И звери, и люди, и боги - Фердинанд Оссендовский

- С радостью, с радостью... Непременно помогу вам, - с энтузиазмом откликнулся он. - Я отвезу вас в Ургу на своем автомобиле. Завтра же и поедем, а в Урге обговорим все дальнейшие обстоятельства.

Простившись, я вышел из юрты. У себя я застал полковника Казагранди, в большом волнении ходившего из угла в угол.

- Слава Богу! - вскричал он, увидев меня, и перекрестился.

Меня тронула его радость, хотя я не мог удержаться от мысли, что полковник мог бы приложить больше усилий для безопасности своего гостя. Переживания дня утомили меня, я чувствовал себя постаревшим на несколько лет. Посмотрев в зеркало, я убедился, что седых волос у меня прибавилось.

Ночью я долго не мог заснуть, мне мерещилось молодое, тонкое лицо полковника Филиппова, лужица крови, ледяные глаза капитана Веселовского, и в ушах звенел голос барона Унгерна, полный отчаяния и скорби. Наконец я забылся тяжелым сном. Меня разбудил сам барон Унгерн с извинениями, что не может отвезти меня в автомобиле, так как вынужден взять с собой Дайчина Вана. Но он распорядился, чтобы мне предоставили его белого верблюда и двух казаков для сопровождения. Барон так быстро выбежал из комнаты, что я даже не успел поблагодарить его. О сне уже не было речи; я оделся и начал курить трубку за трубкой, думая: "Насколько легче сражаться с большевиками в болотах Сейбы или покорять снежные вершины Улан-Тайги, где злые духи охотятся за путешественниками! Там все просто и понятно, здесь же все - сплошной кошмар, темное брожение, предвещающее недоброе. Я ощущал нечто трагическое и ужасное в каждом движении барона Унгерна, за которым следовали молчаливый Веселовский с бледным, как мел, лицом и сама Смерть.

Глава тридцать четвертая.

Грязная война!

На рассвете следующего дня мне привели великолепного белого верблюда и мы выступили в путь. Кроме меня наш маленький караван состоял из двух казаков, двух солдат-монголов и ламы, а также двух вьючных верблюдов, груженных продовольствием и палаткой. Я все еще опасался, что барон затеял это путешествие с целью потихоньку убрать меня по дороге, а не у всех на глазах, в Ван-Куре, где у меня много друзей. Пулю в спину - и кончено. Револьвер я держал постоянно наготове, чтобы в случае чего не отдать жизнь даром, и старался ехать либо позади казаков, либо сбоку. Около полудня вдали послышался автомобильный гудок, а вскоре машина барона Унгерна на полной скорости пронеслась мимо нас. Кроме командующего, в ней находились два адъютанта и князь Дайчин Ван. Барон ласково помахал мне рукой и крикнул:

- Увидимся в Урге!

Ага, подумал я, значит, мне суждено добраться до Урги. И, следовательно, можно немного расслабиться и не чувствовать себя так напряженно во время путешествия. В Урге же у меня много друзей, там я буду в окружении обогнавших меня в дороге храбрых польских солдат, которых я хорошо знаю по Улясутаю.

Убедившись в благорасположении ко мне барона Унгерна, казаки подобрели и стали развлекать меня разными историями. Они рассказали о кровопролитных сражениях с большевиками в Прибайкалье и Монголии, о битве с китайцами вблизи Урги, о том, как у нескольких китайских солдат нашли советские документы, о мужестве Унгерна - тот мог спокойно сидеть у костра на линии огня, и ни одна пуля не задевала его. В одном бою семьдесят четыре пули изрешетили его шинель, седло и находившиеся по соседству ящики, но он так и остался невредимым. В этом была одна из причин его исключительной популярности у монголов. Перед решающим сражением, рассказывали солдаты, барон, взяв с собой только одного казака, отправился на разведку в Ургу, убив на обратном пути ташуром[36] китайского офицера и двух солдат; еще вспоминали они об аскетизме генерала тот имел при себе лишь одну смену белья и пару запасных сапог; и о том, как спокоен и весел он в битве, а в мирные дни - суров и угрюм; и как он всегда сражается в первых рядах с солдатами.

В свою очередь я рассказывал им о нашем бегстве из Сибири; так, в беседах, день пролетел быстро. Верблюды все это время шли рысью, потому вместо обычных восемнадцати-двадцати миль, мы проделали за день почти пятьдесят. Мой верблюд был быстрейшим. Этого огромного зверя с роскошной густой гривой вместе с двумя черными соболями, привязанными к уздечке, подарил барону Унгерну некий князь из Внутренней Монголии. Сидя на этом сильном, спокойном и отважном великане, я чувствовал себя словно на вершине башни. За Орхоном мы впервые наткнулись на мертвеца - китайского солдата, лежавшего посредине дороги лицом вверх, разбросав в стороны руки.

Перевалив через Бургутские горы, мы вступили в долину реки Толы, в верхнем течении которой раскинулась Урга. На дороге валялись шинели, рубахи, сапоги и котелки, которые побросали, отступая, китайцы; попадались и трупы. Немного дальше наш путь пересекла трясина, у краев которой громоздились горы мертвых тел - людей, лошадей и верблюдов, искореженные повозки, военная амуниция. Именно здесь тибетские части барона Унгерна разгромили отступающий китайский обоз. Груды трупов выглядели особенно неуместно и мрачно на фоне пробуждающейся природы. В каждой лужице плескались утки; в высокой траве исполняли изысканные свадебные танцы журавли; на озерной глади плавали стайки лебедей и диких гусей; по болотам яркими пятнышками скользили парами монгольские священные птицы с роскошным ярким оперением - турпаны; на сухих местах резвились и дрались из-за корма дикие индейки; носились в воздухе куропатки; а неподалеку на горных склонах грелись на солнышке волки, повизгивая, а иногда заливаясь лаем, как разрезвившиеся собаки.

Природа знает только жизнь. Смерть для нее - лишь эпизод, о котором она спешит поскорее забыть, занося ее следы песком или снегом или хороня их под пышной зеленью и яркими красками кустарников и цветов. Какое дело Природе до матери из Чифу или с берегов Янцзы, ставящей на жертвенник миску с рисом и воскуряющей фимиам, молясь о спасении сына, без вести пропавшего в долине Толы, того, чьи косточки уже иссушило знойное солнце, а ветер разнес их по песчаной равнине? И все-таки это равнодушие Природы к смерти и жадность к жизни поистине прекрасны!

На четвертый день наш маленький караван уже ближе к ночи вышел к берегам Толы. Мы никак не могли отыскать брод, и я заставил на свой страх и риск войти в воду своего верблюда. К счастью, там было довольно мелко, хотя дно оказалось илистым, и мы благополучно переправились на другой берег. Нам повезло: ведь верблюд на глубоком месте, стоит воде дойти до шеи, не бьет копытами как лошадь и не плывет в вертикальном положении, а тут же опрокидывается на бок, что, понятно, не очень удобно седоку. Ниже по реке мы поставили палатку.