Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - Мариан Ткачёв

Гатчина, 2012 г.

Воспоминания о Марике Ткачёве, а как оказалось – о собственной молодости

Теодор Гладков:

Никогда ранее я не писал воспоминаний ни о ком, хотя был знаком со многими знаменитыми, иногда даже выдающимися, людьми, уже покинувшими наш земной мир. Надеяться на встречу с ними на небесах мне, атеисту, не приходится. Потому живут они для меня только в прошлом, уже достаточно далеком.

Совсем другое дело – вспоминать фактически своего современника. Марик был моложе меня всего лишь на неполный год, и смерть его случилась совсем недавно. Столь недавно, что порой ловишь себя на том, что давно не звонил ему. Это раньше, чем поймешь, что звонить никуда не надо. Можно зачеркнуть номер телефона в записной книжке. Однако вернусь к тому, с чего начал. А именно: вспоминая друга из далекого далека, фактически оказывается, вспоминаешь самого себя в связи с ним. На самом деле он выполняет роль того самого топора из русской народной сказки, из которого солдат щи варил.

…Итак, я пришел на Моховую в левое крыло административного корпуса, если смотреть от грандиозной Манежной площади, еще не изуродованной по прихоти нынешнего мэра и жадности торгашей рублевского клана. Здесь сейчас какая-то сберкасса, а тогда располагался философский факультет Московского университета имени М. В. Ломоносова с его знаменитым Круглым залом. В общем-то, ничего знаменитого в нем не было, просто большая круглая комната-аудитория, в которой с трудом находили место на общих лекциях немногим более сотни студентов с одного курса. Философский, кажется, был самым малочисленным из всех факультетов МГУ. На противоположной стороне улицы Герцена, здание было угловым, располагался исторический факультет.

Поступавших на первый курс факультетов, прежде всего гуманитарных, в 50-е годы очень условно можно было разделить на три потока: демобилизованных из армии ребят-фронтовиков лет по двадцать пять, а то и тридцать; москвичей-десятиклассников, в основном восемнадцати лет от роду: в школы тогда принимали в восемь лет, а не в семь, как ныне, и до войны наше поколение успело закончить один – два класса; и тех же обладателей новеньких аттестатов, но уже с периферии – так тогда было принято называть иногородних – «с периферии».

Эти три группы, как помнится, значительно отличались друг от друга не только по возрасту и жизненному опыту, но, что было весьма заметно, по менталитету, хотя словечко сие тогда в нашей лексике не присутствовало.

Однокурсники из числа бывших фронтовиков быстро сплотились, заняли «командные высоты» – стали старостами групп, иногда даже членами партбюро. Они, как правило, одевались почти что одинаково – в потертые кители и гимнастерки со следами открепленных погон и свинченных орденов. Сами ордена в нашей студенческой среде носить тогда было не принято, а День Победы – 9 Мая – государственным праздником не являлся и был обычным рабочим днем. Помнится, один только казах, кажется с юридического факультета, носил «Золотую Звезду» Героя Советского Союза. Но на Моховой его больше знали как тогдашнего мужа популярной певицы Розы Баклановой.

Однокурсники из провинции отличались либо чрезмерной застенчивостью, либо чрезмерной развязностью, за которой скрывалась та же самая застенчивость и растерянность провинциала. Курсу к третьему различия между нами этого рода стирались. На первый план выходили иные, уже не групповые, но индивидуальные.

Я был типичным восемнадцатилетним москвичом, уже хорошо знавшим, чем отличается «Коктейль-Холл» на улице Горького от «Кафе-Мороженого». Марик Ткачёв – провинциалом, если считать глухой провинцией славный город Одессу. Марик (по паспорту Марианн) был именно одесситом, таковым оставался до последних своих дней, умудрившись при всем том стать и настоящим москвичом. «Провинциалы» отличались еще невероятной пропорцией медалистов – кстати, в те годы школьные медали и в самом деле изготовлялись из настоящего золота и серебра (как и медали чемпионов и рекордсменов СССР). Эта загадка легко разгадывалась: оказывается, дети местного начальства непременно получали на память о веселых школьных годах медаль какого-нибудь достоинства, в зависимости от ранга родителей.

