Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография - Мэри Дирборн

Эрнест сказал другу, что Хэдли носится по дому «как Роллс-Ройс» и добавил: «Мы с Хэш чертовски отлично проводили и проводим время. Мы ходим на бои и концерты, катаемся на лыжах, смотрим корриду и рыбачим. Она ловит рыбу не с обычным женским притворством, а как мужчина, она разбирается в боях так же хорошо, как и в музыке, и пьет наравне с мужчинами без зазрения совести». И Хэдли «не утратила красоты и все время хорошеет».

Хауэллу Дженкинсу он сообщил то же самое и добавил: «Она продолжает играть на фортепьяно… и всегда готова выйти на улицу, съесть устриц в кафе и выпить бутылку «Пуйи» перед ужином».

Хэдли тоже была рада вернуться в Париж, особенно с маленьким сыном, который светился отменным здоровьем и счастьем; он был необыкновенно жизнерадостным ребенком. Даже когда она выходила погулять, теперь Бамби скрашивал ее былое одиночество: «Люди были счастливы поговорить с матерью этого очаровательного ребенка». В их тесной квартирке не было места для фортепьяно, но Эрнест нашел инструмент, сдававшийся в аренду, в пекарне на бульваре дю Монпарнас. Если Мари Кокотт могла посидеть дома с Бамби, Хэдли собиралась и шла в пекарню поиграть, наверное, наслаждаясь минутами наедине с собой, теплом пекарни и своей музыкой.

То время было совсем другой эпохой, и родители часто оставляли детей дома одних. Когда Хэдли и Эрнест уходили на прогулку, они нередко оставляли Бамби в квартире с котом – но ненадолго, – а мадам Шотар заглядывала к нему каждый час. Эрнест позволял Хэдли утром поспать и вставал пораньше, чтобы подготовить бутылочку для Бамби и покормить его. Десятого марта они взяли ребенка в епископальную часовню Святого Луки, где окрестили его; Чинк Дормен-Смит стал крестным отцом Бамби, а Гертруда Стайн и Элис Токлас – его крестными матерями (Гертруда предложила провести церемонию в этой церкви). Спустя несколько недель Стайн и Токлас принесли на празднование шести месяцев со дня рождения Бамби серебряную крестильную чашу. Они были в восторге от своего статуса и все время называли Бамби «Годди» [от англ. Godson, т. е. «крестник». – Прим. пер.].

На этот домашний покой, на свободу от ответственной должности в газете и избавление от журналистской работы за деньги Эрнест откликнется удивительной плодовитостью и напишет в наступающем году восемь или девять своих лучших рассказов. Понятно, что он с нетерпением ждал, когда же его произведения будут изданы и признаны. Издания Берда и Макалмона – лишь начало; Эрнест знал, что для профессионального успеха ему нужна книга, опубликованная в коммерческом издательстве в Нью-Йорке. Он отчаянно хотел этого.

К каждому делу Эрнест подходил с решительностью, но и изяществом, овладев самыми разнообразными умениями – ловить форель, охотиться на дичь, выбирать вино, боксировать, кататься на лыжах и готовить – и считая, что существует способ делать все правильно, которому и надо следовать. Когда он увлекся корридой, то изучил все материалы по этой теме, посетил множество боев быков и всерьез обдумывал ситуацию, как он сам мог бы выйти против быка на арену. Как позже заметил друг Эрнеста Джон Дос Пассос: «Он с необычайной самоотверженностью отдавался тому, что его интересовало в данный момент… Приклеивался как пиявка, пока каждый нюанс того или иного дела не проникал в его кровь».

Что касалось литературы, то Эрнест знал две вещи: как писать и как быть писателем. Изучение литературной манеры происходило на разных уровнях и разными способами. Он напишет одно настоящее предложение, поклялся он в первые дни в Париже. Он откажется от прилагательных. Он будет работать по принципу айсберга, под которым имел в виду следующее: если писатель знает намного больше того, что в действительности вошло в рассказ – это та часть «айсберга», что находится под водой, – и напишет об этом правильно, то, что было невидимо, наполнит собой рассказ – ту часть «айсберга», что находится над водой, и писателю незачем открыто описывать это. Писательство – это ремесло, и у него есть свои правила, которые, если их пришлось бы свести к единой концепции, диктуют, что писатель должен быть искренним.

Его рассказы и проза, и даже в какой-то мере стихи трогали большинство читателей (и что это были за читатели!), но большинству будет трудно понять, как это происходило. Брайхер, жена Макалмона, запомнила слова Адриенны Монье, подруги Сильвии Бич, высказанные во время обсуждения литературной обстановки в Париже. «Хемингуэй станет самым известным из всех вас», – сказала Монье. Брайхер продолжила: «Она говорила по-французски, и некоторые ее не понимали, но я питала большое уважение к ее критическим заключениям и спросила с некоторым удивлением, почему она считает его лучше нас. «Он заботится, – ответила Монье, – о своем мастерстве». (Кажется, она использовала слово métier».) [фр. «ремесло», «профессия», «мастерство», «умение». – Прим. пер.] Эрнест и в самом деле обрел métier. Он был страстно увлечен писательской работой и, как всякий настоящий мастер, изучал, что будет трогать сердца читателей, а что – нет. Он подыскал лучших учителей – Андерсона, Паунда и Стайн – и пользовался их советами (но часто лишь в том случае, если эти советы ему подходили).

