Колодец с живой водой - Чарльз Мартин

В сарае, куда мы вошли, стояла огромная шелушильная машина с ременным приводом, вращавшая сушеные ягоды кофе в специальном барабане. Шум здесь стоял оглушительный, земляной пол под ногами ходил ходуном, а в воздухе было не продохнуть от пыли, в которую превращалась сушеная мякоть кофейных ягод.

– Здесь зерна отделяются от оболочки! – прокричала мне на ухо Лина и потащила дальше – туда, где, склонившись над поставленными между ног мешками, сидели сортировщики. – Эти рабочие сортируют кофе по качеству. Лучшие зерна относятся к классу «Премиум» и продаются в натуральном виде, без добавления других сортов. Сто́ит такой кофе очень дорого, и это только справедливо… хотя здесь, – она голосом выделила это слово, – никакой справедливости ты не увидишь. Более мелкие зерна и зерна с дефектами поставляются крупным кофейным компаниям, которые впоследствии продают их уже в виде молотого или растворимого кофе.

Отвернувшись, Лина сказала несколько слов сортировщикам, которые улыбались или махали руками в ответ, а потом вывела меня через боковую дверь. Оказавшись снаружи, мы немного прошли по тропе, спускавшейся по склону туда, где стоял огромный курятник на несколько сотен или даже тысяч кур, а потом снова поднялись наверх и оказались неподалеку от кухни-навеса, но не спереди, а сзади, со стороны глухой стены. Там, рядом со сложенным из камней отдельным очагом, в котором догорали угли, стоял большой котел с водой. Лина потрогала воду пальцем, потом достала из мешка кусок мыла, и мы как следует вымылись. Меня она заставила вымыть руки чуть не до подмышек, а также сполоснуть лицо и шею. Такие же указания получила и Изабелла. Наконец мы привели себя в порядок, стряхнули с кожи последние капли воды, надели рюкзаки и, поглядывая на склоняющееся к закату солнце, тронулись в обратный путь через кофейную плантацию. Я все еще ловил ноздрями запахи кофе (и лепешек), когда Лина и Изабелла внезапно остановились. Они к чему-то прислушивались, и я последовал их примеру. Почти сразу я уловил звук дизельного двигателя. Звук приближался, и Лина поспешно подтолкнула меня и дочь к ближайшему дереву. Не успели мы спрятаться, как мимо нас проехал новенький белый джип «Тойота Хайлакс» с хромированным багажником на крыше и мощными колесами с глубоким протектором-«елочкой», предназначенным для езды по песку. Впрочем, с крутой горной дорогой такие колеса тоже отлично справлялись.

Когда машина ехала мимо нас, Лина осторожно выглянула из-за дерева, чтобы взглянуть на водителя.

– Это десятник, – прошептала она и мрачно сплюнула. – Чистую воду для рабочих он обеспечить не может, а вот разъезжать на новеньких машинах за двадцать тысяч долларов – это пожалуйста!.. – Лина немного помолчала, качая головой. – И нас он сюда не пускает. Говорит, это плохо для бизнеса. Мол, после наших посещений рабочие начинают хуже работать.

– Ты столько делаешь для этих людей, и тебя туда не пускают?

– Нет. – Она покачала головой, провожая взглядом задние огни «Тойоты». – Десятник – эта жирная свинья – считает себя отличным игроком в карты. Каждый вторник он целый вечер играет в покер в одном из клубов Леона, потом до полудня спит, чтобы прошло похмелье, или развлекается со своими шлюхами, а вечером возвращается сюда. Сегодня он что-то рано… Должно быть, опять выиграл, и теперь ему не терпится похвастаться своими успехами.

– Значит, он любит играть в карты? – задумчиво переспросил я, в свою очередь поглядев вслед мелькавшей среди кофейных деревьев машине.

– Да.

– А эта машина… она у него давно?

– Точно не знаю. На прошлой неделе он вроде бы ездил на другой. А что?

– Так, ничего… Я просто так спросил.

На самом деле я спросил, конечно, не просто так. Правда, новую машину Колина я видел только на фотографиях, но мне казалось маловероятным, что в Никарагуа найдется второй такой же внедорожник. И если за рулем «Тойоты» сидел десятник, который, как утверждала Лина, еще недавно ездил на чем-то другом, следовательно, Сэл все-таки добрался до Леона, и не просто добрался, но и успел просадить в карты отцовскую машину. Интересно, что он еще проиграл?.. Леон, хоть и был когда-то столицей Никарагуа, все же не особенно велик, и я сомневался, что в нем найдется несколько карточных клубов, где каждый вторник идет крупная игра. Скорее всего, такой клуб в городе всего один, а значит…

Лина обернулась и стала смотреть назад – туда, откуда мы пришли. Выражение ее лица показалось мне каким-то странным.

