Борьба за Краков (При короле Локотке) - Юзеф Крашевский

Внутри дома, прямо из сеней, дверь вела в длинную, просторную горницу, как везде в шинках, в ней были камин и кухонный очаг, стояли лавки и столы. За этой большой горницей была другая, меньших размеров — для почетных гостей, а дальше шли отдельные спальни для матери и для дочерей.

И хозяйка, и дочери ее были хорошо одеты, у вдовы в ушах были вдеты золотые серьги, платья дочек были сшиты из тонкого сукна, корсажи вышиты шелком и над корсажами белели тонкие вышитые сорочки. Грудь у девиц украшали кораллы, в косы были вплетены ленты. На пальцах сверкали перстни с драгоценными каменьями. У обеих сестер были неприятные крикливые голоса, и они беспрестанно смеялись и бросали дерзкие взгляды вокруг, как будто никого на свете не боялись.

Гостиница, когда в нее вступили новоприбывшие, не была пуста: за столами сидели викарий какого-то костела в высокой шапке, человек средних лет с проницательным взглядом и кривым ртом, два городских купчика, пожилой мясник, оказывавший покровительство старой Канчорке в качестве родственника, и несколько воинов из замковой стражи. Когда внесли Мартика и распространилась весть о том, кто он был, двери горницы, где поместил его Зброжек, стали осаждать любопытные. Юрге едва удалось избавиться от их навязчивых расспросов. Но и из города прибывали все новые любопытные, до которых дошли уже вести о спасении Мартика. В гостинице стало шумно; чем больше было слушателей, тем крикливее становились голоса и смех хозяйских дочек.

Зброжек, рассказавший Суле, как ему удалось спасти его, стал в свою очередь допытываться, как похитили его разбойники. Но ему еще трудно было рассказывать.

— У меня, — отвечал Мартик, — все перемешалось в голове, я с трудом припоминаю, как это было. Сразу набросились на меня, когда я этого же ожидал, и прежде всего затянули мне рот, так что я едва мог дышать, а потом прикрыли глаза и связали руки и ноги. Я только чувствовал, что, если бы вы не поскакали за ними следом и не напугали их, то меня уж не было бы в живых.

И, пригнувшись к самому уху Зброжка, признался ему, что не кто иной как только войт и немцы-мещане хотели таким способом избавиться от него.

— Если бы вас, милый брат, — прибавил он, — Бог не прислал мне на помощь, то я погиб бы бесславной смертью. Да и не очень жалел бы об этом, потому что не знал в жизни большого счастья, но был бы рад еще послужить моему милостивому пану, потому что я ему могу пригодиться. А вы, мой избавитель, и я никогда не забуду, что вам я обязан жизнью.

Только после горячего супа, который принесла ему Каська (и осталась в горнице, чтобы поболтать с ними и посмеяться с Зброжеком), и, услышав веселый женский смех, ожививший всю горницу, Мартик пришел в себя.

— Знаете что, — сказал он, приподнявшись на локте в обращаясь не то к Зброжеку, не то к девушке. — Я чувствую себя таким ослабевшим, что с удовольствием выпил бы старого меда.

— А я хоть и не ослабел, но от меда бы тоже не отказался, — рассмеялся Зброжек.

— Когда мед согреет мои внутренности и пойдет по косточкам, то я, пожалуй, и встану, — прибавил Сула.

Оба посмотрели на Каську, которая, смеясь, поправила на груди монисто, наклонила голову в знак согласия и побежала за медом. И уже с порога обернулась к ним со словами:

— Такого вам дам, что и мертвого бы оживил! После него даже семидесятилетний Голаш готов петь и ухаживать за женщинами!

— Вот такого и давай! — крикнул Мартик.

К нему возвращалась бодрость. Тут же они на веки вечные заключили братский союз со Зброжеком, а Сула прибавил:

— Если я умру без потомства, оставлю тебе мои Верушицы!

И они, смеясь, обнимались и целовались, а в знак дружбы обменялись шлемами; Сула обещал еще новому приятелю, как только вернется в замок, отдать ему на память единственную свою цепь.

Между тем Каська принесла мед, который действительно оказался настолько крепким, что у обоих сразу зашумело в голове.

Мартик тотчас же почувствовал ломоту в костях, что он счел хорошим признаком: раньше он совсем не ощущал своего тела, как будто оно было деревянное. Зброжек пил не так много, потому что голова у него была слабее, как он сам признался.

