Жёлтая линия - Михаил Тырин

Жизнь вокруг менялась на глазах. Появилось огромное количество гражданских специалистов. Одни строили и перестраивали опорные базы, окружали их километрами заборов, линиями сигнализации и гнездами автоматических пулеметов.

Другие прокапывали новые шахты. Были даже такие, которые изучали быт и культуру ивенков, чтобы понять, как с ними жить дальше. Они познакомились бы и с культурой ульдров, но те не имели культуры как таковой.

Что касается белого угля, то его вывозили уже не мешками, а контейнерами.

Появилась даже специальная гражданская служба, отвечающая за транспортировку ископаемого.

Жизнь менялась, и, что самое хорошее, я чувствовал вкус к этой жизни. Я освоил азы своего нехитрого дела, я знал, что нужен здесь и что каждый день становлюсь на ступенечку выше, поднимаясь по невидимой, но такой сооблазнительной лестнице.

Временами казалось, что я отупел и очерствел, стал циничным и расчетливым, что служу только ради пополнения личной копилки и ничем больше не хочу интересоваться. Но я смотрел на это по-другому. Я считал, что просто “законсервировал” себя до более благоприятных времен — как лягушка, переживающая засуху под землей.

Интересно, что сказал бы теперь Щербатин, глядя на меня. Увы, Щербатина я потерял. Мы так и не виделись после той встречи в больнице. Бывало, я ошивался возле антротанков, неторопливо прохаживался перед ними, надеясь, что Щербатин окажется в одном из них и сам меня позовет. Несколько раз спрашивал у операторов, известен ли им цивилизатор Щерба.

Щербатин пропал бесследно. Где его искать, в каких болотах — этого мне не мог сказать никто.

Однажды после тяжелого дня я уснул в кабине вездехода по пути на базу.

Гудел двигатель, дрожал пол под ногами. Мне снилось, что я стою за станком и обтачиваю тяжелые ржавые железки. Потом я шел в курилку, где о чем-то болтал с другими рабочими. Запомнилось даже, что их звали Петрович, Семен, Васек, Санька… И снова я подводил резец к болванке и жмурился, когда разлеталась горячая стружка. А потом кто-то в полувоенной форме вышел из мрака и закричал мне в лицо: “Гражданин Беня, вы испортили деталь, штрафую вас на двести уцим!”

Почему-то это дурацкое и бессмысленное видение здорово напугало меня. Я проснулся в страхе. И еще долго при воспоминании о том сне на меня накатывала легкая дрожь.

Это был день, когда впервые за много дней я увидел сухую равнину.

Команда “Банзай” работала в разведывательном рейде. Вечером пять больших колесных вездеходов прибыли на самый дальний аванпост, а на рассвете выехали дальше — туда, куда никто еще не доезжал.

В каждом из вездеходов размещалось по команде. В головном, кроме бойцов охраны, находились также двое старших офицеров, желавших осмотреть свои будущие владения и сделать пометки на картах.

Цивилизация ширила свои пределы, она пожирала пространство, как голодный зверь. Оккупационный корпус “Треугольник” разросся до пяти самостоятельных корпусов. На базах за нашими спинами высились горы контейнеров с новым оборудованием, маялись бездельем сотни специалистов, ожидавших назначения.

Как-то мне довелось увидеть несколько зловещих паукообразных механизмов. Мне сказали, что это специальные горные танки.

Несколько часов мы продирались сквозь лес, потом плыли по течению тихой заросшей зеленью реки. Стена сплетенных деревьев по берегам становилась все ниже и реже, пошел кустарник, и, наконец, мы увидели равнину. Командир колонны дал сигнал остановиться.

Я стоял и, как ненормальный, улыбался во весь рот. Мне было приятно, что перед глазами столько простора, что в глаза не тычут ветки, а в нос не лезет запах болотных газов. Это была настоящая степь, чуть поросшая кустарником, занавешенная пылью, которую вздымал ветерок. Вдалеке поднимались горы — призрачные, едва заметные, словно мираж, похожие на скопления облаков. Сзади тихо подошел Нуй.

— Здесь, наверно, будет большая база, — сказал он.

— Не знаю. — Я беспечно пожал плечами. — Старшие решат.

— Точно, будет база. Место хорошее, сухое, река рядом. Сначала база, а потом — город.

Меня переполняли чувства, я жил “сейчас”, а не “потом”, и мне плевать было, что тут нагородит вездесущая Цивилизация. Я хлопнул Нуя по плечу ладонью.

— Хочешь жить в таком городе? — Наверно, хочу. — Он мечтательно улыбнулся. — Здесь — почти как дома.

