Жёлтая линия - Михаил Тырин

Потом я увидел покореженные ворота лагеря для пленных. На ровненьких дорожках среди бараков и скамеек не было ни единого человека. Коровы поломали заборы, и пленные ивенки воссоединились со своим народом. Собственно, в этом и заключался смысл сегодняшнего налета.

Возле главных ворот базы разрушений вообще не было. Оно и неудивительно.

Здесь тройным кольцом стояли танки и штурмовики. Все они оберегали штабную колонну, так некстати прикатившую в наши места. Из вездеходов выглядывали испуганные обладатели высоких холо. Я искал глазами Щербатина, но безуспешно.

Постепенно подтягивались другие команды — потрепанные, ошалелые, поредевшие. На свободном участке раскладывали свое скудное имущество полевые медики. Я отвел к ним Нуя и бережно усадил его на перевернутый ящик.

Всех, кто мог ходить, не шатаясь, отправили прочесывать территорию — собирать раненых и убитых, а также оружие и прочее барахло, которое разбросали охваченные паникой цивилизаторы.

Несколько команд усадили на вездеходы и послали в лес, чтобы вернуть разбежавшихся союзников. Без ульдров сейчас было не обойтись, после налета база оказалась катастрофически завалена мусором.

Я со злорадством подумал, что начальству придется поискать другое пристанище. Наш поселок, провонявший гарью и залитый кровью, теперь мало подходил для спокойной и уютной жизни.

Я тащил на плече складные носилки. Первое время попадались только убитые, мы их не трогали. Потом мы услышали ритмичные металлические удары из-за покореженного барака. Там валялся обугленный антротанк, стуча сам себя клешней по боку. Видимо, у него все перегорело, кроме этой клешни, и других способов позвать помощь он не имел.

Бойцы окружили танк и ухватились за край помятой конусообразной башни, чтобы перевернуть ее, добраться до люка и вытащить оператора.

— Стойте! — крикнул кто-то. — Тут еще один!

В самом деле, между башней и стеной домика кого-то зажало — наружи торчали лишь две ноги в грязных изорванных штанах.

В этот момент меня словно кольнули в самое сердце. Я еще не видел лица, но уже знал…

— Взялись! Еще! — Тяжелый корпус танка покачнулся и откатился в сторону.

Кто-то тут же начал ножом выковыривать крышку люка.

— Щербатин, — тихо позвал я, склонившись над придавленным человеком. — Ты меня слышишь?

Он не отвечал. Я потрогал лоб — теплый. Попробовал найти пульс, но не нашел. В голове теснились какие-то глупые размышления: может ли погибнуть Щербатин, будучи тыловым комендантским служащим, логично ли такое?

— Ну что там, живой? — спросили меня. — Если нет, оттаскивай — мешает.

Щербатина схватили за руку и поволокли в сторону, и в этот момент он вдруг дернулся и коротко вскрикнул.

— Живой! — Я бухнулся на колени, судорожно разбирая носилки. — Помогите кто-нибудь!

Когда Щербатина перекатывали на носилки, он снова вскрикнул. Его глаза в этот момент открылись — они были совершенно ясными.

— Колониальные войны, — пробормотал он. — Любопытно…

В больнице витала атмосфера беды и боли. Собственно, это была и не больница, а просто место для хранения полуживых человеческих обрубков. Для временного хранения. Такая же казарма, только тоскливая и тихая.

Я долго ходил вдоль рядов кроватей, пока искал Щербатина. Обитатели лазарета смотрели на меня с полным равнодушием. Персонала здесь почти не было, я увидел лишь двух хромых санитаров — бывших бойцов.

Щербатин неподвижно лежал под серым одеялом, водя глазами по сторонам.

Увидев меня, он напрягся, словно хотел встать, протянуть руку, улыбнуться. Но так и не встал, и не улыбнулся.

— Ни один не пришел, — едва слышно проговорил он. — Сколько их ко мне переходило, пока здоровенький был, — и командиров, и начальников… Никто не пришел. Я просил, я передавал, чтоб зашли. Бесполезно.

— Как ты? — спросил я, присаживаясь на край кровати.

— Уже никак. Ничего не чувствую, что-то с позвоночником. И кости — в крошево. Только язык и шевелится.

— И ничего нельзя сделать?

— Наверно, можно. Только не по моим доходам. Медики честно сделали все, чтобы я не умер. Остальное — мои проблемы.

— Остальное — это что? Куда теперь тебя?

— Теперь только ждать транспорта на большую землю. Долго ждать. Отправят меня в какой-нибудь тихий уголок, присвоят первое холо по инвалидности. Положат в такую же конюшню с телевизором. Буду ждать быстрой старости и смерти. Буду получать вкусовые добавки по праздникам. Вот и все мои радости.