– Помнишь, мы навещали в бараке двух кормящих матерей? – негромко спросила она. – Эти молодые женщины – его… – Она снова сплюнула, на этот раз с нескрываемой злостью. – Его любовницы, но он никак их не поддерживает. Когда они делают то, что ему нравится, он иногда бросает им объедки со своего стола, но теперь… Одна из них родила три недели назад, а другая – две недели назад, а это значит… – Лина подняла вверх указательные пальцы, словно заключая в кавычки цитату. – … Это значит, что они временно не могут исполнять его капризы.

– Это значит, они не могут с ним целоваться! – вмешалась Изабелла, потянув меня за рукав. Как и мать, она подняла вверх указательный пальчик и качала им из стороны в сторону наподобие автомобильного дворника. – Потому что от поцелуев бывают дети. Когда дети вырастают, они сами выпрыгивают из кармашка. – Палец Изабеллы уткнулся мне в бок. – У меня тоже есть кармашек, потому что я – девочка. И у мамы есть. А у тебя нет, потому что ты мальчик.

Я серьезно кивнул и посмотрел на Лину:

– Кармашек?..

Она пожала плечами:

– А как еще это можно назвать?

– Вообще-то… Нет, пожалуй, никак.

Убедившись, что «Тойоты» больше не видно и она не собирается возвращаться, мы медленно пошли по дороге дальше. Кофейная плантация скоро закончилась, и теперь мы шагали сквозь сумрак, сгустившийся под кронами каких-то больших деревьев. Какое-то время спустя я услышал в отдалении тупой удар, потом еще и еще… Оглянувшись по сторонам, я вскоре обнаружил и источник звуков: какие-то оранжево-желтые плоды буквально сыпались с деревьев на землю. Один из них упал совсем рядом с дорогой, и Лина наклонилась, чтобы его подобрать. Вытерев плод салфеткой, она отрезала кусочек и протянула Изабелле, которая тут же, блаженно улыбаясь, запихала его в рот целиком. Из уголков ее губ потек сок, и Лина улыбнулась, хотя сейчас рот девочки больше всего напоминал глубокую резаную рану.

Еще кусок Лина дала мне, и я с признательностью кивнул:

– Спасибо. Честно говоря, я в жизни не ел манго.

– В самом деле?

– Такого – никогда.

Остатки манго Лина отправила себе в рот и проговорила, жуя:

– Вкус манго – это вкус Никарагуа.

Сочная мякоть у меня во рту взрывалась прохладной свежестью сладкого, с легкой кислинкой, нектара. Когда я сказал, что никогда не пробовал настоящего манго, я нисколько не покривил душой. Таких плодов я действительно не ел никогда.

Лина, похоже, осталась довольна моей реакцией.

– Отличная штука, правда?

Я кивнул. Заговорить я не решился, чтобы не потерять ни капли драгоценного сока. Изабелла тем временем отыскала под деревьями еще четыре манго, и, пока Лина разрезала один из них на дольки, я спросил:

– Кто этот старик в гамаке? И что с ним такое?

– Это Роберто, – после небольшой паузы ответила Лина. – Он угощал меня манго, когда мне было столько же лет, сколько Изабелле. – Она взглянула на меня, и даже в полутьме я разглядел, что ее глаза вновь наполнились слезами. – Ты хочешь знать, что с ним? Все очень просто: он умирает.

– Разве нельзя ничего сделать?

Лина отрицательно покачала головой.

– У него отказывают почки. Эта болезнь… ее вызывают пестициды, которыми опрыскивают плантации сахарного тростника. В цивилизованных странах подобные химикаты давно запрещены, но в Никарагуа их по-прежнему применяют достаточно широко. Накануне сбора урожая тростниковые поля выжигают, чтобы уничтожить сорняки, а также выгнать змей и опасных насекомых. Под действием высокой температуры с пестицидами что-то происходит – похоже, они превращаются в какое-то другое, еще более опасное химическое соединение, которое наносит вред тем, кто работает на плантациях. Рабочие вдыхают яд, который впоследствии откладывается в почках… Я слышала, ученые из Бразилии и США изучали это явление, но даже они не могут сказать точно, что же происходит на самом деле. Пока известно только одно: химикалии, которыми опрыскивают сахарный тростник, убивают тех, кто его собирает и обрабатывает. Ну а Роберто… он работал на плантациях с пяти лет.

– Ты давно его знаешь?

– С раннего детства.

– А родственники у него есть?

Она покачала головой:

– Все его родственники либо погибли во время урагана, либо эмигрировали в Гондурас.

Меня вдруг замутило. То ли жара до меня наконец, добралась, то ли я окончательно постиг все безумие ситуации.