Химера - Тесс Герритсен

В комнате воцарилась тишина.

– Какой из наших генов попал в эту хромосому? – тихо спросил Джек. – Какая часть Химеры – человеческая?

– Интересный вопрос, – проговорил Петрович, кивая в знак одобрения. – Он заслуживает интересного ответа. Вы и доктор Катлер поймете значение этого списка.

Он принялся набирать что-то. На экране появилось:

Амилаза

Липаза

Фосфолипаза А

Трипсин

Химотрипсин

Эластаза

Энтерокиназа

– Боже мой, – пробормотал Тодд Катлер. – Это же пищеварительные ферменты.

«Цель этого организма – сожрать своего хозяина, – подумал Джек. – Он использует эти ферменты, чтобы переварить наши внутренности, превращая мышцы, органы и соединительные ткани в отвратительно пахнущую жижу».

– Джилл Хьюитт говорила нам, что тело Хираи разложилось, – сказал Рэнди Карпентер. – Я думал, у нее галлюцинации.

– Этот организм – результат биоинженерии! – внезапно воскликнул Джек. – Кто-то состряпал эту штуку в лаборатории. Взял бактерию или вирус и пересадил гены из других видов, чтобы она стала более эффективным убийцей.

– Но какую бактерию? Какой вирус? – спросил Петрович. – Вот в чем загадка. Без дальнейшего исследования этого генома мы не сможем определить, с какого вида все началось. В ВИМИИЗе отказались продемонстрировать большую и самую важную часть хромосомы этого организма. Ту часть, которая идентифицирует убийцу. – Он посмотрел на Джека. – Вы единственный из всех присутствующих, кто видел патологию на вскрытии.

– Только мельком. Они вытолкали меня из зала так быстро, что я едва успел разглядеть. Но то, что видел, походило на цисты размером с жемчужину, они сидели на сине-зеленой матрице. Их обнаружили в грудной клетке и брюшной полости Мерсера. В черепе Хьюитт. Ничего подобного я раньше не видел.

– Это могли быть гидатиды? – поинтересовался Петрович.

– Что это? – спросил Вуди.

– Болезнетворные организмы – ленточные черви эхинококки в личиночной стадии. Они вызывают образование цист в печени и легких. Да и вообще в любом органе.

– Думаете, это паразиты?

Джек покачал головой.

– Гидатидам требуется много времени, чтобы развиться. Годы, а не дни. Не думаю, что это паразиты.

– Может, это и не цисты вовсе, – предположил Тодд. – Может, это споры. Или плесневый гриб. Например, аспергилл. Или криптококк.

Вмешалась Лиз Джанни из Управления полезной нагрузки:

– Экипаж сообщал о проблеме с грибковым заражением. Один из экспериментов пришлось уничтожить из-за чрезмерного разрастания.

– Какой эксперимент? – заинтересовался Тодд.

– Мне нужно проверить. Помню, что это была какая-то клеточная культура.

– Но простое грибковое заражение не может объяснить эти смерти, – возразил Петрович. – Помните, в «Мире» все время находили грибок, и никто от этого не умер. – Он посмотрел на экран компьютера. – Глядя на этот геном, можно сказать, что мы столкнулись с совершенно новой биологической формой. Я согласен с Джеком. Ее создали искусственно.

– Значит, это биотерроризм, – подытожил Вуди Эллис. – Кто-то организовал диверсию на станции. Видимо, организм попал туда вместе с другим грузом.

Лиз Джанни категорично покачала головой. Энергичная и напористая, она всегда решительно выступала на любом собрании; ее речь и теперь прозвучала абсолютно уверенно:

– Весь полезный груз проходит контроль безопасности. Существуют отчеты об опасности, трехступенчатые анализы всех приспособлений для хранения. Поверьте, до такой степени опасный эксперимент не мог бы попасть на станцию.

– Если, конечно, вы знаете, что он опасный, – сказал Эллис.

– Конечно мы знаем!

– А что, если правила безопасности были нарушены? – предположил Джек. – Большинство экспериментальных грузов поступает прямо от исследователей – самих ученых. Откуда нам знать, какая система безопасности действует у них. Вдруг в какой-нибудь лаборатории числится террорист? Что, если они подменили бактериальную культуру в последний момент? Мы об этом узнаем?

Впервые Лиз казалась растерянной:

– Такая ситуация… маловероятна.

– Но возможна.

Хотя она и не признала подобную возможность, во взгляде Лиз мелькнуло смятение.

– Мы с пристрастием расспрашиваем всех исследователей, – сообщила она. – Всех ученых, которые посылают эксперименты на станцию. Если они пренебрегают безопасностью, черт подери, я все об этом узнаю.

«Это уж наверняка», – подумал Джек. Как и остальные присутствовавшие мужчины, он немного боялся Лиз Джанни.

