Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс

– Я вернусь, чтобы обо всем окончательно договориться и посмотреть гроб, – сказал он отцу Филиппу и направился к двери.

– Вы еще не получили благословения, брат Матиас.

– Просто позаботьтесь о том, чтобы мне понравился гроб.

– А мои очки?

Юсти с Грегуаром соорудили для наполовину лысой дворняги ошейник из золотой цепочки и были чрезвычайно довольны собой. Собака бежала между передних копыт Клементины, словно маленький предводитель их группы, и такое положение, похоже, устраивало обоих животных. Часовой, вскочивший, чтобы опустить цепь, изумленно смотрел на пса, словно его странная внешность служила еще одним подтверждением безумия Тангейзера.

Позади цепи на площади с виселицами количество вооруженных людей увеличилось. Прибавилось и флагов, вяло колыхавшихся во влажном утреннем воздухе. Волынщик наигрывал веселую мелодию.

– Мое почтение, сударь! – крикнул Матиасу часовой. – Вы знаете, что под вашей лошадью прячется дворняжка?

Рыцарь кинул ему монетку. Часовой поймал ее, но тут же выронил. Присев на корточки и склонив голову, он принялся искать потерю в грязи, но собака, на которую он с опаской поглядывал, мешала ему сосредоточиться.

– В этой собаке есть что-то дьявольское, сударь, – заявил охранник. – У нее дурной глаз.

Грегуар заметил монетку, поднял ее и протянул часовому. Тот улыбнулся, но при виде раздвоенной губы мальчика его улыбка сменилась гримасой. Он взял монетку и, не поблагодарив, попятился. Слуга госпитальера остался невозмутимым.

– Узнай, как зовут этого болвана, – сказал Тангейзер Юсти.

– Я его знаю, это Эрви, штукатур, – прошептал в ответ мальчик.

– Эрви, – обратился к часовому Тангейзер. – Преподобный Ла Фосс сказал мне, что милиции поручено поддерживать мир и спокойствие в городе.

– Да, таков наш долг, сударь. Мир и спокойствие должны сохраняться любой ценой. Мятежники будут сурово наказаны.

– Он сказал, городские власти поручили вам защищать всех жителей города из числа гугенотов.

Штукатур начал тереть монетку о свою одежду.

– Милиция получает приказы только от короля, – ответил он.

– Я видел его величество меньше трех часов назад, в Лувре, во время сурового наказания, которому мы подвергли мятежников при помощи наших мечей.

– Да благословит Господь его величество, наконец увидевшего свет! И вас тоже, сударь.

– Я пытаюсь понять смысл распоряжений городского Совета. Священника неправильно информировали?

– Высокие чины в магистрате думают, что управляют Парижем, – для них это значит набивать свои карманы золотом, – объяснил Эрви. – Чьим золотом? Конечно, гугенотов. Взятками от гугенотов. Налогами и податями с гугенотов. Вот почему Совет их защищает. А на самом деле это наше золото, выжатое и выманенное обманом и украденное у честных ремесленников вроде меня, потому что когда дело доходит до вымогательства денег, хуже гугенотов только евреи. А что касается вашего вопроса, сударь, то все делается строго по закону – только король имеет право призвать милицию в случае угрозы для общества, ipso facto. Мы же отвечаем на его призыв со всей должной храбростью и честью, рискуем своими жизнями и не берем ни соля за исполнение своего гражданского долга.

Часовой перевел дух и указал большим пальцем себе за спину, на толпу на Гревской площади:

– Сами видите, что король действительно призвал нас, разве не так? Мы верим ему, а он верит нам. А что до священных обязанностей, которые нам надлежит исполнить, то, насколько мне известно, желания короля яснее ясного.

Иоаннит вспомнил слова Гиза, которые тот выкрикнул на Рю-да-Бетизи, уезжая от трупа Колиньи.

– Это приказ короля, – повторил Матиас ту фразу вслух.

– Вы правы, сударь, это приказ короля, – кивнул Эрви. – Убить их всех.

Вспомнил рыцарь и о том, что таков был смысл его совета Рецу.

– Убить их всех, – с облегчением повторил штукатур, имитируя, как ему казалось, королевскую интонацию. – Никого не оставить в живых, чтобы они уже не могли плевать на могилы наших матерей, насиловать наших жен, перерезать горло нашим любимым детям. – Он улыбнулся беззубым ртом.

Тангейзер едва сдержал желание пнуть его.

– Я лишь повторил его слова, сударь, – сказал Эрви. – Вам известно больше, чем мне.

– Ты знаешь, что адмирал Колиньи и его капитаны мертвы? – спросил госпитальер.

– Я удивляюсь, что вы не слышали наших радостных криков, сударь, когда нам сообщили эту весть. Мы все прекрасно знаем: Колиньи и провинциалы – это очень хорошее начало, но капитан Крюс сказал: «Парни! Остальные – наша забота».

