Невыносимый - Аляска Ангелини

— Я так и думала, — восклицает она. — Ты борешься за чужие жизни, но даже не пытаешься побороться за свою собственную. Хочешь узнать, какая самая худшая часть из того, что я уезжаю от тебя, Господин? — ее глаза наполняются слезами. — Это знать, что у такого сильного мужчины, как ты, даже не хватило смелости попытаться остановить меня. Чтобы побороться за то, чего ты хочешь.

Стекло разбивается, когда я швыряю стакан об пол.

— Ты хочешь, чтобы я боролся, рабыня? Это то, в чем ты нуждаешься? — я шагаю вперед в полной готовности показать ей лучший бой в ее жизни. Чтобы поцеловать ее и вернуть назад в подчинение, заставляя забыть все дерьмо имеющееся в прошлом.

— Не делай этого, — Джейми прячет ее за спину, подталкивая спуститься вниз по ступенькам и пойти в сторону машины. Ей не нужно было говорить мне, что делать. Бросая прощальный разочарованный взгляд, Диана смотрит мне в глаза и садится в автомобиль с пассажирской стороны.

А я останавливаюсь у входной двери, словно заключенный на пороге камеры, наблюдая, как они уходят и понимая, что сейчас она направляется в очередное секретное место, где ей не хочется быть.

Диана теперь с Джейми, а я должен научиться принимать это. Ради нас обоих.

Глава 20

Диана

Смерть. Ни разу я не думала о ней с тех пор, как покинула дом Севастьяна. Представление о том, кем я стану, является именно тем вопросом, ответ на который я молюсь получить каждый день. Даже сейчас, когда смотрю на размытое, искаженное изображение моего нового Господина, я не могу остановить свой разум от погружения в определенную форму удовольствия от очередного варианта подчинения.

Вода надо мной покрывается рябью, пока я пытаюсь уцепиться за его руки. Перед глазами начинают расплываться черные точки, заставляя меня яростно извиваться всем телом, упираясь ногами в края ванны в попытках обрести устойчивость.

— Ты думаешь это шутка?

Я хватаю воздух ртом, давлюсь и кашляю от воды, попадающей мне в рот.

— Отвечай. Для тебя это действительно гребаная шутка?

Я качаю головой и прежде чем осознаю, что происходит, меня погружают обратно. Огонь в легких заставляет меня почувствовать, как они взрываются от нехватки кислорода, а мои конечности становятся все слабее с каждой минутой.

Громкий вдох эхом отдается в моих ушах, но я с трудом понимаю, что он принадлежит мне — это я пытаюсь дышать.

— Севастьян был прав. Ты — самая упрямая и тупоголовая женщина, которую я когда–либо встречал. Теперь ответь на мой вопрос и сделай это правильно, иначе я засуну тебя обратно.

Я моргаю, заставляя себя вернуться к его вопросу.

— Нет, Господин, я не думаю, что это шутка.

Я борюсь с Джейми с каждой унцией силы, которую имею. Он не тот человек, которого как я думала, знаю. Внутри него что–то настолько зловещее, что я даже не уверена, знает ли об этом Господин. Он наслаждается моей борьбой. Джейми любит мое сопротивление так же, как я люблю его оказывать. Мне пришлось подчиниться его воле, иначе он бы все равно меня заставил это сделать.

— Убирайся! — он хватает меня за руку и бросает себе под ноги. Вода разливается и стекает по моим бедрам. Пижамные шорты прилипают к телу, демонстрируя мои ноги покрытые синяками. — В следующий раз, когда я скажу тебе встать с постели, ты сделаешь это. Немедленно. Теперь, раздевайся, а я принесу тебе сухую одежду. Ты знаешь, где лежат полотенца.

Утопить. Вот что он пытался сделать со мной, когда я отказалась встать с постели. Я здесь чуть больше недели, а он уже выбрал себе тактику, даже более жестокую, чем была у Севастьяна. Он удерживал меня под водой до тех пор, пока я действительно не поверила, что наглоталась достаточно, чтобы захлебнуться. Джейми недалеко ушел от инцидента с удушьем Господина, но здесь было что–то страшнее, словно он мог завершить начатое. Это заставляет меня беспокоиться за собственную жизнь. Я не знаю Джейми. Не настоящего. И мне становится интересно, есть ли хоть кто–то, кто его знает.

Я избавляюсь от одежды так быстро, как только могу. Полотенца лежат на стойке в дальнем углу комнаты, и я пытаюсь прекратить стучать зубами, когда протягиваю руку, чтобы схватить одно из них. В тот момент, когда моя рука достигает мягкой ткани, дверь ванной открывается.

— Просто, чтобы ты знала…

Джейми не шевелит ни одним мускулом, когда впивается в меня взглядом. Его глаза замирают на том единственном месте, где я не хочу, чтобы он меня разглядывал. Дергаю полотенце, прикрывая им свое тело спереди.

