Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) - Ариадна Борисова

Кот, который в плохом настроении кого угодно мог оцарапать или укусить, покорно сносил девчачью тиранию. Бэмби тормошила его, тискала, трепала за щеки – он терпел. Мысонок пал так низко, что позволял ей наряжать себя в кукольные наряды. Перед сном, торопливо потершись для приличия о мои руки, ускользал к Бэмби и усыплял ее колыбельными песнями. А мне петь перестал.

Она вилась вокруг папы как юла, лезла к нему на колени, когда он смотрел кино. Я редко мог подступиться. Приметив мою обиду, он легонько щелкнул меня по носу и шепнул:

– Ты что – жадина? Стаж нашего с тобой общения десять лет! (Хотя десять мне исполнится только в сентябре.)

Я решил добиться папиного уважения. Пока он был в командировке, получал по математике сплошные пятерки. Починил протекший кран в ванной. Друзья бегали на каток – я катался на детской горке с Бэмби. Стыдно сказать – играл с ней в куклы. Проведай об этом Леха с Мишкой, померли бы со смеху. Я говорил папе мысленно: видишь, как стараюсь? Это все для тебя.

Он вернулся. Схватил Бэмби в охапку, похлопал меня по плечу. Бухгалтерша похвасталась моими достижениями.

– Артем обязан следить за техническими неполадками, – проговорил папа буднично. – Ведь он мужчина.

Ни слова похвалы за пятерки. Я не мог понять: это суровое мужское воспитание, или он больше не любит меня?..

Ночью я фантазировал о том, как стану ученым и изобрету сильнодействующие таблетки от алкоголизма и компьютерную флешку для человеческого мозга. С нее можно будет скачивать картинки, сохраненные в памяти. Я бы скачал день снегопада и смотрел по вечерам на маму.

На маму. Пушистую от одуванчиковых снежинок в свете желтых фонарей.

Одно из моих главных желаний теперь – чтобы снегопад замел за собой все мамины следы. Жаль, что память не блокируется. Непогасшие желтые фонари вспыхивают вновь и вновь. Неотключаемая опция.

Мне необходимо забыть маму. Когда меня выпустят из тюрьмы, я хочу жить с папой, тетей Надей и Бэмби. Только с ними, до конца своих дней.

Не помню, когда вопросы Бэмби переметнулись от папы ко мне.

Почему тень бегает только лежа? Почему говорят «сток сена», он же не течет? Почему у фей крылья, а у людей нет? Она начала повторять мои слова и повадки. Ходила за мной во дворе как привязанный к ноге щенок. Я сгорал от стыда.

…И я потерял Бэмби на детской площадке. Вернее, оставил там и заигрался с ребятами. А она потеряла меня. К ночи мы с папой чудом нашли ее под лестницей чужого подъезда.

Папа качал Бэмби на руках. Ресницы у нее слипались, лицо осунулось. Поднялась температура. Бэмби разматывала шаль, в которую ее завернул папа, и спрашивала, где я.

Вот я, вот. Ты меня нашла…

Бухгалтерша позвонила врачу. Он приехал, и пока осматривал Бэмби, папа в кухне дал мне болючий подзатыльник. Я стерпел молча. Если бы он взялся за ремень, я б и тогда смолчал. Безответственный человек, бросил мне папа и вышел. Я был уверен: теперь-то безответственного человека точно отправят к безответственной матери. Как я буду с ней жить? Как вообще буду жить, если Бэмби умрет? Я вдруг подумал, что живу без мамы – и ничего, а без папы и Бэмби – не смогу. И даже без Надежды Антоновны. Но умолять папу оставить меня дома я бы не стал.

Папа на время перенес Бэмби в другую спальню и зашел ко мне. Лицо у него было виноватым, он прятал глаза.

– Извини, Артем, я погорячился.

Мы долго сидели рядом просто так и смотрели в ночное окно. За стеклом первыми сосульками на ветках стыл март. Наконец папа кашлянул. Он всегда покашливает, когда собирается сказать что-то серьезное.

– Мне бы хотелось, чтоб ты понял: я люблю тебя и никогда не перестану любить. Ты мой сын. А с сыновей, Артем, у отцов больший спрос. Не забывай тех, кому ты нужен. Ни во дворе, нигде. Люди, которым ты нужен, верят, что они тебе тоже нужны. Пожалуйста, помни – они тебе верят.

Я услышал совсем не то, что предполагал услышать.

Бэмби сильно простыла, но, к счастью, не умерла. За время ее болезни я нарисовал множество фей и принцесс – ими можно было оклеить всю нашу комнату. Мы бесконечное число раз играли в «кони-огони». Опасаясь отбить Бэмби ладошки, я приговаривал: «Кони, огони, побереги ладони…» и «отмирал» первым, чтобы не она получила шишку в лоб.