– Остальные?

– Остальные гугеноты, сударь. Я вижу, сударь, вы не местный. Позвольте вам рассказать, что их тут больше, чем вы можете вообразить. Тысячи и тысячи. Любой житель Парижа спит не дальше шести футов от проститутки или крысы, но гугенотов в нашем несчастном городе больше, чем шлюх.

– И ты считаешь, что король хочет убить всех гугенотов Парижа?

– Всех – это значит всех. Разве не так, сударь? – спросил Эрви. – Одним меньше, и это уже не все.

Матиас тронулся с места. Грегуар и Юсти ухватились за стремена.

– Можете рассчитывать на нас, сударь! И спасибо за помощь в святом деле! – крикнул им вслед часовой.

У ближайшей арки, где находился один из двух входов в Отель-де-Виль, проходило импровизированное собрание – если можно было так назвать скопище брызжущих слюной краснолицых людей. Тангейзер понял, что это спор между капитанами милиции и чиновниками из ратуши. Последние были лучше одеты, а первые более агрессивны. Когда он проезжал мимо, спор переместился внутрь здания, словно одна фракция отступала перед другой.

На Гревской площади скопилось столько народу, что мальтийскому рыцарю пришлось объезжать толпу по краю. Повсюду горели костры из древесного угля, и в один из них Матиас бросил листы со списком гугенотов. Разносчики торговали едой и вином. Количество проституток тоже увеличилось. С точки зрения военной силы милиция представляла собой жалкое зрелище. Люди бестолково суетились вокруг знамен своих округов, не имея никакого представления о дисциплине. Шум стоял ужасный. Если не считать белых нарукавных повязок и крестов на шляпах, все были одеты по-разному, вооружены как попало, и оружие свое держали, как метлу. Пять швейцарских гвардейцев без труда сбросили бы все это войско в Сену.

Иоаннит вглядывался в лица. Среди этой толпы не найдется и двух десятков горожан, кто когда-либо намеренно лишал человека жизни. Возможно, штукатуру Эрви и приходилось ронять поддон с кирпичами на голову товарища по работе, но он никогда не вонзал стальной клинок в чей-то живот. Милиция выглядела так, как и должна была – пять сотен сапожников и портных, судачащих на площади о несправедливости жизни и, в частности, о несчастьях, которые принесли гугеноты. Им пришлось вставать посреди ночи, и этим воскресным утром они скучали по своим постелям и женам. Они до сих пор не получали никаких приказов, и от них буквально смердело глупостью и плохим руководством. А еще от них – как и от всего города – воняло дерьмом.

Несмотря на список Ла Фосса и энтузиазм Эрви, Тангейзеру не верилось в серьезность попытки убить всех протестантов Парижа. Ничего подобного он не слышал ни от Реца, ни от Арнольда, а то, что ему было известно о Лувре, не указывало на такие намерения или желания короля – даже на то, что такой указ просто обдумывался, не говоря уже о том, чтобы издаваться. Судя по всему, король противился и убийству Колиньи. Госпитальер был уверен, что мысль о массовой резне не могла прийти в голову никому из обитателей Лувра, поскольку с военной точки зрения это был бессмысленный шаг, способный привести к политической и финансовой катастрофе. Рец и Екатерина не знали жалости, но не были идиотами: степень их аморальности диктовалась обстоятельствами, но их нельзя было назвать тупыми варварами. Политическая искушенность и коварство этих двоих не подлежали сомнению. Уже два десятка лет им удавалось водить за нос дипломатов полудюжины стран и двух империй. Сама мысль об уничтожении значительной части самых образованных и зажиточных горожан должна была представляться им и их окружению, включая даже Гиза и Анжу, чем-то худшим, чем безумие. И ради чего они должны были отдать такой приказ? Из-за такой глупости, как ненависть, которой они сами даже не испытывали?

Кроме того, в практическом смысле это было невыполнимой задачей. Конечно, теоретически возможно все, однако для выявления, ареста и казни такого количество людей потребуется несколько дней или даже недель. Понадобятся настоящие войска, а не этот сброд, восхваляющий сам себя. Потребуется согласие губернатора Монморанси, умеренного католика, а также множества чиновников рангом пониже из гражданского, судебного и военного ведомств, не желающих пятнать свою репутацию кровью тысяч достойных горожан и их семей. Потребуется забыть о законе, добиться согласия парламента, чиновников и судей, число которых превышало число солдат. Самый цивилизованный в мире город должен будет погрузиться в пучину невиданного зверства и позора, которая многократно превосходит печально известную жестокость уличных нравов. Такое безумное насилие не мог представить даже Тангейзер. А в Париже вряд ли найдется человек, видевший столько крови, сколько видел он.