Большая земля… Вездеходы стояли в линейку друг за другом, отдыхая после перехода. Начальство с картами, рациями и навигационными приборами уточняло наше положение. В эфире слышались голоса командиров других разведотрядов, которые, как и мы, колесили сегодня по нехоженым тропам.

Бойцы разбрелись вокруг — они срывали и рассматривали травинки, кидали камешки в реку, многие просто стояли и смотрели, как я. Меня охватило чувство безмятежного покоя и безопасности. Хорошо бы остаться на этом берегу, основать новое поселение и спокойно жить. Ивенки нам здесь не грозят, места необжитые.

За весь день нам не попалось ни единого следа человека — ни тропинки, ни капустного огорода, ни развалившейся хижинки.

Красиво и романтично: отвоевать себе уголок под солнцем — и тихонько осесть на нем, чтобы возделывать землю и растить детишек. Знать бы точно, что воюешь за правое дело… Завидую предкам — тем, что в годы гражданской сражались за свободу, не сумев или не успев понять, каких дел в конце концов наворочали.

— Занять места! — донеслось от головной машины. Отдых закончился, нас ждала дорога.

Я устроился на почетном месте рядом с водителем и с неудовольствием убедился, что мы разворачиваемся. Вместо светлых просторных равнин нас опять ожидали болота. Машины сошли с берега и мягко опустились в воду. Огромные колеса помогали тяжелым вездеходам прекрасно плавать.

На том берегу был лес. Езда по нему была сущей нервотрепкой. Казалось, пешком дойти быстрее, чем на вездеходе, который постоянно крутится, карабкается, трется боками о деревья, выискивая себе проход.

Впрочем, лес мучил нас недолго — начинались болота. Там не было частокола деревьев, вездеходы шли почти свободно.

Над болотами висела дымка. Пять приземистых ворчащих машин плыли в ней, словно призраки. Я смотрел через заляпанное стекло, как пузырится жижа, и думал о глубинных течениях, о которых вполголоса переговаривались все офицеры на базе. Якобы на глубине в три-четыре человеческих роста текут настоящие реки. И ивенки используют их как транспортные артерии.

Один офицер утверждал, что лично видел остатки машины, которая сжимает воздух в особых металлических шарах для таких путешествий. И еще он говорил, что во время памятного мне нападения на базу пленные ивенки скрылись от преследования именно через глубинные каналы. Потому-то авиация полдня кружила над болотами, но так и не нашла беглецов.

В последнее мне верилось с трудом. Где напасешься самодельных аквалангов, чтобы эвакуировать целый концлагерь? Скорее всего ивенки просто умеют хорошо маскироваться. Да и с реаплана не очень-то разглядишь, что там внизу, в кустах и под деревьями. Недаром нас сегодня отправили в разведку наземным способом.

Авиация облетела бы здесь все за несколько минут, да только проку от таких полетов мало — ничего не увидишь.

— Группа “Лавина”, группа “Банзай”, — заговорила вдруг рация. — Меняете маршрут. Экстренный вызов, два грузовых реаплана совершили вынужденную посадку в болотах. Найдете и обеспечите безопасность до прибытия спасательных команд.

Даю направление…

— Слышал? — сказал я водителю. — Выполняй.

“Банзай” и “Лавина” шли в замыкающих вездеходах. Я с легкой грустью посмотрел, как основная группа удаляется, проваливаясь в болотный туман.

“Вынужденная посадка” сразу двух реапланов — это наверняка столкновение в воздухе. Дело довольно обычное, только половина пилотов умела прилично водить машины. Остальные, как и я, прошли интенсивный курс. Да и машины частенько рассыпались на ходу, точнее — в воздухе. Все ждали новую военную технику, но она поступала не так быстро и все время почему-то мимо нас.

Моя машина шла первой, и мне приходилось выбирать направление. Я начал крутить рацию, пытаясь выйти на связь с экипажами реапланов. Если б они дали пеленг — мы бы нашли их в два счета.

Почему-то никто не отвечал. Я уж подумал грешным делом, что после “вынужденной посадки” выживших не осталось. Когда я по пятому разу проверял диапазоны, повторяя свой позывной, эфир принес долгожданный голос. Правда, голос этот, как мне показалось, был не совсем нормальный. Возбужденный — это самая мягкая оценка.

— Я — “Воздух”! Не подходите на машинах. Повторяю, не подходите на машинах — вас сожгут!

Водитель растерянно глянул на меня, но ничего не сказал.

— Притормози, — велел я ему и откинул крышку люка.