История Византийской Империи. Том 3 - Федор Успенский

«Когда-то у римлян и у эллинов наблюдался обычай соблюдать границу в притеснениях, причиняемых и самим врагам, не говоря уже о благодетелях. И варварам свойственно не преступать границу в мучениях. Я доведен состоянием, в которое вы меня поставили, до тяжкой болезни; нуждаясь во враче по состоянию здоровья, вот уже 30 дней, как я прошу прислать врача, и вы не хотите исполнить моей просьбы».

Нужно думать, что письма Фотия достигали своего назначения и имели успех. Сохранилось еще письмо к царю Василию, в котором Фотий благодарит его за облегчение его положения.

Сам находясь в очень стесненном положении, Фотий должен был в это время поддерживать дух своих друзей и приверженцев, которые, не желая признать нового патриарха, были лишены кафедр, сосланы в заточение и так же страдали, как и сам Фотий. В переписке с друзьями в особенности рисуется величавый характер Фотия. Он всем подавал пример своей твердостью и, кроме того, прекрасно умел действовать на дух своих почитателей и учеников в желательном для него направлении. Сам он не шел на уступки и не допускал никакого общения между игнатианами и своими последователями. Приверженцы павшего патриарха составили особенную Церковь, члены которой не желали иметь общения с Церковью Игнатия и не участвовали в богослужении, обрядах и молитвословиях, совершаемых священниками, посвященными Игнатием, или им рукоположенными епископами. Не только Фотий не терял своих приверженцев, но даже круг его почитателей распространялся во всех слоях, в особенности среди монахов. Нужно думать, что, получая точные сведения через своих корреспондентов о состоянии умов и о церковных партиях, Фотий мог предугадывать ближайший ход вещей и питать надежду на восстановление. С течением времени и его собственное положение изменилось к лучшему, и на его ходатайства в пользу его друзей стали обращать более внимания. Царь Василий не пренебрегал пользоваться ученостью Фотия для некоторых занимавших его вопросов, и это не могло его не сблизить вновь с патриархом. Наконец в 876 г. Фотий получил разрешение жить в Константинополе и ему было поручено воспитание царевича. Всем было ясно, что, как только престарелый Игнатий освободит престол, кандидат на патриаршество уже готов в лице Фотия. И действительно, по смерти Игнатия (23 окт. 878 г.) через три дня Фотий занял снова Константинопольскую кафедру и отношения его к царской семье установились самые лучшие, что доказывается, между прочим, церковным актом исключительного внимания патриарха — внесением в число почитаемых святыми царевича Константина, умершего в юношеском возрасте. Нужно, впрочем, иметь в виду, что внутреннее состояние Церкви до такой степени было нарушено в первые годы по удалении с кафедры Фотия, что правительство и само необходимо приходило к сознанию близости нового переворота. Сам Фотий в одном из заседаний Собора 879 г. так описывает свое положение в это время (3):

«Я не употреблял никаких стараний, чтобы снова занять кафедру»… Но Бог коснулся сердца нашего императора, который и обратил ко мне свою любовь — не ради, впрочем, меня, а многочисленного народа Божия. Доколе был жив блаженный Игнатий, я не мог и думать занять кафедру, хотя к этому многие побуждали меня, а в особенности могла к тому поощрить меня забота о судьбе моей братии и соепископов, которые претерпевали заточение, преследование и изгнание. Я делал все, чтобы достигнуть мира с Игнатием, и этот мир был заключен, когда он прибыл ко мне и мы пали друг другу в ноги и просили взаимно прощения. Когда он сделался болен, я навещал его много раз» (4).

По другому случаю Фотий такими чертами описывает положение оставшихся ему верными епископов и священников.

«Когда я был изгнан из Церкви и когда множество епископов и пресвитеров лишились своих мест, я говорил моим врагам: если ваш гнев обращен единственно на меня, то дайте свободу моим друзьям, против меня вымажете предъявлять сколько хотите и какие хотите обвинения. Я предаю себя вам в ваше полное распоряжение, только об одном прошу, чтобы Церковь Божия была избавлена от тягостного зрелища, как народ Божий, преданный истинной вере и со мною согласный, предается смерти, голоду, ссылкам, озлоблениям, как святые христианские таинства становятся предметом насмешек для язычников и варваров».

