Мой любимый герцог - Эви Данмор

Наконец она взяла его под руку.

До лабиринта они шли молча, только обледеневший гравий хрустел под ногами.

Какая нелепость! Он сумел предотвратить торговую войну Британии с Османской империей. А теперь не знал, с чего начать.

– Вы, наверное, играли здесь в детстве?

Аннабель смотрела на него снизу вверх, в ее голосе появились какие-то новые, шаловливые, нотки. Герцог ответил не сразу.

– Нет. Я здесь никогда не играл.

Ответ, казалось, озадачил девушку.

– Разве можно удержать мальчишку от лабиринта хоть на день?

Можно, заперев его с кучей книг и заданий.

Его мать, считавшаяся в свете холодной и невозмутимой, втайне была до ужаса напугана выходками своего мужа. И твердо решила, что ее сын будет совсем другим.

Вместо ответа Монтгомери спросил:

– Вам понравился Мендельсон?

Вопрос вызвал у нее легкую улыбку.

– По-моему, «милый» – совсем неподходящее слово для его музыки.

– Что ж, допустим, – сказал он.

– Я не поняла ни слова, но музыка тронула меня. Как будто кто-то заглянул мне в сердце и… – Она вдруг замолчала, внезапно осознав, что говорит с излишней пылкостью.

– И что же? – настаивал Монтгомери, направляя ее на боковую тропинку, ведущую в глубь лабиринта.

Всякий раз, когда страстность Аннабель прорывалась наружу, его тело тут же откликалось. Эта женщина сводила Себастьяна с ума. Из-за нее он забывал о своем положении, подчиняясь лишь первобытным инстинктам и низменным прихотям, благодаря которым, однако, он и ощущал себя мужчиной в полной мере. И, кажется, вовсе не собирался прекращать это потворство своим желаниям.

– Душевная, – тихо сказала она, – я бы так назвала его музыку.

«Душевная» было именно тем словом.

Святой боже, как же он хотел оказаться внутри этой женщины!

– Последняя песня, – сказала она, – такая щемящая, мне даже взгрустнулось. О чем в ней поется?

Он кивнул.

– «Auf Flügeln des Gesanges». Это некий полет фантазии. Мужчина предлагает возлюбленной унестись вместе на крыльях мечты…

Ее рука сжала его предплечье.

– О чем же он мечтает?

Юбки Аннабель задевали его ногу при каждом шаге. Стоит повернуть голову, притянуть ее ближе всего на дюйм, и он почувствует теплый аромат ее волос. Себастьян помотал головой, пытаясь отогнать роящиеся в ней фантазии, туманящие разум, и вспомнить хоть какие-то немецкие слова.

– На крыльях песни, любовь моя, я унесу тебя, в долину Ганга, где находится самое чудесное место на свете…

Он вдруг умолк. Поймав себя на том, что эти романтические строки обращает к ней…

– И что же дальше? – прошептала Аннабель.

Ее глаза были бездонными. Провалившись в них, мужчина никогда больше не выберется…

Черт бы побрал все это!

– Дальше они занимаются любовью под деревом, – ответил он.

Монтгомери скорее почувствовал, чем услышал, как она ахнула. Завернул за угол и одним движением притянул ее к себе. Ее глаза расширились, когда он нагнулся к ней и поцеловал.

Мягко.

Ее губы напоминали цветочные лепестки, такими несказанно нежными они были, и на какое-то мгновение Себастьян застыл, не двигаясь, не дыша, только наслаждаясь их бархатистым теплом возле своих губ. Наконец он выдохнул. И столько облегчения было в этом выдохе, что, казалось, будто он задерживал дыхание со вчерашнего дня, с той поры, когда он в последний раз держал ее в объятиях. Он глубоко вдохнул аромат Аннабель, сладкий, пьянящий аромат жасмина. Луч солнца, яркий и горячий, падал на его прикрытые веки. Где-то вдалеке запела малиновка.

Себастьян провел кончиком языка по ее пухлой нижней губе, и Аннабель издала тихий гортанный звук. Он взглянул на нее. Ее глаза были закрыты, только серповидные веера ресниц подрагивали на щеках. Его сердце готово было выскочить из груди, так быстро и сильно, до боли, оно билось. Он снова приник губами к ее рту, и она потянулась к нему всем телом, обдавая его опьяняющим жаром, от которого он не мог прийти в себя полночи. Себастьян откинул ее голову назад, его ненасытные губы еще сильнее впились в ее рот. Она не противилась, робко коснувшись его языка своим. Его мужская плоть тут же восстала. С тихим проклятием он снова остановился. Себастьян хотел загладить вчерашнюю вину перед ней, за обиду и разочарование там, в алькове. Он осторожно ослабил объятия и прижал ее с нежностью, которой не позволил себе прошлой ночью. Ощущение ее тела, льнущего к нему, было таким приятным… Аннабель прихватила зубами его нижнюю губу, и он застонал. Не прерывая поцелуя, он снял перчатку и провел ладонью по нежному изгибу ее подбородка. От прикосновения к прохладной, атласной коже по всему его телу прокатился обжигающий прилив наслаждения. Ему хотелось опустить ее на землю, широко раздвинуть ей ноги, расстегнуть все крючки и пуговицы спереди, а затем заняться более интимными застежками. Касаться руками и языком каждого дюйма ее мягкого податливого тела – упругой, блистающей белизной груди, восхитительного изгиба талии и особенно потаенного места между ног… Он ласкал бы и целовал ее там, пока она не начала бы исступленно извиваться…

Себастьян почувствовал сопротивление с ее стороны и понял, что она стоит, изогнувшись дугой, так как он почти перекинул ее через свою руку и прижался бедрами к ее бедрам. Он наконец оторвался от ее губ. Аннабель приоткрыла глаза, посмотрев на него из-под полуприкрытых век, ее кудри растрепались от его рук, перебирающих пряди. Он заметил свою перчатку, небрежно брошенную в снег.

– Аннабель… – пробормотал он.

При этих словах она слабо улыбнулась.

– Монтгомери.

Ему нравилось слышать свое имя, звучащее в ее устах так нежно и с хрипотцой. Он снова потянулся к ее лицу, проведя большим пальцем по нижней губе, и в ответ она поцеловала подушечку, так просто и естественно, будто это было самой привычной лаской. Будто они делали так сотни раз раньше и будут делать это еще тысячу.

Возникшая в душе тревога охладила его пыл. Он опустил руку. Поднял перчатку и принялся расхаживать взад-вперед.

Аннабель была как во сне, она завороженно смотрела на его руки – одну голую, другую в перчатке, – сцепленные за спиной. Мир вокруг нее