На весь университет прославилась «золотая медалистка» с философского факультета, некая Нила Киселева. На первой же зимней сессии на вопрос, что такое Ренессанс, она, безмятежно и не задумываясь, ответила: «Так звали кобылу Дон Кихота». Побледневший профессор только и нашелся, что поправить: «У Дон Кихота была не кобыла, а жеребец…»

Отец Нилы был первым секретарем одного из подмосковных райкомов партии…

Много позднее, лет через тридцать, узнал, что Марик Ткачёв тоже был медалистом, хоть «с периферии», но настоящим. И получил медаль вопреки тогдашним установкам наркомпросовского начальства, потому как подвергся в старших классах гонениям за вольнодумство. В те годы за оное можно было не только не получить медаль, но обеспечить себе вполне реальный срок лишения свободы. Не говоря уже о полной невозможности поступления не только в престижнейший Московский университет, но даже в самый захудалый учительский институт далеко от Москвы. Существовали тогда из-за дефицита педагогических кадров такие двухгодичные учительские институты. Они давали право преподавать в младших классах средней школы. При благоприятных условиях такой учитель мог поступить на третий курс нормального педагогического института.

Марика я впервые увидел в Сокольниках. Здесь, неподалеку от идиотского здания Дома культуры им. И. Русакова, построенного в годы засилья конструктивизма в виде гигантской шестерни, находился небольшой стадиончик, кажется, ДСО «Наука», где мы, студенты МГУ, сдавали нормы комплекса ГТО («Готов к труду и обороне»). Сдача этих норм входила в учебную программу младших курсов на правах зачета в экзаменационную сессию. Здесь же проводились соревнования на первенство университета по футболу и легкой атлетике.

Вышло так, что мы, философы, сдавали некоторые нормы одновременно с историками. Мой одноклассник, даже «однопартник», Сережка Поляков поступил как раз на истфак и, естественно, свел меня с некоторыми ребятами со своего курса. Помню тогдашнюю знаменитость – Булата Кулова, который сочетал учение на истфаке с игрой в линии нападения в футбольной команде мастеров популярнейшего московского «Спартака».

Тогда-то Сережка (в школе он был славен афоризмом, что «тонна знаний не стоит килограмма здоровья», что не помешало ему с годами стать доктором исторических наук и профессором того же МГУ) познакомил меня с «Марабу». Такая студенческая кличка была у Марика Ткачёва. Почему «Марабу» – понятая не имею. Ничего общего с этой породой попугаев у Марика не было. Разве что – одежда. В пору широко распространенных мрачного булыжного цвета лыжных байковых костюмов, в которые поголовно одевались, благо те были дешевыми, студенты мужского пола, Марик выглядел щеголевато, недопустимо, с тогдашней пуританской точки зрения, ярко.

Он носил шляпу! Только что появились в продаже дорогие чехословацкие широкополые велюровые шляпы трех цветов: болотного, темно-синего и мышиного! Шляпу Марик носил до своих последних дней, шляпу, а не модную бейсболку. Тогда, ныне уже забытую велюровую, а в последние годы – немецкого фасона, маленькую, в клетку, скорее похожую на панамку…

У него была запоминающаяся внешность: невысокого роста, с длинными волосами (тогдашние стиляги носили их гораздо длиннее, с высоким коком впереди, к тому же блестящим от бриолина), ярко голубые, немного навыкате глаза. Движения несколько замедленные, потому казались странными. Представить его бегающим или прыгающим через планку было просто немыслимо. Диву даюсь, как он сдавал эти окаянные нормы, завалить их означало лишиться стипендии.

Спорт Марик любил, но – только как зритель, ни в коем случае не как физкультурник, тем более спортсмен. Как все одесситы, он самозабвенно болел за футбольную команду родного города, особенно когда она время от времени прорывалась в высшую лигу. В последние годы существования СССР это была команда «Черноморец». Ткачев прямо-таки ненавидел руководство киевского «Динамо», особенно ее именитого тренера Валерия Лобановского, которые делали из этой весьма прагматичной команды фактически сборную Украины. При этом беззастенчиво грабили, переводили в Киев игроков лучших футбольных команд республики, в том числе из Одессы, города, в котором наряду с Петербургом и Москвой зародился отечественный футбол.

Марик не любил делиться даже с близкими друзьями (я входил в число друзей примерно второго эшелона) своими семейными делами, тем более грустными. Но нежно любил одесских родственников, особенно тетушку Люсю. Тетушка, как и Марик, была страстной болельщицей футбола. Время от времени она наезжала в Москву, и ее знавали все его московские приятели. Была она настоящей одесситкой, с манерами и речью, словно сошедшими со страниц Бабеля.