Калейдоскоп. Расходные материалы - Сергей Кузнецов

– А вот теперь мне, на самом деле, уже все равно, что ты про меня помнишь, что ты про меня знаешь. Хочешь, я тебе расскажу что-нибудь? Скажем, что такое black light dances? Это когда в дешевых клубах вдруг гасят свет, и мужчина, с которым ты танцуешь, начинает тебя лапать. Или даже при свете вдруг попадается такой, который все время норовит о тебя потереться… ну, ты понимаешь, да? У девушек есть специальный знак, мы друг другу сигналим мизинцем у него за спиной, чтобы все знали, с кем дело имеют.

– Какая гадость! – говорит Альберт, а Таня продолжает, будто не услышав:

– Европейцы еще ничего, а у китайцев же в чаншань не видно, когда они возбуждаются, не то что в смокинге. Вот они и…

Таня молчит, и Альберт думает: получилось или нет? Удалось ли мне найти в усталой и гордой женщине из «Парамаунта» девушку из «Дель Монте», так поразившую меня когда-то? Удастся ли разбудить ту пятилетнюю девочку, которую не может вспомнить сама Таня?

– Ты не знаешь, зачем я тебе все это рассказываю? – говорит она. – Всю вот эту мерзость? Я ведь об этом никому не говорила. И про маму я тебе первому здесь рассказала – ну, кроме русских, конечно, мы-то всё друг про друга знаем, нас ничем не удивишь. А знаешь еще? Я бы тебе дала сразу в тот вечер, когда ты мне про своего дядю рассказывал, если бы ты меня на авто домой не повез.

– Почему? – удивляется Альберт. – Чем тебе авто не угодило? Хороший «бьюик», прошлогодний.

– Дурак, – говорит Таня, – у тебя же водитель – русский. Если бы ты у меня остался или меня к себе повез, он бы считал, что я – обычная шлюха.

– Боже мой, – говорит Альберт, – какие глупости! Хочешь, я его уволю завтра и возьму китайца?

– Ты что, с ума сошел? – возмущается Таня. – Не смей так делать! Как это – русского уволить, а взять китайца? Знаешь, как трудно найти работу в Шанхае?

Потом они снова начинают целоваться, и Альберт перестает думать про «Дель Монте» и «Парамаунт», про усталую женщину и маленькую девочку, и вот они лежат, обнявшись, и на мгновение Альберту кажется, что он видит весь город, весь большой Шанхай, с его кабаре и танцзалами, барами и борделями, опиумными притонами и роскошными отелями, кажется, будто видит всех мужчин и женщин, охваченных вожделением, страстью, похотью; сплетенные тела, прерывистое дыхание, выкрики на китайском, английском, французском, русском, на всех языках азиатского Вавилона. С последним вскриком все исчезает, растворяется Шанхай, пропадает, будто и не было, – остаются только Альберт и Таня, прилипшие друг к другу, спаянные последним объятием, замершие в том бесконечном мгновении, что отделяет их от будущего, которого они не знают.

Они проведут вместе еще две ночи, а потом Таня исчезнет. Она не появится в «Парамаунте», а в доме, где она жила, никто не будет знать, куда она уехала, – или просто не захотят сказать ее новый адрес богатому англичанину, приехавшему на черном «бьюике».

Альберт больше никогда ее не увидит.

Рождественской неделей 1936 года Альберт снова сидит за столиком в «Метрополь Гарденз» и обсуждает с госпожой Су Линь ночную жизнь Шанхая. Кабаре уже не те, что раньше. Куда это годится – владельцы даже стали приглашать комиков и силачей.

– Я не могу назвать себя поклонником Пекинской Лилии, – говорит Альберт, – но мне передавали, будто она сказала, что кабаре должно быть только для танцев, а добавлять еще что-то – все равно что пририсовывать ноги змее.

Альберт не знает, стоило ли цитировать эти слова. Вдруг это не шутка Пекинской Лилии, а обычная китайская идиома, коряво переведенная на английский? Наверняка так и есть – Пекинская Лилия никогда не была особо остра на язык. Да и вообще, вся ее слава – оттого, что она была любовницей Ду Юэшэна и два года назад тот сделал так, что она победила на городском конкурсе, став «императрицей танцев».

– Да, вы правы, – говорит Су Линь, – Шанхай уже не тот. Впрочем, возможно, я говорю так, потому что собираюсь уехать.

– Надолго? – спрашивает Альберт.

– Возможно, навсегда. Моя семья завершила свои дела в этом городе.

– Наверное, я чего-то не понимаю, – говорит Альберт, – но мне кажется, что деловая жизнь в городе…

– У нас несколько разная ситуация, – прерывает его Су Линь. – Вы – англичанин, мой отец – китаец. Я, наверное, никогда не рассказывала вам, как его похитили три года назад?