Ближайшая задача правительства теперь заключалась в том, чтобы восстановление Фотия оправдать со стороны церковной практики и канонических правил и достигнуть признания совершившегося факта со стороны Рима. До известной степени это было подготовлено уже самим Фотием: есть следы переписки его с Анастасием Библиотекарем, с которым он свел знакомство в Константинополе, когда Анастасий прибыл сюда послом от императора Людовика И. Был, по-видимому, составлен план мероприятий насчет оказания содействия Фотию (5). Во всяком случае, как сейчас увидим, происшедший в Константинополе переворот в пользу Фотия не встретил таких препятствий в Риме, каких можно было ожидать. Чтобы выяснить, однако, сложившиеся в то время условия, необходимо несколько раздвинуть исторический кругозор. Еще при жизни Игнатия царь Василий не раз обращался в Рим с просьбой послать легатов для примирения враждебных партий в патриархате и для принятия в общение с Церковью тех многочисленных епископов и священников, которые находились под запрещением вследствие соборных постановлений против Фотия в 869 г. В апреле 878 г. папа Иоанн VIII послал в Константинополь епископов Павла Анконского и Евгения Остийского с специальными поручениями, которые частию объяснены были в письмах, врученных им для передачи разным лицам — и во главе всех царю и патриарху. В общем, папа на этот раз был гораздо сговорчивей, он делал значительные уступки по делу Фотия, хотя и ставил с своей стороны разные условия, между которыми важнейшее значение имел вопрос о Болгарии. /Нужно принять в соображение, что все распоряжения папы, касающиеся патриархата, имели в виду тот порядок вещей, какой был в последние дни Игнатия./ Послы папы имели на пути в Константинополь представиться болгарскому князю Богорису-Михаилу, для чего им вручены были письма как к самому князю, так и к приближенным к нему лицам. Главная цель этих писем — возвратить Болгарию к подчинению Риму и побудить ее к принятию римского духовенства, «ибо Римская Церковь чище Греческой, многие епископы Константинополя были еретики; поддерживая единение с греками, болгаре и сами могут впасть в ересь». В особенном письме, назначенном для греческого духовенства, приглашенного в Болгарию, папа приказывает ему в 30-дневный срок очистить Болгарию, иначе непослушным угрожает отлучением, а тем, кои исполнят его волю, обещает дать епископские и священнические места в Константинопольском патриархате. В письмах к царю и патриарху папа отвечает на ходатайства, о содержании коих можно судить только по этим письмам, так как самых ходатайств не сохранилось. Между прочим, любопытно отметить обстановку, в которой находился в то время Римский престол 6. Папа просит царя оказать помощь Риму, угрожаемому сарацинскими набегами, которыми он был вынужден согласиться на уплату арабам ежегодной дани. Патриарха Игнатия папа предостерегал против опасного шага — распространять пределы патриархата далее, чем установлено канонами. «Всякому известно, что Болгария принадлежит Римскому престолу, и между тем Игнатий забыл это, равно как все благодеяния, полученные от Рима». Папа напоминает ему еще раз, что он должен поспешить вызовом из Болгарии греческого духовенства в течение тридцати дней, в противном случае ему угрожает лишение причастия и низвержение из сана.

Из приведенных актов ясно, до какой степени доходили притязания Римского престола по отношению к Константинополю и как они не соответствовали взглядам на взаимное отношение Церквей Фотия, который занимал кафедру в Константинополе, когда прибыли сюда папские послы. Положение дел быстро изменилось. Новый патриарх, опираясь на благорасположение царя и на значительную партию преданного ему духовенства, нашел возможным настоять на полном восстановлении своего церковного авторитета, для чего необходимо было собрать вселенский Собор, который бы мог отменить постановления Собора 869–870 гг., отлучившего Фотия. Так как прибывшие из Рима легаты не имели полномочий ни вступать в сношения с Фотием, ни тем более участвовать в Соборе, то немедленно начаты были переговоры с папой насчет изменившихся условий в Константинопольской Церкви. В Рим был отправлен митрополит Евхаитский Феодор Сантаварин, один из преданнейших Фотию иерархов, чтобы уведомить папу о вступлении Фотия на престол и просить о признании совершившегося факта. Посол был снабжен несколькими документами, которые давали полную возможность разобраться в Риме в совершившихся событиях. Так, было присоединено ходатайство митрополитов патриархата Константинопольского, письма восточных патриархов — Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского и рекомендательное письмо самого царя. В мае 879 г. посольство прибыло в Рим, а в августе был отправлен в Константинополь кардинал-пресвитер Петр с шестью актами, помеченными 16 августа 879 г. Как эти акты, так и деяния Собора, состоявшегося вскоре затем в Константинополе, доселе составляют соблазнительный эпизод в истории взаимных отношений между латинской и греческой Церковью. Было время, когда самый Собор 879 г. признавался фантастическим, т. е. измышленным, со всем его делопроизводством и присоединенными к нему оправдательными документами. В настоящее время подозрения не идут так далеко; в реальности Собора, отменившего осуждение Фотия Собором 869 г. и восстановившего его церковный авторитет, более не сомневаются, но зато выставлено много серьезных возражений против подлинности некоторых актов, которые будто бы были изменены в пользу Фотия или им самим, или по его приказанию. Так как против этого последнего возражения не могут защитить Фотия и самые искренние его почитатели и ценители его громадных знаний и таланта, то необходимо заметить, что подлинное значение актов может быть восстановлено при сличении латинского оригинала папских писем с греческим их переводом, сделанным уже в Константинополе (7). Известно, что латинские акты на Соборе сообщались в греческом переводе, и не всегда точном, и что римские легаты, не понимавшие греческого языка, легко могли давать свое согласие на такие мысли и предложения, которые не согласовались с данными им инструкциями. Эти обстоятельства следует принимать в соображение при оценке противоположных мнений католических и православных писателей о занимающих нас событиях.