– Остался еще один вопрос, – заметил Гордон Оби, заговоривший впервые за все это время. Как всегда, он оставался Сфинксом: слушал, не комментируя, молча обрабатывая информацию. – Вопрос – зачем? Зачем кому-то понадобилось организовывать диверсию на станции? Неужели мы вызываем у кого-то недовольство? У какого-нибудь фанатика, испытывающего ненависть к новейшим технологиям?

– Биологический вариант Юнабомбера,[40] – подсказал Тодд Катлер.

– Тогда почему бы просто не выпустить этот организм в Космическом центре Джонсона и не покончить со всей нашей инфраструктурой? Это легче и гораздо логичнее.

– У фанатиков нет логики, – заметил Катлер.

– Логика есть у всех, включая фанатиков, – возразил Гордон, – если, конечно, знать мотивы их поведения. Именно это меня беспокоит. Именно поэтому я задумался, действительно ли мы столкнулись с диверсией.

– А с чем еще, если не с диверсией? – удивился Джек.

– Есть другая версия. Не менее страшная, – сказал Гордон, и его тревожный взгляд обратился к Джеку. – Ошибка.

Доктор Айзек Роман бежал по коридору, с ужасом думая о том, что ему предстоит увидеть; сигнал его пейджера не умолкал. Он отключил его и открыл дверь, ведущую в отделение высшей защиты. Он не стал входить в палату, он стоял у смотрового окна и наблюдал за тем кошмаром, что творился внутри.

Доктор Натан Хелсингер бился в конвульсиях на залитом кровью полу; красные потеки были видны и на стенах. Две медсестры и врач в скафандрах пытались предотвратить травмы, но судороги были такие, что удержать больного было невозможно. Он дернул ногой, задев медсестру, и та упала, заскользив по залитому кровью бетонному полу.

Роман нажал кнопку внутренней связи:

– Скафандр! Вы не повредили его?

Женщина медленно поднялась на ноги, и Роман заметил ужас на ее лице. Она осмотрела перчатки, рукава, затем стык между скафандром и шлангом, подающим воздух.

– Нет, – сказала она, облегченно всхлипнув. – Не порвала.

Кровь брызнула на окно. Роман отпрянул, когда яркие капли потекли по стеклу. Хелсингер бился головой об пол, его спина то расслаблялась, то выгибалась. Опистотонус. Роман только однажды видел такую неестественную позу у отравленного стрихнином – тело выгибалось, словно натянутый лук. У Хелсингера начался новый спазм, и он снова ударился головой о бетон. Кровь брызнула на лицевые панели обеих медсестер.

– Отойдите! – приказал Роман по внутренней связи.

– Он убьется! – возразил врач.

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще заразился.

– Если мы не сдержим эти приступы…

– Вам его не спасти. Сейчас же отойдите в сторону. А то сами поранитесь.

Медсестры неохотно отступили. Спустя некоторое время к ним присоединился и врач. Глядя на жуткую сцену, они стояли молча и неподвижно.

Снова начались конвульсии – голова Хелсингера запрокинулась и ударилась об пол. Кожа – словно треснувшая по швам одежда. Лужа крови превратилась в озеро.

– Боже, посмотрите на его глаза! – закричала одна из медсестер.

Они были выпучены и походили на два гигантских шара. «Травматический проптоз», – подумал Роман. Глазные яблоки сместились вперед из-за сильнейшего внутричерепного давления, до предела отодвинув веки.

Приступы продолжались, не ослабевая; голова билась об пол. Осколки костей отлетали к смотровому окну. Казалось, больной пытается раскроить себе череп, высвободить находившееся внутри нечто.

Еще один удар. Снова в смотровое окно полетели осколки костей и капли крови.

Должно быть, он уже умер. Почему приступы продолжаются?

Но агония Хелсингера продолжалась – так бьется и мечется обезглавленная курица. Голова приподнялась над полом, спина выгнулась вперед, словно пружина, а затем распрямилась. Шея резко отклонилась назад. Раздался треск, и череп раскололся, словно яйцо. Полетели осколки костей. Серое вещество залило смотровое окно.

Роман отшатнулся, ахнув от неожиданности, к горлу подступила тошнота. Он опустил голову, пытаясь совладать с собой и побороть дурноту, которая грозила погрузить зрение во мрак.

Обливаясь по́том и дрожа, доктор поднял голову, чтобы еще раз взглянуть в смотровое окно.

Натан Хелсингер затих. То, что осталось от его головы, покоилось в луже крови. Ее было так много, что Роман не сразу смог отвести взгляд от большой алой лужи. Затем он перевел глаза на лицо Хелсингера. На сине-зеленую массу, которая, дрожа, проступила у него на лбу. Цисты.