Любовь в холодном климате - Нэнси Митфорд

Я бы никогда не выбрала Норму Козенс в близкие подруги, но ее общество, вероятно, казалось мне предпочтительнее часов одиночества, тогда как леди Монтдор по крайней мере приносила глоток воздуха, который, хотя его и нельзя было назвать свежим, происходил из большого мира за пределами нашего монастыря, из мира, где женщины годятся не только для постели.

Горизонт миссис Козенс тоже простирался дальше Оксфорда, хотя и в другом направлении. Ее девичья фамилия Борли, а семейство Борли было мне хорошо известно, поскольку громадный, выстроенный в 1890 году в духе елизаветинской эпохи дом ее деда располагался неподалеку от Алконли и они были свежеиспеченными богачами тамошней округи. Этот самый дед, ныне лорд Дрирсли, сделал деньги на иностранных железных дорогах. Он породнился с поместными дворянами и произвел огромную семью, всех членов которой, когда они выросли и вступили в брак, расселил в поместьях, находившихся неподалеку от Дрирсли-мэнор. Они, в свою очередь, стали видными производителями, так что щупальца Борли к настоящему времени протянулись по изрядной части западной Англии, и, казалось, нет конца многочисленным кузенам, теткам, дядьям, братьям и сестрам семьи Борли, а также их свойственникам. Внешне они мало отличались друг от друга; у них у всех были сердитые лица, напоминающие мордочку белой морской свинки, они одинаково думали и вели одинаковый образ жизни, в котором было много спорта и других сельских развлечений, и редко ездили в Лондон. Соседи уважали их за следование моде, соблюдение нравственных норм, богатство и совершенство в любых видах спорта. Они делали все, что полагалось, – заседали в судах и советах графства, дрессировали щенков гончих и руководили организацией девочек-скаутов; один был членом парламента, другой – мастером охоты. Короче говоря, они являлись столпами деревенской Англии. Дядя Мэттью, который сталкивался с ними по местным делам, питал к ним отвращение, а потому они содержались во многих его выдвижных ящиках под одним именем Борли – я никогда толком не понимала почему. Однако в отличие от Ганди, Бернарда Шоу и лабрадора Лэбби, они продолжали процветать, и никакого ужасного истребления Борли не происходило.

Моим первым опытом в оксфордском обществе в качестве жены младшего дона стал званый обед, устроенный в мою честь Козенсами. Профессор пасторского богословия Уэйнфлитского колледжа был преподавателем того же предмета, который преподавал и Альфред, и был, таким образом, важен в нашей жизни, оказывая влияние на карьеру моего мужа. Я поняла это и без комментариев Альфреда. Так или иначе, я, конечно, изо всех сил старалась, чтобы мое первое появление в оксфордском обществе прошло успешно, хотела выглядеть хорошо, произвести доброе впечатление и послужить к чести своего мужа. Моя мать подарила мне вечернее платье от Мейнбохера, которое казалось специально созданным для такого случая. Белая плиссированная шифоновая юбка и черный топ из шелкового джерси с высоким воротом и длинными рукавами, перетянутый широким черным лакированным поясом. Надев платье с единственным моим ювелирным украшением – бриллиантовой брошью, присланной мне отцом, я посчитала, что выгляжу не только элегантно, но и приличествующим случаю образом. Мой отец, кстати, остался глух к предложению леди Монтдор купить мне дом и объявил себя слишком разоренным даже для того, чтобы увеличить мое содержание в связи с замужеством. Однако он прислал чек и это чудесное украшение.

Дом Козенсов не был причудой вельможи. Он относился к самому худшему разряду домов, характерных для унылой Бэнбери-роуд. Дверь нам открыла профурсетка. Я никогда прежде не видела профурсеток, но без труда узнала этот тип, едва взглянув на нее. В холле нам с Альбертом и прислугой преградила путь большая коляска. Однако мы кое-как выбрались, сняли пальто, а затем профурсетка открыла какую-то дверь и втолкнула нас, без объявления наших имен, в ужасную гостиную Козенсов. Все это – под аккомпанемент визгливого лая четырех бордер-терьеров.

Я сразу же поняла, что мое платье здесь не к месту. Норма сказала мне впоследствии, указывая на многие страшные оплошности, которые я предположительно допустила в ходе этого вечера, что от меня, как от невесты, ожидалось, что я надену на наш первый званый обед свое свадебное платье. Но, даже оставляя в стороне этот промах, топ из джерси, пусть и парижский, был явно неприемлем в качестве вечернего наряда в высшем оксфордском обществе. Другие присутствовавшие женщины были либо в кружевах, либо в марокене[59], с открытой до талии спиной и голыми руками. Их платья были желтовато-кремовых оттенков, и такими же были они сами. Холодный день сменился зябким вечером. Камин у Козенсов не был разожжен, а на каминной решетке лежал кусок гофрированной бумаги. И тем не менее эти обнаженные леди, похоже, не мерзли, они не посинели от холода, не покрылись гусиной кожей, как случилось бы со мной, и не дрожали. Мне вскоре предстояло узнать, что в преподавательских кругах оксфордское лето считается отвратительно жарким, а оксфордская зима – приятной и бодрящей, но ни межсезонье, ни показания термометра во внимание не принимаются, и холод никогда не ощущается. Помимо того что не было огня, сама комната оказалась ужасно безрадостной. Жесткая маленькая софа и несколько маленьких жестких кресел, обитых кретоном такого тусклого и унылого рисунка, что трудно вообразить, как кто-то, даже из семьи Борли, на самом деле их выбирал. Было невозможно представить себе, как он заходит в магазин, присаживается, рассматривает один за другим выкладываемые перед ним ткани и вдруг, просияв, говорит: «Стоп! Вот это – то, что нужно». Светильники были без абажуров, в хромированной арматуре, вместо ковра на полу лежало несколько скользких половичков, на стенах, выкрашенных блестящей кремовой краской не было ни картин, ни безделушек, ни цветов, чтобы скрасить наготу.

Миссис Козенс, чье недовольное, морщинистое, вполне в стиле Борли лицо я узнала, потому что когда-то сталкивалась с ней на охоте, довольно сердечно нас приветствовала. Профессор выступил вперед в манере, отдаленно напоминающей манеру лорда Монтдора, с приторным радушием, которое, возможно, брало свое начало в Церкви, хотя по сравнению с лордом Монтдором он был как викарий по сравнению с кардиналом. На вечере присутствовали еще три пары, которым меня представили, все это были доны с женами. Я разволновалась, увидев этих людей, среди которых мне отныне предстояло жить. Они были уродливы и не особенно дружелюбны, но я не сомневалась, что очень умны.

Еда, поданная профурсеткой в мрачной столовой, была ужасна, и я почувствовала глубокую жалость к миссис Козенс, решив, что, должно быть, что-то пошло не так. С тех пор я съела так много таких обедов, что уже точно не помню, из