Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

сама приезжала к нему на работу, и они уходили в какой-нибудь сквер и там беседовали на скамейке – почти как парочка, лишь недавно ощутившая тягу друг к другу. Михаил замечал, что Люда выглядит большей частью усталой и удрученной. Ее по-прежнему влекла к себе и административная, и партийная работа, хотя какой смысл был в их сочетании, Михаил не мог понять. Или Люда таким образом пыталась упрочить свое положение, понимая, что быть просто научным работником и самой участвовать в разработке автоматизированных информационных систем ей уже просто скучно и даже чуждо? Со временем у нее везде появлялись враги, сперва на одной работе, потом на другой, наконец, на третьей. Этому-то как раз Михаил совсем не удивлялся. Люда многих задевала простым фактом своего существования, будучи и образованной, и культурной и по-женски более привлекательной, чем большинство окружающих. Все это она, конечно, понимала и принимала как данность, а потому на уговоры Михаила найти себе занятие поспокойней, лишь с чуть меньшей зарплатой, она с грустной улыбкой отвечала, что, к сожалению, сама на такой шаг не способна. И отец у нее всегда был таким, а она на него очень похожа. Странно, но Люду совсем не настораживала и не страшила участь ее отца. Еще прежде она рассказывала Михаилу, что отец был необычайно деятелен, энергичен, всегда жил работой, но кончил тем, что впал в детство и делал все под себя. Казалось бы, что еще могло бы предостеречь ее от искусственной и суетной интенсификации активности, не дающей никакого творческого удовлетворения? Но нет, не предостерегло. Она по-прежнему сжигала свою свечу с обоих концов – административного и партийного. Михаил чувствовал, что с ней творится что-то неладное, но Люда об этом не говорила, а сам он не мог понять. Их встречи становились все реже. Потом Люда совсем перестала звонить. Михаил пытался соединиться с ней со своей стороны, но никогда не мог застать Люду на месте. В какой-то момент выяснилось, что до нее не может добраться никто из знакомых. Самое большее, что им удавалось узнать, что Людмила Александровна нездорова. Михаил не имел о ней других сведений в течение примерно трех лет, пока его двоюродный брат Володя – тот самый, которого Люда когда-то пригласила к себе, чтобы через него как-то попытаться воздействовать на Михаила – не спросил случайно при встрече, знает ли он, что его знакомая и бывшая сотрудница Люда Фатьянова умерла? – «Как умерла?» – оторопел Михаил – «От какой-то сложной болезни, – пояснил Володя. – Вроде бы от опухоли в мозге. Муж ее совершенно извелся, прямо стал на себя не похож. Ты ведь дружил с ней?» – «Дружил, даже очень нежно. И никак не мог понять, почему она вдруг так изолировалась от всех». – «Она долго болела». – «Вообще-то я так и предполагал». – сказал Михаил. Ему живо вспомнились прежние дурные предчувствия насчет того, что Люду может ожидать судьба ее отца. Поэтому Володино сообщение о ее смерти не стало для него совершенной неожиданностью. Но все, что было раньше связано с ней, теперь окрасилось горечью утраты обаятельной женщины, которую он отказался любить, но которая сумела все осознать и вернуть себе его расположение, только уже не прежнее – с обычными желаниями и страстями, а новое, прежде ему неизвестное, замешанное не прямо на сексуальном влечении к красивой и умной женщине, а на какой-то удивительной его сублимации, приведшей к непосредственному соприкосновению их душ без помощи стриптиза и постели.

Из всех соблазнившихся прелестями и выгодами служебной карьеры людей, кого Михаил хорошо знал и наблюдал рядом с собой, Люда Фатьянова осталась единственной, о ком он вспоминал только с симпатией и теплотой.

Еще двоих, кому, кстати сказать, помогла начать оперяться как будущим администраторам именно Люда – как секретарь партбюро отделения – Михаил относил уже к совсем другой категории искателей Фортуны на служебном поприще.

Первый, Григорий Вальцов, имел вполне приличные умственные способности. Более того – он даже выглядел как плакатный молодой ученый. Темноволосый, со слегка непослушной, чуть взлохмаченной шевелюрой, выдающий ершистый и самолюбивый характер, с красивым лицом, которому шел волевой подбородок, с решительным взглядом глаз сквозь стекла очков, обладатель спортивной фигуры выше среднего роста, физик, способный поддержать любой разговор.