— Этого не может быть. Ты же не виноват! Ты пострадал на службе, они должны…

— Нет такого слова “они”, Беня. Есть только “она” — Цивилизация. И она обо мне позаботится — ровно настолько, сколько уцим в моей копилке. Пища, крыша над головой и ненавязчивый уход мне гарантированы. Это справедливо.

— О чем ты говоришь?!

— А знаешь, как тут за мной ухаживают? — продолжал Щербатин, не слушая меня. — По утрам сдергивают одеяло и смывают из шланга все, что я за ночь под себя налил и наложил. Спасибо, хоть вода теплая.

— Постой, Щербатин, объясни мне еще раз. Тебя можно поднять на ноги, но не хватает уцим, это верно?

— Да, наверно, поднять можно, — проговорил Щербатин без особого энтузиазма. — Штурмовиков, например, как-то лечат.

— Ну, отлично! Я поделюсь с тобой уцим.

— С твоими доходами, Беня, ты всю жизнь будешь работать на мои лекарства.

— Я пойду в штурмовики!

Щербатин издал короткий, довольно натужный смешок.

— Кто тебя туда пустит? А если и пустят — в первый же день останешься без головы. Придется еще и на твое лечение уцим искать. Если бы все было так просто…

Он помолчал немного, глядя в пустоту. Мне не нравилась обреченность, с которой он говорил о себе. Я считал, что, когда на кону жизнь, нужно испробовать все средства.

— Цивилизация тем и прочна, Беня, — проговорил он, — что все ходы известны наперед и никаких неожиданностей не может быть в принципе. Все дороги утрамбованы, а дыры в заборах заколочены. И ни единой лазейки. Мой путь определен.

— Ты же до сих пор находил лазейки? — возразил я.

— Тебе уже присвоили холо? — неожиданно спросил он.

— Не знаю, ничего не слышал.

— Присвоят. Помяни мое слово, скоро пойдешь в гору. Все изменится, корпус получит новую технику, новых людей, новые задачи… Со дня на день на космодроме сядет целый караван с оборудованием, жратвой и специалистами. Здесь затеваются большие перемены.

— Значит, распробовали наконец белый уголь?

— Да, распробовали. А ты откуда знаешь про уголь?

— Рассказал один хороший человек. Жаль, не успел тебя познакомить.

Щербатин прикрыл глаза и сморщился. У него дрожали губы. Он понимал, что знакомства, разговоры, встречи, дела — все это ушло в прошлое. Он хоронил себя.

— Что угодно отдам, только бы подняться, — процедил он с неожиданной злостью. — Душу заложу. Если б они мне помогли, я бы потом отработал. Я б отвоевал. Я тут до самой старости готов ползать, лишь бы сам, а не на каталке.

— Может, что-то еще получится? — пролепетал я, лишь бы не молчать.

— Что получится? У меня сейчас даже удавиться не получится — на табуретку влезть не смогу. Знал бы ты, как мне тошно.

— Я понимаю… — обронил я очередную бесполезную фразу.

— Может, ты что-нибудь узнаешь? — спросил вдруг Щербатин. Злость в голосе иссякла, он стал жалобным и беспомощным.

— Что? — удивился я.

— Не знаю. Ты спроси у кого-нибудь. Может, как-то можно меня вытащить, а?

Скажи им, я на все готов. Я смертником стать могу — мне же терять нечего, ты сам видишь.

Куда-то подевались и цинизм, и обреченность. Щербатин умолял меня. Он хватался за меня, как за последнюю соломинку. Таким я его не видел никогда, он сдавался, он изменял своей натуре.

— Я попробую, — растерянно пробормотал я. — Правда, я не знаю, у кого спрашивать, но…

— Мне все равно. Просто попытайся, ладно?

— Конечно. — Я поднялся. — Я все сделаю, что могу. Правда, я могу не так уж много, но…

— Я понимаю. Просто попробуй. Приходи, я буду ждать.

Я выскочил на улицу, готовый горы свернуть, лишь бы помочь Щербатину.

Никогда еще он не умолял меня ни о чем, никогда не был таким со мной. Я был просто шокирован увиденными переменами.

Вернувшись в казарму, я едва успел на построение. “Крысолов” снова был неполным, и нас распределяли на завтрашний день — кому вставать на вышку периметра, кому гонять рыжебородых, кому сопровождать грузовики и вездеходы.

— Ну, что? — шепотом спросил меня Нуй.

— Плохо дело, — ответил я. — Потом расскажу.

Выслушав мой рассказ, Нуй задумался. Я очень на него рассчитывал — все-таки опытный человек, многое здесь знает, со многими знаком. Наверняка он мог посоветовать, что предпринять для Щербатина.

— Было бы у твоего друга холо… — с грустью вздохнул он, осторожно тронув повязку на голове.