Альберт хочет сказать, что Су Линь вообще никогда не говорила об отце, но лишь качает головой.

– Он возвращался домой, в сопровождении двух слуг. На него напали трое и запихнули в машину. Слуги бросились бежать и звать на помощь. Рядом с нашим домом – полицейский участок, и уже через минуту слуги были там. Им открыл заспанный англичанин, в тапках и едва ли не в халате. Похоже, он был пьян. Когда наши слуги рассказали о похищении, он взял их за шивороты и стукнул лбами, приговаривая, что они несут какую-то чушь и только отвлекают занятого человека.

– Боже мой! – ужасается Альберт. – Я надеюсь, полицейского наказали?

– Наверное, – пожимает плечами Су Линь, – мне нет до этого дела. Так или иначе, мы поняли, что в случае неприятностей нам не приходится рассчитывать ни на англичан, ни на полицию.

– Но ваш отец…

– …жив и здоров. Вы же знаете, в Шанхае есть и другие пути решения проблем, кроме официальных.

– Надеюсь, они тоже будут задействованы, чтобы освободить Чан Кайши.

Су Линь улыбается. Вот уже двенадцать дней, как глава Го миньдана генерал Чан Кайши находится в Сиане, захваченный китайскими коммунистами: по слухам, от него требуют, чтобы он согласился на совместные выступления Гоминьдана и Красной армии против японцев.

– Мне жаль, что вы уезжаете, – говорит Альберт. – Хотя мы видимся редко, я не теряю надежды однажды съездить с вами в Сучжоу.

– Возможно, мы еще успеем, – отвечает Су Линь. – Мы уедем только весной.

Сегодня на Су Линь черное платье с длинными рукавами, что-то среднее между ципао и западным вечерним платьем. Серебряные браслеты и ожерелье слегка звенят, когда девушка взмахом руки подзывает официанта. Волосы ее коротко острижены на европейский манер.

– Мне кажется, вы торопитесь, – говорит Альберт. – Я думаю, можно подождать до осени.

Су Линь пожимает плечами – и тут бармен-филиппинец вылезает на сцену и что-то громко и взволнованно читает по бумажке.

Зал взрывается криками радости.

– Что он сказал? – спрашивает Альберт.

– Чан Кайши освобожден и направляется в Нанкин, – говорит Су Линь, – но, боюсь, это все уже неважно.

– Почему? Если Чан Кайши заключит союз с коммунистами, он будет хозяином всего Китая?

Кажется, невозмутима в зале одна Су Линь. Все прочие – хостесс, танцовщицы, гости, официанты – поздравляют друг друга.

– Что они говорят? – спрашивает Альберт.

– Они уверены, что теперь мы победим японцев.

– Может, так и будет?

Крики смолкают, словно по команде. Полдюжины телохранителей деловито расчищают проход к столику у самой сцены – и вот в зал входит большеухий мужчина, высокий и худой. На нем традиционное черное чаншань и кожаные европейские туфли. Охранники провожают его до столика, с пистолетами в руках становятся рядом, оглядывая зал.

Альберт узнает главу Зеленой банды Ду Юэшэна.

– Вы все еще думаете, что хозяин Китая – именно Чан Кайши? – шепотом говорит Су Линь.

Альберт увидел его на авеню Жоффе. Как много лет назад, Генри стоял в тени платана и смотрел на поток пешеходов и рикш. Китайцы в островерхих соломенных шляпах, телеги, запряженные волами, большие черные автомобили… Альберт выскочил из «бьюика», стиснул Генри в объятиях и, еще крича: Не может быть! Старина Генри! Ты ли это? – увидел, как тот постарел.

Редкие оставшиеся на голове волосы поседели, мышцы одрябли, глаза потухли за стеклами очков. Альберт отвез его в ближайший бар, налил полный стакан скотча:

– Рассказывай, где ты был?

Генри пожал плечами:

– Сначала здесь, потом в Америке, теперь вот снова вернулся, уже два месяца.

– Я тебя искал. Никто не знал, где ты.

Генри аккуратно поставил на стол пустой стакан.

– Нечего было знать. Жил в приюте Армии Спасения, с другими бездомными. Потом собрал денег на билет до Нью-Йорка и уехал.

– В приюте Армии Спасения? Ты с ума сошел? Почему ты мне не написал? Я бы выслал тебе денег!

– Мне не хотелось, – ответил Генри. – Знаешь, мне было нечего тебе написать, если честно. Мне как-то стало все… неинтересно.

– И девки? – подмигнул Альберт.

– Девки тоже. Их было так много в моей жизни, что, наверное, надоело.

Генри был жалок. Альберт предпочел бы запомнить его молодым.

Альберт заказал еще скотч. Как бы поскорее дать Генри денег и отвязаться?

– Ты знаешь что-нибудь про Филис? – спросил Альберт, когда пауза затянулась.