Он удачно, то есть в достаточно молодые годы, подготовил и защитил диссертацию на степень кандидата физико-математических, а не технических наук, как большинство его коллег, отступившихся от физики и выбравших более легкий путь получения заветного кандидатского диплома (чем нескрываемо и гордился). Тем не менее, других физиков с честно заработанными степенями рядом с ним оставалось слишком много, чтобы в их среде можно было рассчитывать скоро занять какой-нибудь приличный пост в академическом институте. Там доктора наук годами ждали очереди на получение должности заведующего сектором. Кандидат мог затратить на это лет десять – двенадцать. Вальцова это не устраивало. Поэтому свой следующий после защиты диссертации ход он сделал как шахматный конь – на три клетки в сторону от физики к информатике, но зато и сразу вперед на одну, то есть в зав. сектором. Такому выбору способствовал случай. Вынужденный самостоятельно обрабатывать на ЭВМ результаты своих экспериментов, когда еще никто не слышал о готовых пакетах пользовательских программ, он занялся программированием исключительно как подсобным делом при подготовке диссертации, но скоро открыл для себя, что продвинуться на кормную должность на поприще программирования можно гораздо дальше и выше, чем в любой другой доступной ему области физики. В этом он ничуть не заблуждался. Многие физики, математики и инженеры-электронщики, испытывая давку в тесноте исконной профессии, предпочитали уходить в профессиональное программирование, если их способности в исконной профессии особо не выделялись среди дарований других коллег. В программировании же в те годы можно было достаточно легко отхватить себе очень хорошие места, даже не будучи корифеями этого дела – настолько велик был кадровый голод в специалистах, которые должны были обеспечивать работу ЭВМ в массе только что открывавшихся вычислительных центров. Дисциплинированный математикой ум легко воспринимал правила и условия построения алгоритмических процедур. От прикладного программирования требовалась скорее памятливость, сосредоточенность и скромная изобретательность, чем способность к научным новациям. И все равно прикладное программирование казалось им (но еще больше несведущим посторонним) неким таинством и искусством, а не сложным в исполнении ремеслом.

Поступив в информационный институт старшим научным сотрудником, Гриша Вальцов при поддержке Люды Фатьяновой всего через полгода стал заведующим сектором, а еще через год уже заведующим отделом разработки программного обеспечения для институтского вычислительного центра. В этом качестве он утвердился достаточно добросовестным образом, хотя порой позволял себе ловчить, доставая через знакомых пиратские копии программ и выдавая их за свои. Впрочем, подобное происходило повсеместно и считалось вполне в порядке вещей, поскольку начальство, как правило, ни черта не понимало в программировании, а в авторском праве тем более. Михаил тоже не считал это большим грехом, тем более, что чувство меры Вальцову не изменяло, и он вовсе не пытался создать у собеседника впечатление, что здесь, в отделе программирования, он занимается наукой, а не интеллектуальными поделками ради денег и карьеры. До науки и в самом деле было достаточно далеко.

Почти одновременно с Григорием Вальцовым в тот же отдел занесло еще одного физика, переделавшегося в программиста, правда, помоложе и не кандидата каких-то наук – Валентина. У него тоже была заметная внешность, только не плакатная, как у Вальцова, а скорее слегка карикатурная – высокий рост, толстое туловище, непропорционально маленькая на его фоне голова с мясистым, однако, лицом, в складе которого угадывалось нечто восточно-азиатское. Тем не менее он подчеркнуто старался выглядеть исключительно человеком западной культуры. Михаил услышал от Вальцова, что на прежней работе Феофанова лишили будто бы темы диссертации, над которой он начал было работать, и это стало причиной его закомплексованности; как только речь заходила о чьих-то успехах в диссертационных делах, в его лице проявлялась страдальческая и одновременно презрительная гримаса. Он явно чувствовал себя незаслуженно обойденным, и Михаил допускал, что это действительно было так, поскольку Валентин ему нравился. Несмотря на громоздкость фигуры и большой вес, Феодосьев двигался свободно, вертелся легко, словно был горнолыжником (хотя на самом деле не был), выражал вслух либеральные соображения на грани диссиденства (правда, никогда не за гранью) и отличался на удивление высокой производительностью как программист, несомненно, в первую очередь благодаря отличной памяти. Григорий Вальцов, начальник и приятель Валентина, щедро нахваливал его и, как только сам стал начальником отдела, рекомендовал Феофанова на свое прежнее место. Валентин, интенсивно занимаясь программированием, находил на работе время и для трепа, и для шахмат, за что кадровики по чьей-то наводке исправно преследовали его. Михаил же всегда считал, что человек вправе заниматься на службе чем угодно, если он более чем успешно справляется с заданиями. А Валентин справлялся за троих. И очень много читал.

Разумеется,