В общем, умение писать далось Эрнесту относительно легко благодаря врожденному таланту и инстинкту страстного читателя. Он был столь же хорошим учеником и в том, как быть писателем – эта тема занимала его не меньше. В начале 1920-х годов Эрнест организовал кампанию с целью сделать известным свое имя и опубликовать свои произведения. Эзра Паунд тоже входил в его план: он мог помочь с публикациями – хотя и не с коммерческими, которые, как Эрнест понимал, ему нужны для карьеры. В самом начале произведения Эрнеста отвергали все коммерческие журналы – «Сатердэй ивнинг пост», «Эврибадиз мэгэзин», «Атлантик». Он уже посылал рассказы в редакции этих журналов еще в дни «Пути итальянца». Одним из первых знакомых Эрнеста в литературном мире был Эдвин Балмер, тридцатипятилетний редактор, автор детективов и научно-фантастических рассказов, который приезжал на озеро Валлун, где Эрнест с ним и познакомился в 1919 году. Балмер похвалил Эрнеста и назвал ему имена редакторов нескольких популярных журналов, с которыми можно было связаться. Когда зимой того года Эрнест рассказал Балмеру, что с журналами ему не повезло, Балмер разослал его рассказы сам, сопроводив их письмами и рекомендациями. Так, пояснил он Эрнесту, он сможет хотя бы узнать мнение редактора, даже если рассказ отклонят. Эрнест никогда не забудет этой доброты и, что для него несколько нехарактерно, напишет Балмеру в 1934 году со словами благодарности за своевременную помощь (в то время Эрнест мог писать для любых журналов за большие гонорары, и ему не нужен был положительный отзыв Балмера, который тогда состоял редактором «Редбук»). Позднее он с пафосом скажет редактору Арнольду Гингричу, что уважал Балмера не меньше, чем отца.

До самого 1923 года Эрнест мог твердо рассчитывать на публикации только в одном издании, новоорлеанском журнале «Дабл дилер», благодаря рекомендации Шервуда Андерсона. В 1922 году, в майском и июньском выпусках, вышли его басня «Божественный жест» и стихотворение «В конце концов». Это было первое появление произведений Эрнеста[22] в печати после школьного литературного журнала «Табула» в Оак-Парке. Видимо, Хемингуэю заплатили не так быстро, как ему бы хотелось, – любопытно, что он вообще рассчитывал на гонорар от литературного журнала (без сомнений, такое случалось нечасто). Он написал редактору Джону Макклюру и назвал его «сукиным сыном» и сказал, что понял теперь, что означает название журнала – что редактор обманщик, раз не платит незамедлительно. (В оправдание Эрнеста следует сказать, что название у журнала действительно странное [англ. double-dealer – «обманщик», «лицемер», «двурушник». – Прим. пер.]).

Эрнест, судя по всему, так и не отправил письмо, посчитав, что это неразумно. Он стал прибегать к подобной стратегии в начале 1920-х годов. Мало кто мог дать ему совет насчет такого рода вещей: к кому он должен относиться как к врагу, а к кому – как к другу. Боевая натура Эрнеста взяла верх, и он написал что-то вроде шпаргалки с подробным объяснением, как вести себя с другими писателями. Это можно увидеть на примере его обращения с Т. С. Элиотом, если привести только один случай. Элиот был уже признанным писателем, и в большинстве компаний его не стали бы высмеивать, понимая, как это нелепо. Хемингуэй же посмеялся над стилем Элиота в письмах к Паунду, что было неразумно, учитывая громадную работу Паунда над редактированием шедевра Элиота «Бесплодная земля». Эрнест постоянно называл поэта (необъяснимо) майором Эллиотом [так] и пренебрежительно отзывался о его журнале «Крайтерион». В октябре Хемингуэй беспричинно и эксцентрично оскорбил Элиота со страниц парижского литературного журнала. В заметке в память недавно умершего Джозефа Конрада Хемингуэй написал, что если бы мог перемолоть «м-ра Элиота» в пыль, которой потом посыпал бы тело Конрада и вернул его к жизни, то он «уже завтра с утра выехал бы в Лондон с мясорубкой». Возможно, Эрнест открыто поместил Элиота во вражеский лагерь потому, что тот делал себе имя в поэзии – которую Эрнест к тому времени оставил. Кроме того, Элиот создавал свою репутацию в Лондоне, в литературном кружке, который включал [издательство] «Блумсбери», что не представляло интереса для Хемингуэя. Элиот учился в Гарварде, и это не могло способствовать симпаниям Эрнеста. Позднее Джон Дос Пассос отмечал, что Эрнест «был подвержен переменам настроения…[23] Жалел себя. И больше всего он жалел себя из-за того, что не ходил в колледж».