Собака из терракоты - Андреа Камиллери

Старик сделал знак рукой, комиссар прервался.

– Простите, дело было не так. И я помню все в мельчайших подробностях. У стариков память, чем больше идет время, тем становится отчетливее. И беспощадней. Вечером шестого июля, часов в девять, я услышал, что кто-то отчаянно стучит в дверь. Пошел открывать – и передо мной стояла Лизетта, которая убежала из дому. Ее изнасиловали.

– По дороге из Серрадифалько в Вигату?

– Нет. Отец, накануне вечером.

У Монтальбано не хватило духу открыть рот.

– И это только начало, худшее еще впереди. Лизетта мне по секрету рассказала, что ее отец, дядя Стефано, как я его называл, мы были в родстве, время от времени допускал с ней кой-какие вольности. В один прекрасный день Стефано Москато, который вышел из тюрьмы и вместе со своими уехал в эвакуацию, нашел письма Марио, адресованные дочери. Сказал, что должен с ней поговорить о чем-то важном, отвел ее за город в чистое поле, швырнул ей в лицо письма, избил ее и изнасиловал. Лизетта была… она никогда не была с мужчиной. Она не стала поднимать скандал, нервы у нее были стальные. На следующий день она просто сбежала и пришла ко мне, я был для нее больше чем брат. На другое утро я отправился в город сообщить Марио о приходе Лизетты. Марио прибежал сразу после обеда, я оставил их вдвоем и пошел бродить в поля. Вернулся около семи вечера, Лизетта была одна, Марио вернулся на «Пачинотти». Мы поужинали, потом высунулись в окно и стали следить за воздушным налетом на Вигату, он казался нам похожим на салют. Лизетта отправилась спать наверх, в мою спальню. Я остался внизу читать книгу при свете керосиновой лампы. Вот тогда-то…

Риццитано замолчал, выбившись из сил, глубоко вздохнул.

– Хотите стакан воды?

Казалось, старик его не слышал.

– …вот тогда-то я и услышал вдалеке чей-то голос, какие-то выкрики. Вернее, сначала мне показалось, что это воет какой-то зверь, скулит собака. А на самом деле это был дядя Стефано, он звал дочь. От этого голоса у меня пошли мурашки: это был измученный и надрывный голос любовника, жестоко брошенного, который по-звериному страдает и выкрикивает свою боль, это не был голос отца, который ищет дочь. Я был потрясен. Отворил дверь, снаружи стояла непроглядная тьма. Крикнул, что дома я один, почему он приходит ко мне искать свою дочь? Внезапно он оказался передо мной; как катапульта, ворвался в дом, казался прямо сумасшедшим, дрожал, поносил меня и Лизетту. Я попытался успокоить его, приблизился. Он ударил меня кулаком в лицо, я упал навзничь, оглушенный. Увидел, что в руке у него оказался револьвер, он говорил, что убьет меня. Я совершил ошибку – упрекнул его, что он разыскивает свою дочь, чтоб опять ее насиловать. Он выстрелил в меня, но промахнулся, потому что был слишком возбужден. Прицелился получше, но в этот момент раздался другой выстрел. Я в моей комнате рядом с кроватью держал заряженное охотничье ружье. Лизетта его взяла и сверху, с лестницы выстрелила в отца. Дядю Стефано ранило в плечо, он пошатнулся, револьвер у него выпал из рук. Лизетта хладнокровно приказала ему уйти, иначе она его прикончит. И я не сомневался, что она приведет свою угрозу в исполнение. Дядя Стефано уставился дочери в глаза, потом принялся стонать со стиснутыми зубами, думаю, не только из-за раны, повернулся и вышел. Я задвинул засовы на дверях и окнах. Я был потерян, и это Лизетта меня ободрила, дала мне силы. Мы сидели забаррикадировавшись и на следующее утро. Часов около трех пришел Марио, мы рассказали ему, что у нас произошло с дядей Стефано, и тогда он решил провести ночь с нами, не хотел оставлять нас одних, было ясно, что отец Лизетты опять появится. Около полуночи на Вигату обрушилась страшная бомбардировка, но Лизетта оставалась спокойна, потому что ее Марио был с ней. Утром девятого июля я поехал в Вигату посмотреть, стоит ли еще дом, который был у нас в городе. Посоветовал Марио никому не открывать и держать под рукой ружье.

Старик остановился.

– У меня пересохло в горле.

Монтальбано побежал на кухню, вернулся со стаканом и кувшином холодной воды. Старик взял стакан двумя руками, его била дрожь. Комиссар почувствовал острую жалость.

– Если вы хотите ненадолго прерваться, мы продолжим потом.

Старик покачал отрицательно головой.

