Влюбленные антиподы (СИ) - Горышина Ольга

Я отпустила его локти, вцепилась в шею, потом в волосы, вжимая его голову себе в шею. Он сжал зубами мочку, и я вскрикнула — разрешила себе наконец открыть рот. Внутри все горело, но боль отдавалась уже где-то в лопатках, сдавленных его пальцами.

— Извини, не хотел, — его губы остановились на моем дрожащем подбородке. — Да не сжимай ты меня так…

А я ничего не делала. Мои ноги даже не касались друг друга. Они дрыгались в воздухе, как и мартышки. Я не открывала глаз. Мокрых… Ну почему я плачу, ведь не собиралась…

— Даш, да в чем дело?

Он замер, зато сжал мою шею и поднял голову. Я открыла глаза. Полные слез.

— Даша…

Я зажмурилась.

— Даш, что я сделал? Мне казалось, ты готова… Тебе резинка трет? Поэтому ты хотела без? Да не молчи ты! — он даже затряс меня, но я продолжала молчать. — Да ну тебя нафиг…

Он отпустил меня, и я рухнула. Он тоже рухнул, рядом. Краем глаза, краем уха, я видела, как он стянул резинку, скомкал, встал и ушел. Но не было его всего секунду. Или две. Он явился вместе с ярким светом, и я снова зажмурилась. А когда открыла глаза, он продолжал стоять с рукой на выключателе. Я подтянула к животу ноги и замерла.

— Это ведь не месячные, да?

Вместо ответа, я уткнулась лицом в мокрую простынь. Какой же мокрой она была!

— Даша, что ты сделала?!

Он рванул меня на себя, усадил и — мне показалось — хотел врезать. Расплющить мне нос с таким же удовольствием, как до того целовал. Я зажмурилась, стиснула колени, локти и все, что еще само не сжалось во мне.

— Дашка, тебе больно? — его рука скользнула мне на щеку.

Горячая рука, только она не высушила слезы.

— Даш, скажи, что я сейчас могу сделать? Даш, хочешь вина? Хочешь в душ? Хочешь… Да скажи уже хоть что-нибудь! — заорал он и с остервенением затряс мое безвольное тело.

А я упала ему на грудь и только громче заревела.

Глава 43 "Тост"

— Даша, ну пожалуйста… Даша, ну нельзя так… Даш, я сейчас зареву вместе с тобой!

Я уже почти не плакала, только всхлипывала, просто не отстранилась — все никак не отстранялась — от его груди, где сердце бежало марафон. Бой своего я не слышала, к ушам кто-то будто приложил морскую ракушку.

— Даша, все… Отпусти меня, я принесу тебе воды.

Мои руки упали на простыню и сжали ее. Матрас скрипнул, пол тоже. Кузьма вернулся быстро, притащил стакан и целую бутылку воды. Зажал стакан коленями и зубами отвернул крышку.

— Пей!

И я пила. Из стакана, а сам он пил прямо из горлышка. Жадно, так жадно, что выдул больше половины бутылки.

— Теперь вина? — спросил он, пытаясь не опуститься взглядом с моего лица на грудь. Или ниже, на сведенные вместе колени.

Я замотала головой.

— Таблетку?

Я снова мотнула головой.

— Спать?

Я кивнула.

— Отнести тебя в душ?

Я уставилась ему в лицо. Молча. Ляжки слиплись. Приклеились друг к другу намертво размазанной по ним кровью. Кузьма забрал у меня стакан и поднялся. Мой взгляд поднялся вместе с ним, чтобы не уткнуться в пах.

— В душ и ко мне в кровать. А здесь завтра приберем. Когда вернемся из Дубровника. Идет?

Я кивнула и чуть скосила глаза — пятно небольшое, но могло просочиться на матрас.

— Надо сейчас… постирать, — буркнула я.

— Надо было раньше, — перебил Кузьма так же тихо, — полотенце подложить.

Я закрыла глаза и опустила голову.

— Вставай и иди в душ. Я тебе сейчас воду настрою. Можешь с головой. Там фен есть.

Я закивала и дождалась, когда он уйдет, чтобы встать. На всякий случай взялась рукой за стену, но меня не качало. И коленки больше не тряслись. Я сделала шаг и случайно поддала ногой забытую Кузьмой бутылку. Та оказалась не до конца закрытой, и по полу растеклась лужа. Пришлось бросить на пол простыню.

— Даш, что ты делаешь? Иди в душ, я сам…

— Я воду пролила…

И теперь восседала с бутылкой на куче белого белья, точно флагоносец какой-то.