Своей старой зубной щеткой Бэмби чистила Мысонку зубы. Он «лечил» Бэмби своими теплыми боками и песнями. Я гордился, что у нас такой чуткий кот. Мой четвертый пункт из списка «Что мне не нравится» отпал сам собой. Затем отпали все, кроме первого. Так же, как мысленная «Бухгалтерша». Надежда Антоновна не напрашивалась мне в мамы, но была внимательна и добра. Она действительно оказалась такой, какой виделась, – хорошей. Я случайно назвал ее тетей Надей и быстро привык. Бэмби к тому времени привыкла звать моего отца папой.

Я стал ловить себя на том, что мне нравятся спокойные отношения папы и тети Нади. Они еще ни разу не поругались и даже не говорили на повышенных тонах. Я думал – наверное, папа устал от мамы. От ее подруг, ее джина, криков и слез, потому и выбрал такую тихую вторую жену. А потом догадался – папа любит тетю Надю. Подтверждение этому я видел каждый день, и никакой эксперимент тут был ни при чем.

Я затемняю на рисунке мамины волосы. Глаза делаю больше и чернее, как у тети Нади. Пусть от мамы ничего не останется.

За спиной феи вырастают разноцветные крылья. Она должна получиться самой красивой. Бэмби будет в восторге.

Щетка села напротив и тоже рисует. Принцессу, что ли? Прямо как девочка.

Девочки любят рисовать фей и принцесс. Или чтобы им рисовали. Мальчишки рисуют машины, самолеты и танки. Всякую технику. А все маленькие дети, мальчики и девочки, рисуют дома.

– Дом хоть старый, но крепкий, – сказала папе тетя Надя. – Подремонтировать – и выйдет отличная дача. Мы бы пожили там втроем, пока у меня отпуск, а ты в разъездах.

В рабочем графике папы было на все лето запланировано строительство какого-то важного комбината в области.

– Не опасно без меня? – усомнился он.

Тетя Надя рассмеялась:

– Ну что ты, Игорь! Никакой опасности. Я же после того, как мамы не стало, у бабушки год жила, всех знаю. В деревне детям раздолье, скучать некогда. Лес рядом, за двором есть небольшое озеро. Овощи бы посадили, занялись садом, если сохранился.

Мне сделалось не по себе. Я почти забыл Анфисину страшилку, а тут она всплыла в памяти во всех красках, именах и событиях… Я сжал кулаки. Трус! Кого испугался – Огра? Его не существует, я его сам придумал из частей двух отвратительных типов, и пусть только он посмеет явиться! Я сумею за себя постоять.

В ту ночь я нарочно спал с высунутой из-под одеяла ногой, и никто ее не тронул.

…Вначале мы отправились в деревню с папой. Около часа ехали на электричке, потом минут двадцать шли по лесной дороге. По словам тети Нади, на опушках с краю просеки бабушка уже к середине лета набирала полную корзину рыжиков и маслят.

Дорога вывела к домам, окутанным зеленью. Изредка в них краешками взблескивали окна, будто подсматривали за нами. В руках у тети Нади были сумка и пакет, папа нес ящик с инструментами, топоры и пилу, завернутые в мешок, я – рюкзак за плечами, а Бэмби несла себя. Судя по вывескам, мы прошли школу, детский сад и Дом культуры. Подошли к магазину. Наверное, мы с Бэмби будем бегать сюда за хлебом.

У крыльца магазина на перевернутых ящиках сидели три старушки в платочках. Продавали молоко в пластиковых бутылках из-под газировки, огурцы, редиску и лук.

– Это чьи будете? – окликнула одна старушка и подслеповато прищурилась: – Ой, не Зинаиды ли Анатольевны внучка?

– Ее, ее внучка, – радостно закивала тетя Надя. – Добрый день!

– Частенько поминаем твою бабушку, хорошим человеком была Зинаида Анатольевна… А вы, поди, хату проведать приехали?

– Да, хотим лето здесь пожить.

Старушки с любопытством оглядывали нас всех, особенно папу.

– А то молочка деткам возьмите. Натуральное молочко, не порошковое. С коровки моей.

Мы купили у разговорчивой старушки бутылку молока, пару длинных огурцов и пучок зеленого лука.

– Видишь, помнят меня, – повернулась к папе довольная тетя Надя.

Ряд длинной улицы терялся где-то у леса. Бэмби отставала, я потащил ее за руку. Вдруг из-за чьей-то калитки высунулся веснушчатый мальчишка и проверещал тонким голосом:

– Говнюки городские!

Я сделал вид, что не услышал. Бэмби оглянулась и угодила ногой в коровью лепеху. На дороге полно было таких «мин», засохших и свежих. Мы свернули на обочину, и я вытер сандалию Бэмби травой.

– Не плачь, – сказал я ей. – Он трус. Дразнятся только трусы. Попробовал бы выйти, я б ему сразу по шее настучал.

Веснушчатый за калиткой заливался визгливым смехом. Я подумал, что в магазин буду ходить один, а то кто их знает, этих деревенских говнюков.

Дорога к последним, заброшенным домишкам в ряду заросла кустами и бурьяном. Мы до них не дошли, остановились у ворот низенького дома с волнистой серой крышей. Только она и выглядывала из густого палисадника.