Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. - Ольга Евгеньевна Романова

неё новенькой и с порога попросила мне объяснить, как тут всё устроено. Парочка тёток мне объяснили, где и куда очередь стоит. Я была новенькой, меня приняли устало, но доброжелательно.

Я пришла на следующий день и мгновенно влилась в компанию старожилок. Это было просто. Я пришла второй раз и уже всё здесь знала. Уже могла давать советы по заполнению бумажек для передачи, например.

Соображение, почему это так, пришло быстро.

Большинство женщин — из тех, кто вообще решается прийти в тюрьму, — появляются тут в первый и в последний раз. Не мы такие — жизнь такая. Довольно быстро тебе приходится выбирать: он или все остальные. Все остальные — это дети, родители и ты сама. Тюрьма поглощает вообще всё твоё время. Ты начинаешь заниматься этим с раннего утра: передачи, работа с адвокатом, работа с документами, визиты к тюремным врачам, походы к следователям или судьям за разрешениями на свидание, поиски чёрного термобелья и обуви без супинаторов и так до бесконечности. Если ты работаешь учителем, врачом, бухгалтером, инженером или воспитателем — ты должны будешь выбирать: тюрьма или жизнь. И кто посмеет бросить в тебя камень, если ты не пришла сюда второй раз.

Впрочем, камней в нашей жизни хватает.

И я занялась самоорганизацией. Конечно, я не была первой и не стала последней из сообразивших: а вот неправильно мы тут в очередях стоим и по судам ходим. Это нерациональное использование времени, которого и так нет. Надо так: одна сегодня дежурит и делает передачи для всех, вторая и третья идут спокойно на работу и работают, четвёртая может посидеть с детьми, пятая идёт на допрос и потом нам рассказывает про лайфхаки и подводные камни, шестая на суд, а седьмую мы всем миром собираем на свидание, ей повезло. Вечером встречаемся в кафе напротив СИЗО и обмениваемся новым опытом. И намечаем жизнь на ближайшие дни.

Мне было легко всё это организовать, я журналист. То есть специалист по коммуникациям, это во-первых. Во-вторых, мне не нужно рабочего места. Сидеть в рабочих редакционных чатах я могу из любой очереди, там же пишу и редактирую, да и спать можно поменьше. Это вообще удобно: днём ты занимаешься тюрьмой, а ночью зарабатываешь деньги, пишешь. С тех пор всегда так делаю.

Наши встречи в кафе довольно быстро стали похожи на заседания штаб-квартиры командования дивизией. К нам начали приходить адвокаты, давать советы, а часто и за помощью: сначала технической (отксерокопировать, проверить, найти, подшить, собрать), а потом мы стали продумывать совместные акции. Начали с поддержки арестантов и их семей в суде. Я прочувствовала на собственной шкуре, ка́к это — быть в суде одной. Весь мир против тебя: прокурор, судья, конвоиры, приставы, свидетели — они все почему-то назывались свидетелями обвинения, даже если они за нас или ничего не знают и не показывают. Я потом поняла, почему это: если свидетель назван свидетелем обвинения, то всё, что бы он ни сказал, будет свидетельствовать против тебя.

И ты погружаешься в этот мир абсурда, адвокат смотрит на тебя с жалостью, уж он-то привык, и ты понимаешь: а ведь со всеми так. Ведь он предупреждал тебя, что сажают всех и никакие доказательства и свидетельства никто рассматривать не будет. А ты не верила. Так же не может быть. Ан может, ещё как может. И это понимает измождённый мужчина в клетке, твой родной человек. И не за себя он переживает, а за тех, кто на воле. Потому что тоже понимает, каково нам. И видит, как весь мир идёт на тебя войной.

И как-то само собой — как антидот — придумалось красное платье. Женщины, загнанные в угол, умеют придумать красное платье. Когда ты надеваешь красное платье, само собой получается, что ты думаешь о сумочке и о туфлях: во что попало ноги уже не сунешь, ты не в джинсах, детка. Причесаться тоже придётся. И маникюр. А дальше спина сама распрямляется, голова чуть откидывается назад, и походка вдруг от бедра, хотя сроду так не ходила. И фиг в таком виде заплачешь, даже если очень хочется. Да особо уже и не хочется, а хочется хохотать в лицо.

Поэтому в таком виде неплохо ходить, например, к следователю. Хорошо, если это мужчина. Он ничего не понимает. Он ожидал, что ты пришла рыдать, валяться в ногах и хватать его за фалды пиджака. А ты такая немного надменная, спина прямая, и так на него немного сверху вниз. Физике неизвестно, как это получается, что женщина в красном платье любого роста смотрит на мужчину любого роста сверху вниз. Приматы, в том числе следователь, чувствуют повышенное потоотделение, некоторую аритмию и чувство неосознанной опасности. Он пытается осознать, с какой стороны подкрадывается опасность (с твоей), и на всякий случай ведёт себя прилично. Вдруг за тобой кто-то стоит, а ему не сообщили. Таким макаром можно даже разрешение на свидание выбить.

Если мы имеем дело со следовательницей, всё проще. Она сразу понимает, что красное платье — это не просто так. А чувство опасности у приматов женского пола развито, как известно, сильнее.

Огромный эффект красное платье имеет в зале суда. Однако необходимо помнить, что средний зал суда может вместить в себя несколько десятков женщин в красных платьях. С прическами, сумочками, выпрямленными спинами и чуть закинутыми головами. И теперь представьте себе этот зал суда. Это коллективное действие. Это демонстрация силы духа. И парень в клетке, офигевший не меньше судьи и приставов, понимает: с его женщиной всё в порядке. Она выстоит, выдержит и не сдаст. Рядом с ней ещё сорок человек, и все женщины, и явно те, кто тоже не кинут, потому что понимают, что происходит.

Это было начало «Руси Сидящей». Мы много чего придумывали. Но это всё пришло не сразу. Сначала нужно было много чего пройти на собственной шкуре. Тот же суд, например.

На наш первый с мужем суд я пошла одна. Ну и адвокаты, но они сидят отдельно. И вот в большом зале я одна, и чем дальше, тем страшнее и безысходнее. Нельзя людям ходить туда в одиночку.

Один раз на меня чуть не надели наручники в зале суда. Началось заседание, судья внезапно встал и зачитал заявление дамы, которая давала показания против Алексея — она