Будни Снежной бабы - Евгения Вадимовна Галкина

– А теперь Снежной бабой.

– Ну, в любом случае без разрешения директора с детьми вам общаться не следует.

Она подтолкнула щекастого Снегиря, и тот безропотно слез в снег и потопал назад на площадку. Саблезубое чудовище осталось лежать на скамейке.

Любава вернулась к машине, где ждала ее Галя, нагруженная реквизитом, с ведром на голове.

– Гримироваться? – спросила та.

– Я сначала к директору зайду, – ответила Любава, – насчет Снегиря.

– Кого? – не поняла ее Галя, поправила варежкой сползшее на нос ведро. – Тебя где ждать-то?

Но Любава уже пошла по тропинке к Домику и словно не слышала подругу.

Ей казалось, что она идет к великой и значительной Цели, а все остальное вокруг – белый шум, такой же ватный, как падение снега с ветки. В коридорах Домика не пахло праздником: хоть и искрились под потолком звезды, тянулись по окнам гирлянды, стояла в холле елка – вся в поделочных игрушках, но запаха, присущего семейному торжеству, не ощущалось. Никто не разворачивал ароматные мандарины, не пек имбирные печенья, не румянил в духовке курицу. Пробивался другой запах – казенного белья, старой краски и немного – хлорки.

Директор Домика, Анна Семеновна, оказалась на месте и даже не занята – ее секретарь только что отлучилась на булочку с чаем, и Любава беспрепятственно вошла в ответ на «войдите».

Анна Семеновна восседала за столом, выставленным буквой «Г», за короткой ее перекладиной, и перед ней стояла красивая коробочка дзен-садика, в которой выведены были задумчивые изгибы на белом песке.

Еще на столе был монитор и что-то мраморное и тяжелое, похожее на хлебницу.

– Вы по поводу? – спросила Анна Семеновна, щурясь через стекла очков. Оправа у очков была витой, словно чугунная решетка, а стекла – толстыми. – Что-то не так с выступлением? Меняем программу?

– Я по поводу мальчика. Во дворе увидела, – ответила ей Любава, присаживаясь за стол с другой стороны короткой перекладинки. Словно в теннис села играть – настольный, но особый, сидячий. – Мне бы ребенка… хотелось бы.

Анна Семеновна сняла огромные очки и перестала быть похожей на сову в старинных часах.

– Расскажите-ка о себе, – довольно мягко сказала она.

Любава вздохнула и рассказала: все-все, не таясь и не пытаясь смягчить ничего из того, что имела за плечами – ни истории про удаленную грудь и удалившегося мужа, ни угрозы, нависшей над ее домой, ни даже того, что нет-нет да и выпьет немного, хотя ей строжайше это запрещено.

Ей не хотелось ничего скрывать не потому, что в этом не было смысла – все равно опека проверила бы и ее условия проживания, и ее медкарту… Не хотелось ничего скрывать потому, что когда-то хочется наконец осознать все, что имеешь, и все, что хранишь.

И лучше всего, когда это происходит перед чужими глазами – словно исповедь.

Жизнь Любавы льется, как вода, на тихую мельницу.

– Вы принимаете гормоны? – спросила Анна Семеновна, когда Любава умолкла.

– Да. У меня даже месячных нет из-за них. Детей мне уже не завести.

– Вы сами все понимаете…

– Но я могу взять мальчика, и какая разница – рожу я ребенка самостоятельно или вот так найду, как у вас во дворе? Это же одинаково: и там, и там сплошная неожиданность.

Анна Семеновна покачала головой и снова надела очки, превратившись в сову.

– Ваш организм сам подсказывает вам: вы не можете иметь детей. Никаким образом. Ваш диагноз не позволит.

– Что же мне делать? – словно в пустоту, уронила Любава.

– Раньше надо было думать, – рассеянно ответила сова.

3

Снежная Баба стояла под елкой, уперев руки в боки. Ведро блестело на ее голове, торчал нос морковкой.

Пакля из-под ведра съехала Бабе на глаза, поэтому Баба стояла как слепая.

Дети швырялись в нее ватными снежками, Баба, потешно сердясь, размахивала серебряной метлой. Потом она кружилась в центре хоровода, осыпанная блестками.

И так веселилась, пока не похитила Бабу коварная Кикимора и Лесовик. Дети кинулись разыскивать ее, подгоняемые веселыми зайцами, и первым, кто нашел Бабу под елкой, был малыш Снегирь.

Он взял ее огромную руку-варежку в свою маленькую теплую ручку и вывел к Деду Морозу и Снегурочке.

В перерыве между выступлениями Любава спряталась в комнате, отведенной под гримерку, и перевела дух. Ей казалось, что она не дышала вовсе все те полчаса, что играла роль.

Не дышала и изо всех сил надеялась, что не выдаст себя ни жестом, ни звуком: в толпе спонсоров и волонтеров, рассевшихся по стульям вдоль стены актового зала, она увидела Виктора и его жену.

Они сидели очень близко друг к другу: он, очень красивый и стройный в джинсах и белом свитере, и она – изысканная, рыжеволосая, в платье-футляре.

Держались за руки и напряженно вглядывались в приключения Снежной Бабы, как будто действительно верили в то, что кикиморы утащат ее в лес навсегда.

И пусть бы так оно и было! Жила бы Любава в лесу, с морковкой на носу, и горя не знала!

Она осторожно выглянула в зал: может, ушли?

Они не ушли, они стояли напротив и словно ждали ее!

– Любава! – позвала ее рыжеволосая красавица.

По имени позвала, взволнованным голосом.

Любава содрала с носа морковку, поправила ведро и пошла навстречу беде.

Как страшно и стыдно было стоять перед этой парой!

Хорошо, что сшитый Галей костюм, три шара из синтепона, прячут внутри раненую и хрупкую Любу!

Виктор смотрел на нее так, словно видел впервые. Складки появились у него в уголках губ, словно он пытался не поморщиться.

«А вдруг она меня ударит?» – промелькнуло в Любиной голове.

Но Фаина не собиралась ее бить. Она схватила Снежную Бабу за руки и повлекла за собой, словно река увлекает былинку, потащила ее подальше от елки, от детей, в какой-то запыленный кабинет со шкафами, полными книг. Виктор пошел следом, и он же плотно прикрыл дверь.

– Любава, милая, – начала Фаина, – прости нас! Мы с Витей в раздоре, до развода дело дошло, а тут ты подвернулась, и мы решили обновить свои чувства… с твоей помощью! Понимаешь, я ревную, вижу Витьку другими глазами, это так будоражит! Он мне отчеты писал о ваших встречах, фото присылал. Когда думаешь о том, что твоего мужа вот-вот уведут, начинаешь ценить его больше… Нам даже психолог сказала, что флирт на стороне брак укрепляет. Но мы не знали о твоей болезни! Прости нас, если бы я знала, ни за что не отправила бы Витьку с тобой на свидания! Мы так ошиблись, мы готовы… мы бы могли