Они еще не кончили угощаться, когда из замка прибежали товарищи Сулы, обрадованные радостным известием о его спасении, потому что все они любили его. Они рассказали ему, как рада была княгиня принесенному о нем известию и как она немедленно распорядилась послать за ним людей, чтобы доставить его в замок и тем оградить от новых козней его врагов.

Все в замке говорили открыто, что похищение Мартика могло совершиться только по приказанию войта и при помощи его слуг. Об этом шепотом передавали друг другу гости Шелюты и прибавляли, что князь, наверное, отомстит за это мещанам. Но городские советники и именитые люди Кракова твердили, что им ничего не было известно.

Посланные из замка почти насильно взяли Сулу от Канчорки, а так как он несмотря на мед еще не владел одеревеневшими ногами, то его вынесли на руках, а потом, разложив по-военному плащ на двух конях, положили его на него и, поддерживая, доставили в таком виде на Вавель.

Зброжек тоже уступил уговорам и шел за ним.

Только очутившись в Вавеле, Мартик узнал, что князь вчера вечером, получив какое-то известие от гонца, прискакавшего от границы, тотчас же собрался в путь и рано утром выехал вместе со своими людьми в неизвестном направлении.

Перед своим отъездом он спрашивал о Мартике, может быть, для того чтобы взять его с собой.

Мартик и сам был очень огорчен тем, что ему опять придется сидеть без дела в замке, но он давал себе слово, как только силы вернутся в нему, догнать князя.

В замке все встречали Сулу, как выходца с того света, радуясь его возвращению и расспрашивая о подробностях этой странной истории. Некоторые просто не могли поверить, чтобы мещане осмелились поднять руку на одного из приближенных князя, и многие делали предположения, что, скорее всего, какой-нибудь ревнивый поклонник Греты задумал избавиться таким способом от соперника.

Мартик со своим новым другом разговаривал до самого приезда каноника Рацлава, вызванного по желанию княгини. Тот, осмотрев Сулу и назначив ему какую-то мазь для втирания, сказал, смеясь, что люди, подобные Мартику, не погибают от такого пустяка.

Старый врач был убежден, что чем больше человек вынес в жизни, тем больше он может и еще вытерпеть.

Вечером Мартик сам попросил есть, а утром собирался в баню, которая для него была лучшим средством от всех болезней.

Грета узнала о спасении Мартика только тогда, когда он послал к ней Юргу с поклоном и обещанием, что он скоро придет к ней сам и расскажет, что с ним случилось в ту ночь. Зброжек, большой любитель женского пола, вызвался пойти послом от Мартика к Грете, но Суле это вовсе не улыбалось.

— Оставьте эту бабу в покое, чтобы не нажить себе с ней беды, — сказал он, — красивая она, правда, но безжалостная. Я уж сколько лет служу ей, а до сих пор только и вижу, что издевки да насмешки.

Но это не только не отпугнуло Зброжка, но еще подстегнуло его любопытство, и он непременно захотел отправиться к Грете.

У Греты Зброжек застал дядю Павла и еще несколько человек ее обычных гостей.

Здесь уже все знали о нем, как о спасителе Мартика, потому что, если бы его вовремя не развязали, то он или задохнулся бы, или ночью разбойники покончили бы с ним. А так как в городе ходили самые разнообразные толки о всей этой истории, то гости Греты тотчас же окружили Зброжека с просьбой рассказать им все, что он знал.

Он без всяких прикрас описал им, как он стоял на углу улицы, и какой вид имели люди, так ловко похитившие Мартика. Из его слов для всех стало очевидным, что это были квартальные.

Они никогда не посмели бы совершить такого насилия без приказания свыше; правда, случалось, что они иногда ночью нападали на беззащитных, но делали это исключительно с целью грабежа, а здесь им даже нечем было поживиться. Кроме того, ясно было, что они знали, на кого напали, потому что поджидали его у дома Греты.

Выдавала их участие и изба, в которой нашли Мартика, потому что, кроме них, никто не мог в нее проникнуть.

Сукно же, в которое завернули Мартика и которое было взято в качестве вещественной улики, было как раз из того же материала, какой давали обыкновенно стражникам.

Слушатели только головой покачивали, не смея вымолвить слова, — все это служило к обвинению войта, но никто не смел выступить против него. Тревога охватила всех. Даже Грета не решилась в присутствии незнакомого юноши высказать то, что думала.

Поговорив еще немного, Зброжек еще засветло вернулся к себе, в гостиницу на Гродзской улице.

Мещане, оставшись без посторонних, заговорили более откровенно. Все они, Павел, Никлаш и Кечер — были очень обеспокоены. Дерзость войта служила доказательством того, что он чувствовал себя сильным.