– Если я прервусь, то потом опять не начну. Я оставался в Вигате почти до вечера. Дом уцелел, но внутри был большой беспорядок, двери и окна вырвало взрывной волной, мебель попадала, стекла разбились. Я, как мог, прибрался, трудился вплоть до самого вечера. У входа не нашел моего велосипеда, его украли. Я пошел пешком в сторону Красто, час пути. Пришлось шагать по самой обочине шоссе, потому что было множество военных машин, итальянских и немецких, шедших в обоих направлениях. В ту минуту, когда я наконец дошел до тропинки, ведущей к дому, откуда ни возьмись появились шесть американских истребителей, которые принялись строчить из пулеметов и бросать бомбы. Самолеты летели очень низко, с громовым ревом. Я бросился в канаву и почти тут же почувствовал сильнейший удар в спину, сначала я было подумал, что это – большой камень, отлетевший от взрыва бомбы. На самом деле это оказался армейский ботинок, и в нем – ступня, оторванная чуть повыше лодыжки. Я вскочил, бросился по тропинке, мне пришлось остановиться, потому что меня вырвало. Ноги меня не держали, я упал два или три раза, тем временем гул самолетов у меня за плечами постепенно стихал, посреди горевших грузовиков яснее раздавались крики, стоны, молитвы, приказы. В то мгновение, когда я переступал порог дома, в верхнем этаже послышались два выстрела, один за другим. Дяде Стефано – подумал я – удалось-таки войти в дом и довести до конца свою месть. Рядом с входной дверью стоял толстый железный прут, который служил нам засовом. Я взял его, потихоньку поднялся по лестнице. Дверь моей спальни была открыта, человек, видневшийся в дверях, еще держал в руке револьвер и стоял ко мне спиной.

Старик до того ни разу не поднял глаз на комиссара, теперь же он поглядел на него в упор:

– Как по-вашему, похож я на убийцу?

– Нет, – сказал Монтальбано. – И если вы имеете в виду того, кто стоял в комнате, с револьвером, душа у вас может быть спокойна, потому что вы действовали вынужденно, в целях самозащиты.

– Тот, кто убил – все равно убийца; то, что вы мне говорите – юридические формулы на потом. Главное – побуждение, что рождается в тот момент. И я этого человека хотел убить, что бы он ни сделал Лизетте и Марио. Я замахнулся и ударил его прутом по затылку – изо всех сил и с надеждой размозжить ему голову. Он упал, и я увидел кровать. На ней лежали Марио и Лизетта, раздетые, прижимаясь друг к другу, в луже крови. Должно быть, их, когда они лежали в постели, напугали бомбы, падавшие совсем рядом с домом, и они обнялись так тесно от страха. Для них все было кончено. Может, что-то еще можно было сделать для человека, хрипевшего на полу. Я пинком перевернул его лицом вверх, это был уголовник, подручный дяди Стефано. Я методично ломом превратил его голову в месиво. Потом я потерял разум. Стал переходить из одной комнаты в другую, распевая. Вам случалось кого-нибудь убить?

– Да, к несчастью.

– Вот вы говорите, – к несчастью, и, значит, не испытывали удовлетворения. Я же, наоборот, чувствовал больше, чем удовлетворение, – радость. Я был счастлив, я же вам сказал, что пел. Потом упал на стул, подавленный ужасом, ужасом перед собой самим. Я возненавидел себя. Им удалось сделать из меня убийцу, и я не смог воспротивиться, больше того, я был счастлив. Кровь во мне была заражена, хоть я и пытался очистить ее разумом, воспитанием, культурой и всем чем вам угодно. Это была кровь Риццитано, моего деда, моего отца, людей, о которых в порядочных домах города предпочитали не говорить. Потом, в моем бреду, мне привиделась возможность выхода. Если бы Марио и Лизетта продолжали спать, весь этот ужас стал бы вроде как не бывшим. Просто кошмаром, дурным сном. Тогда…

Старик уже был на самом деле еле жив, Монтальбано испугался, как бы его не хватил удар.

– Можно, продолжу я. Вы взяли тела, перенесли их в пещеру и уложили точно так же, как они лежали до этого.

– Да, но это легко сказать. Приходилось перетаскивать их по одному. Я выбился из сил и буквально промок от крови.

– Вторая пещера, та, в которую вы поместили тела, она тоже использовалась, чтобы хранить продукты для черного рынка?

– Нет. Мой отец заложил вход в нее камнями. Я их разобрал и в конце опять положил на место. Для освещения пользовался фонарями на батарейках, у нас за городом их было много. Теперь мне нужно было отыскать символы сна, те, что в легенде. С корчагой и плошкой с деньгами было легко, но собака? В Вигате на последнее Рождество…

– Я все знаю, – сказал Монтальбано. – Собаку, когда устроили аукцион, купил кто-то из ваших.

– Мой отец. Но так как маме она не нравилась, ее поставили в кладовую в погребе. Я о ней вспомнил. Когда я закончил и закрыл большую пещеру камнем, была глубокая ночь, и я чувствовал себя почти спокойным. Лизетта и Марио теперь на самом деле спали, и ничего не было. Потому-то труп, на который я опять наткнулся в верхнем этаже, не произвел на меня никакого впечатления, его не существовало, это был плод моего воображения, потрясенного войной. Потом пришел конец света. Дом ходуном ходил от снарядов, которые падали в нескольких метрах, но гула самолетов не было слышно. Это были корабли, стреляли с моря. Я бросился вон, боялся оказаться под обломками, если бы в дом попали. На горизонте, казалось, занимался день. Что это было за зарево? За спиной у меня дом взлетел на воздух – буквально, – в голову мне попал осколок, и я потерял сознание. Когда я снова открыл глаза, свет на горизонте стал сильнее и слышался грохот, далекий и беспрерывный. Мне удалось дотащиться до дороги, я делал знаки, подавал сигналы, но машины не останавливались. Бежали все. Я рисковал попасть под грузовик. Один грузовик все же остановился, итальянский солдат поднял меня на борт. Из того, что говорилось, я понял, что шла высадка американцев. Я упросил их взять меня с собой, куда бы они ни направлялись. Они согласились. То, что случилось со мной после, не думаю, чтоб вам было интересно. Я просто еле жив.