Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский

Они хотели спуститься на другой стороне, чтобы выйти ближе к Дому Союзов. При нормальных обстоятель­ствах мало кто из них осмелился бы лезть на крышу этого дома. Но — бог умер! Нормальная жизнь кончилась.

Я не полез на крышу, а решил поискать чего-нибудь по­проще. Обследовав двор, я убедился в том, что ворота, вы­ходящие на Пушкинскую улицу, наглухо заперты. Тогда я додумался подняться по черному ходу и постучать в первую попавшуюся квартиру, чтобы меня пропустили на парадный ход. Я вышел на Пушкинскую улицу через дом, где в свое время находился Комитет советских женщин, всего в трех­стах метрах от Дома Союзов. На Пушкинской, отгороженной от площади несколькими рядами грузовиков, был порядок. Тонкая очередь, тянувшаяся от площади, была прижата к сте­нам сплошной шеренгой солдат, державших друг друга за руки.

Я решил, что буду в Доме Союзов через час, однако путь туда продолжался шесть часов с лишним. Все думали, что очередь как-то движется — на самом деле никакого движе­ния вообще не было: колонна просто уплотнялась. В нее постоянно тем же способом, что и я, проникали новые люди. Внезапно общее внимание оказалось привлечено к трехэтаж­ному дому с противоположной стороны улицы: с крыши по водосточной трубе с радостным пением спускался в стельку пьяный мужик. Милиция дождалась, когда он спустится, и за­брала его. Затем послышался гул со стороны того же дома, двор которого был заперт железными воротами, припертыми грузовиком. Ворота заскрипели, а грузовик подался. Но тол­пе не удалось прорваться. Зато со стороны Козицкого пере­улка раздались победные клики. Там произошел прорыв. Оче­редь раздулась. Шеренга солдат с трудом удерживала людей у стены. Солдатам приходилось уже стоять с вытянутыми в стороны руками. В восемь вечера шеренга лопнула. Толпа бросилась вперед. Солдаты отчаянно били бегущих руками и ногами — применять оружие им запретили.

В ста метрах от Дома Союзов был последний барьер, вер­нее, настоящая баррикада: несколько рядов грузовиков. На одном из них беспомощно призывал к порядку старый пол­ковник. Все хотели проникнуть через последнее горлышко. Десятки людей оказались прижатыми к стенам возле Столешникова, оттуда слышались вопли погибающих. Меня так сда­вило, что я решил, что мне приходит конец. Я выскользнул назад и стал придумывать новый план действий. В две (!) ми­нуты я проскочил сквозь последний кордон милиции. Сделал я это, прорвавшись вдоль цепочки солдат, защищавшей ле­вый фланг прохода. Через час я увидел Сталина. У него были черные волосы и заострившийся нос. Светлана, его дочь, оди­ноко плакала в углу. И это все! Бог умер...

По дороге домой я снова увидел апокалиптическую сце­ну. Около десятка обезумевших людей прорвались сбоку, в районе Центрального телеграфа, на улицу Горького и с по­бедными криками бежали к центру. Было видно, что эти лю­ди совершенно забыли, что им было нужно.

Во время похорон Сталина я впервые почувствовал ядерную энергию, до поры накопленную в русском народе.

30

Вчера Ватикан (о великое время!)

Реа-били-тир-овал еврея.

Оказывается, не евреи распяли Христа.

Олжас Сулейменов

Я переживал смерть Сталина, опасаясь, что события при­мут еще худший оборот. Мне казалось, что за спиной боль­ного Сталина стоит кучка интриганов, преследующих темные цели. К моему негодованию, большинство студентов вели себя так, как будто ничего не произошло, а Клавдиев даже играл в студенческую игру «балда», где нужно было угадать, кто те­бя ударил под локоть. Я не удержался и сделал ему замечание. Не прошло и десяти дней, как я понял, что наступает новая пора: новое правительство, дабы добиться популярности и престижа, должно будет вести себя по-иному. Первым дока­зательством этого была амнистия в конце марта.

5 апреля я ожидал гостей на день рождения и пошел ут­ром за покупками. По дороге я обратил внимание, что око­ло газеты, наклеенной на щите забора на Волхонке, прямо напротив музея, толпятся люди. Я подошел поближе, и мне бросились в глаза выделенные черным шрифтом знакомые фамилии: Вовси, Шерешевский, Этингер, Коган, Виногра­дов... Я похолодел, но, присмотревшись, к крайнему изум­лению убедился, что это объявление об их освобождении! Я не выдержал и громко сказал: «Вот видите!» Окружающие хмуро и недовольно отвернулись. Им был явно неприятен но­вый поворот событий. Жиды ускользнули.

Никаких больше собраний в СТАНКИНе не состоялось. О существовании террористической организации никто не вспоминал. Тамбовцев ходил с невинным видом, как ни в чем не бывало. Потихоньку «гестаповец» и пиволюб были восстановлены и в институте, и в комсомоле. Про гнусный поступок Соголова забыли. Через несколько месяцев была восстановлена приватность мужских туалетов. Злодеев же, покушавшихся на жизнь Копыленко и разбрасывавших фа­шистские листовки на кафедре марксизма, перестали искать. Чрезвычайное положение в читалке по инерции сохранялось год-полтора, но потом прекратилось само собой.

Я поехал после долгого перерыва к Канторам и, не жалея слов, обругал Сталина. Они напугались и стали его защищать. Он еще не был сброшен с пьедестала.

Я продолжал встречаться с Наташей, хотя отношения бы­ли уже испорчены. Она была у меня на дне рождения, мы ходили с ней на вечер в СТАНКИН, но потом вдруг я устал и, нагрубив ей по телефону, перестал у нее показываться. По­том мы помирились, но никогда наши отношения с ней уже не были такими, как в грозные месяцы, предшествовавшие смерти Сталина.

31

Берия, Берия,

Вышел из доверия…

Частушка

В конце июня мне, как и всем второкурсникам и четве­рокурсникам, надо было ехать на военные сборы. Никто не подозревал, что происходило в Кремле.

17 или 18 июня, проходя по обыкновению в столовую Пре­зидиума Верховного Совета, которую мне открыла Наташа (о столовой этой знали лишь посвященные), я увидел медлен­но едущий бывший сталинский «паккард», на заднем сиденье которого мирно беседовали Маленков и Берия. В это время, судя по воспоминаниям Хрущева, заговор против Берии, в ко­тором участвовал и Маленков, шел полным ходом, так что Маленков, вероятно, лишь усыплял бдительность Берии.

За несколько дней до сборов я заметил на Серпуховской площади военного регулировщика, стоявшего рядом с мили­ционером-регулировщиком. То же бросилось мне в глаза и на Калужской площади. Происходило что-то необычное.

Нас отправили в знаменитую Кантемировскую дивизию, так как военной специальностью в СТАНКИНе было техобслуживание танков. Кантемировская дивизия была парадной дивизией. Ее части каждый год, а в то время дважды в год проходили парадным маршем по Красной площади. Эта ди­визия располагалась недалеко от Нарофоминска, километрах в ста от Москвы.

Всех только что окончивших второй курс