений Викторович Жаринов

это заявление не смутило. Он неожиданно ощутил прилив сил, больше похожий на истерику, и, по его словам, готов был умереть, чем осудить невиновных. И даже если б они все же оказались виновны, но выказали раскаяние, он, Папа Климент V, готов был простить их, вернуть имущество и создать для ордена новый устав.

Ободренный поддержкой Папы, Магистр словно вышел из долгой спячки и начал действовать. Скорее всего, на него оказал неизгладимое впечатление пример четырех простых рыцарей, которые всем показали, как надо вести себя в подобной ситуации. К тому же времени стало известно, что более 30 тамплиеров скончались под пытками в застенках инквизиции. Получалось так, что против храмовников начали не судебное разбирательство, а полномасштабные боевые действия, и братство стало нести первые тяжелые потери. В этой обострившейся ситуации де Моле решил поддержать своим отказом от первоначального признания всех братьев. Великий Магистр, обратившись к услугам некоего юного брата, который сумел втереться в доверие к врагу, стал распространять среди осужденных восковые таблички. Эти таблички содержали призыв отказаться от прежних показаний.

Чувствуя, что с каждым часом они теряют инициативу, король и Ногаре вынесли на публичное рассмотрение громкое дело: епископ из Труа, Гишар, еще раз обвинялся в колдовстве и в том, что он умертвил любимую жену короля Франции, королеву Жанну. Филипп Красивый в отчаянной борьбе с тамплиерами решил прибегнуть к помощи обожаемой покойной супруги. В этой отчаянной битве были хороши все средства. “Девушка с единорогом” и посещения Пьерфонда были забыты. Королева даже за гробовой чертой должна была принять участие в суетных планах властителя Франции. Обезьяна окончательно восторжествовала над единорогом. Бедного Гишара следовало еще раз осудить, приписав ему, помимо колдовства, обвинения в содомском грехе, святотатстве и ростовщичестве. То есть в том, в чем обвиняли и тамплиеров. Король во что бы то ни стало хотел показать сынам Франции, что церковь не имеет права судить тамплиеров, будучи уличенной в их же грехах. Филипп открыто бросал вызов Папе, давая понять, что нечто подобное он может устроить и по отношению к самому понтифику.

XIV. Девушка с единорогом

Большая любовь короля к своей супруге Жанне стала и причиной его небывалого духовного взлета и небывалого падения. Граф д'Эвро, брат короля, как никто другой понимал это.

Граф видел, что король, приблизив к себе законников и думая, что он вполне может управлять ими, на самом деле оказался в полной их власти. Больше всего д'Эвро ненавидел нового хранителя королевской печати Гийома де Ногаре. Этот человек для графа, воспитанного в лучших традициях французского рыцарства, представлял реальную угрозу всему тому, что так было дорого брату короля. После того как Филипп все чаще и чаще стал уединяться со своим легатом, все больше и больше проводить с ним времени, д'Эвро почувствовал, как память короля о покойной супруге быстро начала терять свою и без того изрядно ослабевшую благотворную силу. Иногда даже казалось, будто король сам хотел втоптать в грязь воспоминания о своей любви. И эти подозрения подтвердились в полной мере, когда Филипп еще раз решил обвинить во всех смертных грехах несчастного епископа из города Труа, Гишара, которого он под горячую руку уже успел засадить в подвалы Лувра по обвинению в убийстве королевы. Теперь несчастному, вконец сломленному человеку приписывались грехи содомии и ростовщичества, дабы увязать порочность самой церкви с порочностью тех, кого она собирается защищать, то есть тамплиеров.

Оставленный и забытый своим царственным братом, благородный граф д'Эвро все чаще и чаще стал уединяться в своем родовом замке Пьерфонде. Память его надежно сохранила образ другого короля, нежного, трогательного в своей любви к прекрасной королеве Жанне. Живя в уединении среди лесов, полных диких зверей и птиц, граф всей душой предавался охоте, а в унылые вечера любил подолгу сиживать один, в который раз внимательно вглядываясь в знаменитый гобелен “Девушка с единорогом”, приговоренный Филиппом Красивым к сожжению.

Но утром охота вновь отвлекала графа от грустных мыслей. Погоня за дичью по лесам доставляла брату короля особую радость. Д'Эвро неплохо стрелял из арбалета. Ему нравился риск, нравилось отрываться на хорошем скакуне от свиты, чтобы уединиться в глухом лесу и ждать в засаде, когда могучий олень или красивая лань выйдут прямого на него. Но однажды на поляне перед прицелом взведенного и готового в любую минуту выпустить убийственную стрелу арбалета появилась грациозная лань с большими карими глазами, полными неизъяснимой прелести, которой обладал далеко не каждый женский взор. И д'Эвро замер от изумления. Из засады граф любовался грациозными движениями той, которую по законам охоты ему следовало с одного выстрела уложить на сырую землю, поросшую густой сочной травой, похожей на изумруд. Но охотник медлил с убийством. Рука от напряжения ослабла и пошла вниз. А граф был сейчас занят тем, что напряженно ждал, когда лань вновь повернется и вновь одарит его своим взглядом. Coup de grace, удар милости Божьей, сейчас должен был нанести не застывший от изумления охотник, а его беззащитная жертва, и лань безжалостно удалялась в лес, так и не бросив на прощание даже беглого взгляда своих изумительных, своих бархатистых глаз в сторону несчастного графа. Граф видел, как животное, словно кокетничая, грациозно повиливало своим аккуратным крупом, украшенным белыми на фоне светло-коричневой шерстки подпалинами. Лань искушала охотника и спокойно, по-королевски невозмутимо удалялась в лесную чащу, где ее изящное тело, как призрак, растворялось в солнечных бликах, весело играющих на зеленых листьях и стволах могучих деревьев. И лишь тогда, дабы дать выход своему напряжению, дабы оживить застывшую кровь, омертвевшими пальцами д'Эвро спускал наконец с громким криком стрелу, испытывая при этом прилив долгожданного облегчения. Он знал, что стрела все равно никого не убьет, что она вонзится в ствол дуба и там и застрянет, ненасытная. А лань между тем все дальше и дальше будет уходить по только ей ведомой тропке, может быть, по-женски веселясь своему удачному флирту с влюбленным в нее охотником.

И этой игре, казалось, нет и не может быть конца. Она доставляла удовольствие и человеку, и животному, рождая между ними какую-то непонятную, нарушающую все законы и нормы связь, похожую на настоящую, подлинную любовь. Если бы бедный граф д'Эвро знал или хотя бы догадывался о возможном переселении душ и о карме, то он мигом утешился бы и нашел своему необычному состоянию достойное