Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский

как и большинство советских военных, арестован в 1937 году, но вместе с некоторыми другими командирами освобож­ден в начале войны. Он был очень близок к маршалу Толбу­хину, тоже сидевшему в годы чисток.

Мать Наташи была странной, истеричной женщиной, не любившей военную среду. Ее отношения с дочерью были не­важными. Она отгородилась в трех комнатах и имела от­дельный выход в кухню, редко появляясь на половине дочери.

И Наташа резко отличалась от сверстниц. Красавицей она не была, но была мила и женственна, а кроме того, очень сметлива, что вполне мне соответствовало. Она много чита­ла, причем то, что в наше время никто не читал из молодежи. Ее любимыми писателями были Достоевский и... Ибсен.

Наташа выглядела сутуловатой, когда куталась зимой в свою дорогую беличью шубу, возвращаясь домой с юридиче­ского факультета МГУ, где она училась.

Мы сразу нашли с ней общий язык. К тому времени в ее квартиру переехала и ее старшая сестра Ира, очень живая женщина, переводчица ГРУ, вышедшая замуж за молодого ма­йора Виктора, сына начальника военной разведки. Виктор в то время имел блестящее положение заведующего приемной маршала Булганина. Это был высокий, статный русский кра­савец, снисходительно и молча угощавший меня марочным коньяком «Двин», одна бутылка которого стоила всей моей месячной стипендии. Ира очень мне симпатизировала и по­чему-то пророчила большое будущее, а кроме того, считала меня сильной личностью, способной взять сестру в руки. О том, что я еврей, разговор у нас никогда не заходил, и я до сих пор не знаю, какое это имело для них значение.

Оказалось, что у нас общая любовь к Ильфу и Петрову. В Ленинке, которая была прямо напротив Наташиного дома, мы взяли их фельетоны, о которых знали только понаслышке. Получив заветную книгу, мы уселись в уголке и стали читать ее, давясь от смеха. Соседи разделились на две группы. Одни были недовольны тем, что им мешают, а другие, наоборот, прониклись любопытством, желая выяснить, что же это такое мы читаем.

Наташа по вечерам ходила на курсы английского, и я ино­гда встречал ее на Большой Молчановке, когда она выходила оттуда.

28

Зол род еврейский; крепко их вяжите,

непокоривых ни мало щадите.

Симеон Полоцкий, «Трагедия о Навуходоносоре»

Отнюдь не случайно, что СТАНКИНу выделялась особая роль в зловещих планах Сталина, которые стали явно про­ступать во время процесса Сланского. Именно исключительно высокий процент евреев в нашем институте делал его наибо­лее вероятной составной частью этого дьявольского плана. События стали назревать в конце 1952 года.

Как известно, читальня играет огромную роль в жизни каждого института. В СТАНКИНе это был небольшой зал, на дальней стене которого висели два транспаранта, к красной материи которых были приклеены буквы, составлявшие ци­таты Ленина и Сталина. Слева была цитата Ленина, справа — Сталина. Никто на эти цитаты особенно и не засматривал­ся. Часть букв оттуда давно отклеилась и неизвестно куда пропала.

В конце декабря в самый разгар экзаменационной сессии в читалку зашел преподаватель кафедры марксизма-лениниз­ма Яковлев. Это был очень благообразный человек, потеряв­ший руку на войне и, как казалось, благожелательный. Ко мне, по крайней мере, он относился очень хорошо. Он-то и оказался, быть может невольно, первым звеном в цепи дра­матических событий. Яковлев обратил взгляд на цитаты и по­мертвел. Как будто случайно отклеивавшиеся буквы придава­ли этим цитатам зловредный смысл, но какой, никто, кроме Яковлева, так и не узнал, потому что никто не обращал на них никакого внимания. По случайности, около одной из ци­тат сидела шустрая студентка из моей группы Мариша Быст­рова, с которой мы были приятелями.

— Быстрова! — строго спросил Яковлев, указывая на цита­ты, — это давно так?

Мариша брякнула:

— Да все время!

На следующий день ей пришлось отчитываться в МК КПСС, почему она, зная о том, что цитаты кем-то умышлен­но искажены, не сообщила куда следует. Благо, что Мариша не была еврейкой. Она отделалась выговором. Последовали драконовские и при том иконоборческие меры. Решительно все изображения и цитаты были удалены из читалки, а для доступа в читалку, принявшую строгий вид молитвенного до­ма баптистов, завели специальный пропуск с фотографией, чего не было ни в одном московском институте. Замечу, что даже в Библиотеке Ленина, по крайней мере вплоть до 1975 года, пропуск был без фотографии.

Это поразило всех студентов, ибо для того, чтобы получить нужный справочник в самый разгар экзаменационной сессии, приходилось ехать и фотографироваться, на что тогда ухо­дило два-три дня, а справочник и книги нужны были поза­рез. Для контроля входивших в читалку ввели даже допол­нительного охранника!

Бдительность в читалке привела к новым жертвам. Один еврей, не получив желаемого справочника из-за отсутствия пропуска, возмутился и бросил неосторожную фразу: «У вас порядки, как в гестапо!» Почти немедленно он был исключен из комсомола и института. Быть может, его ждало и худшее.

Главный виновник, допустивший потерю бдительности в читалке, директор СТАНКИНа Кириллов, тот самый, кто не хотел меня принять в СТАНКИН на второй курс, умер во время празднования Нового, 1953 года, хватив липшего спиртного. Временно исполняющий обязанности директора Копыленко (кстати, очень похожий на Хрущева), по этому случаю вступивший в партию, немедленно схватил выговор, а парторг Петросян был за потерю бдительности освобож­ден от своей должности.

В январе объявили о деле врачей. Запахло погромом. Ког­да в Наташином доме узнали, что врачи-отравители пытались сжить со свету маршала Конева и адмирала Левченко, его обитателям было бы естественно сделать вывод, что те же евреи убили и их отца, умершего в Кремлевской больнице.

Совсем недавно, исследуя политическую жизнь СССР того периода, я пришел к выводу, что исчезновение Толбухина и отца Наташи в 1949-1950 гг. вскоре после конфликта с Юго­славией вряд ли было случайным, ибо именно они коман­довали войсками, вошедшими в контакт с партизанами Тито и с ним самим.

Их смерти столь же случайны, как и смерти болгарских лидеров Димитрова и Коларова, умерших в тот же период. Может быть, к этому и были причастны врачи Кремлевки, но уж не как члены еврейской конспиративной организации, а как люди, получившие инструкции сверху. Все это, однако, никак не отразилось на отношении ко мне в Наташином доме.

Обстановка накалялась. Еще один студент, тоже, конеч­но, еврей, пошел в баню. Там ему захотелось пива, но, как оказалось, он забыл деньги дома. Он упросил буфетчика дать ему пива под залог студенческого билета с условием тут же принести ему деньги. Хитроумный буфетчик билет под залог