— Нет, нет, нет, — говорит он, бросаясь вперед. — Что, черт возьми, у тебя на животе?

— Ничего, выметайся! — я изо всех сил стараюсь прикрыться, но это не срабатывает. Он вырывает полотенце у меня из рук.

— Ох… дерьмо! — Джейми опускается на колени, оказываясь глазами на одном уровне с именем "Господин". Я вздрагиваю, когда его палец скользит между буквами "с" и "п". — Он сделал это с тобой насильно, или ты согласилась сама?

Я отстраняюсь, но Джейми сжимает мои бедра, не позволяя мне отодвинуться.

— Это было с моего согласия. Он также отмечен моим именем на животе. Теперь я могу прикрыться?

— Здесь тоже, — выдыхает он, поднимая взгляд на букву "м", вырезанную на моем плече.

— Эта не по обоюдному согласию. Сейчас, пожалуйста.

Он поднимает полотенце, и я заворачиваюсь в него. Сколько раз я уже провела пальцами по имени моего Господина? Я скучаю по нему так сильно, что даже думать не могу ни о чем другом.

— Это потрясающе. Действительно, красиво.

Нахмуривая брови и опускаясь на колени, я смотрю в пол, ожидая его дальнейших действий. Тем самым заканчивая разговор о Севастьяне. Не могу говорить о нем, а тем более слышать его имя. Непосильная задача, поскольку Джейми постоянно говорит с ним по телефону.

— Пожалуйста, могу я теперь пойти в свою комнату и одеться, Господин? — титул выходит сквозь стиснутые зубы. Называть его этим именем, с которым связано столько эмоций, практически невозможно. Это заняло у меня почти пять дней, прежде чем он заставил меня повторить его. Может быть, я плохая ученица, но наконец–то пришло понимание того, что я никогда не освобожусь от этих людей, пока не выполню все их приказы. Чем раньше я буду свободна, тем лучше.

— Да, можешь. В любом случае мне нужно сделать несколько телефонных звонков. В следующий раз, когда я тебе что–то скажу, выполняй это с первого раза.

Прежде чем я успеваю ответить, он разворачивается и уходит. Я стою, прижимаясь к стене коридора, и пытаюсь понять, куда он идет. Звук его шлепающих по мрамору босых стоп подсказывает мне, что он снова оказывается в гостиной. Мраморное покрытие лежит на полу всего пентхауса, за исключением спальни и кухни, в которую он никогда не заходит.

— Господин.

Я замираю на месте, прислушиваясь и желая, чтобы Господин действительно был здесь, а не только на связи по телефону. Это противоречит тому, чего желает мой разум. Злость на него все еще велика, но я не могу усмирить страстное желание увидеть его снова.

— Она в порядке, — он замолкает. — Нет… она приходит в себя, — проходит несколько секунд, прежде чем он вздыхает. — Около двух недель. Может быть, три. Я не могу пока сказать, — размеренные шаги. — Нет, мы договаривались, что она должна будет остаться на две, но она сопротивлялась почти каждый день на этой неделе. Я только недавно заставил ее повиноваться.

Медленно, я подхожу ближе, ориентируясь на голос.

— Ты хочешь знать как?

Я чуть не начинаю смеяться. Вероятно, Господин получит от этого удовольствие, ведь эти двое так похожи. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

— Я отхлестал ее кнутом. Отшлепал ее. А сегодня утром она отказалась вставать с постели, поэтому я держал ее под водой, пока не изложил свою точку зрения. Это сработало. Собственно, по этой причине я тебе и звоню.

Становится тихо, и хотя я не разбираю слов, которые говорит Господин, от его глубокого тембра мои глаза закрываются. Боже, я с такой страстью люблю и ненавижу этого человека.

— Я видел, что ты с ней сделал. Каттинг (прим. пер.: каттинг — шрамирование кожи и удаление ее участков, как добровольное, так и насильственное). Это правда? Первый на животе, был по взаимному согласию?

Почему это его заботит? Я подхожу ближе.

— М–м–хм–м. А второй у нее на плече, нет? Она сказала так. Ладно, я просто хотел проверить ее слова, — шаги, кажется, звучат рядом, поэтому я отскакиваю назад на несколько футов. — И ты расхаживаешь с ее именем на своем животе, не так ли? — пауза. — Иисус–наставник. О чем, черт возьми, ты думал? Что просто покромсаешь ее, а затем отпустишь?

Независимо от того, что говорит Севастьян, это заставляет его голос понизиться. Я узнаю его сердитый тон, могу чувствовать, как он проходит вибрацией по телу и пробирает до костей. Это должно пугать, но посылает сквозь меня лишь острые ощущения. Его воздействие. Власть, которую он излучал в порыве злости, когда мы были вместе, вызывала появление влаги у меня между ног.