— Даша, Даша…

Он просунул мне руки под мышки и поднял с пола, но не отпустил — так мы и простояли друг против друга, голые и… Честно, не знаю, что было в его глазах. Вернее, не хотела знать. Но вот в поцелуе, с которым он вдруг вжался мне в губы, была боль… Она пришла от него ко мне, прокатилась по всему телу и осталась лежать раскаленным камнем между ног. Точно сгусток лавы, и вот лава потекла по ногам и парой красных пятен осталась на горе поверженных простыней.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Даша, Даша…

Кузьма подхватил меня на руки вместе с бутылкой и аккуратно донес до ванной комнаты. Я снова вся сжалась, но не от близости его тела, а от близости стен. Для любовных игр дом нужен еще больше. Дворец или, на крайний случай, чистое поле. А сейчас мне нужно хотя бы чистое тело. И не только мне. Но Кузьма, сунув меня под теплый душ, схватил тряпку, пару каких-то спреев и ушел, не заботясь о том, что совсем не одет.

Я усердно намылила все тело и голову, потом встала надолго под теплые струи, а затем все так же долго проверяла воду на кристальность, прежде чем вытереться белым полотенцем. К счастью, оно так и осталось белым. Фу…

Кузьма вытащил из стиральной машины рюкзаки, как-то странно взглянул на меня, жавшуюся с феном к раковине, и сунул постельное белье в барабан.

— Напомни завтра достать.

Голос сухой, даже злой. Видимо, матрас не особо поддался чистке. Но я не стала это проверять. В кухне уже работала посудомоечная машина, и я прошла к Кузьме. Кровать идеально застелена. Я сложила полотенце на тумбочку и осторожно откинула край одеяла. Можно было не спешить. За стенкой вовсю лилась вода. Потом включился фен. Я запустила руки в спутанные волосы и решила не вставать за расческой. Подождут до завтра. Просто лежала и смотрела в потолок, прислушиваясь к телу — внизу все горело и ныло. Если до завтра не пройдет, то какая к черту пешеходная экскурсия…

— Ты в порядке?

Я кивнула. В кухне продолжал гореть свет. Значит, Кузьма еще уйдет. Он пришел одеться. Бросил на край кровати мокрое полотенце, голым полез в шкаф за трусами, одетый вышел, захватив с собой и мое полотенце. Зашаркал сандалиями, хлопнул дверью — видимо, пошел повесить полотенца на улицу. Вернулся, выключил свет, лег в кровать. Молча. Потом также молча из нее вылез. Вернулся в кухню, в темноте открыл холодильник, потом уже зажег свет, звякнул бокалами, вернулся в спальню.

— Отмечать будем? — спросил он, присев на самый край.

Я тоже села, но в подушках. Тогда он дополз до меня, помогая себе согнутой в локте рукой. Я поспешила забрать бокал, но не пригубила. Ждала тоста? Нет, боялась захлебнуться под взглядом Кузьмы. Такого взгляда у него на моей памяти еще не было — не насмешливого, не злого, а убитого какого-то.

— И пробьют равнодушно часы первый час твоей женской судьбы… — пропел он, вернее прошептал, уткнувшись в бокал, а потом отпил из него, так и не чокнувшись, точно за покойника.

— Ты знаешь песни Петлюры? Странно…

Да нет, ничего странного не было. Там была другая строчка: "И когда ты, глупышка, поймешь, что была мне совсем не нужна…" Нет, я не заплачу, я специально за этим ехала. Я этого хотела.

— Вообще-то вы с Таськой это слушали, нет? На старом кассетнике, у мамы нашли…

— Да, было… — выдала я упавшим голосом. Как же давно это было. — Ну и память у тебя, Кузя. Обзавидуешься.

— Что тебе еще во мне нравится? — он смотрел с вызовом. С неприкрытым.

— Ничего, — едва слышно прошептала я.

— А что, больше не с кем было?

Кузьма выплюнул это с такой злостью, что у него задрожала рука, державшая бокал, и еще чуть-чуть и пришлось бы менять и эту постель.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я вцепилась зубами в бокал. Вино едва касалось зубов и не попадало в горло.

— Ты можешь уже ответить в конце-то концов?!

И он вырвал у меня бокал. И снова только чудом вино не вышло из берегов. А вот Кузьма вышел. Из себя. Он поставил наши бокалы на пол и коленями забрался на кровать, схватил меня за плечи и так их сжал, что я с трудом не пискнула.