О себе - Георгий Семенов

Оформив свои взаимоотношения с правительством, я выехал в Оловянную и попросил свидания с генералом Пепеляевым. Беседа наша продолжалась почти час, когда генерал поразил меня вопросом, сможет ли он увидеться с атаманом Семеновым и когда именно! Оказалось, что, разговаривая со мною, он все время считал меня одним из офицеров, командированных атаманом, не подозревая, что говорил именно со мною. Когда недоразумение разъяснилось, генерал Пепеляев от имени правительства предложил мне пост командующего V отдельным Приамурским корпусом, с местонахождением моей главной квартиры в Чите. Ввиду выраженного мною согласия немедленно была послана в Омск телеграмма о моем назначении.

Обсуждая сообща вопросы формирования национальной армии, я особенно просил генерала Пепеляева указать правительству на нежелательность какой-либо мобилизации, особенно на Дальнем Востоке. Я указывал правительству на опасность этого шага при отсутствии точного плана мобилизации, неорганизованности призывных пунктов, где должны были собираться мобилизованные, также при полной недостаче вооружения, обмундирования и снаряжения. Генерал Пепеляев согласился с моими доводами и обещал соответствующим образом обрисовать этот вопрос перед правительством, но, к сожалению, мобилизация, без всякой предварительной подготовки к ней, была все же объявлена и результаты получились в достаточной степени печальные. Собранные люди, разбитые на полки, не получая ни обмундирования, ни достаточного продовольствия, частью разошлись по домам, частью пополнили собою ряды разогнанных и притаившихся до времени большевиков. Мобилизация, на Дальнем Востоке по крайней мере, проведенная неумело и несвоевременно, была большой ошибкой со стороны правительства, восстановив против него наиболее молодой и энергичный слой населения.

Во время моего собеседования с генералом Пепеляевым в вагон последнего явился полковник чешских войск Гусарек, который передал нам приглашение от имени генерала Гайды к нему на обед. Пепеляев, в свою очередь, просил меня не отказываться от приглашения, и потому мы, все трое, отправились к составу генерала Гайды.

Выйдя на перрон вокзала, я услышал чешскую команду и увидел салютовавшего офицера, направлявшегося ко мне. Не ожидая совершенно никакой встречи, я указал офицеру на генерала Пепеляева, как на старшего, но последний пояснил мне, что генерал Гайда приказал приветствовать почетным караулом именно меня. Тогда, приняв рапорт офицера, я обратился с несколькими словами к солдатам, составлявшим почетный караул, и просил их понять общность наших целей в борьбе с большевиками. Пропустив караул, который составляла рота, мимо себя церемониальным маршем (она прошла, надо отдать справедливость, великолепно), мы все вошли в вагон генерала Гайды, которого я встретил впервые.

Гайда оказался очень общительным человеком и интересным собеседником. Он поделился своим удивлением, что генерал Хорват поспешил явиться к нему, даже не выяснив подлинность пресловутого приказа, который, как оказалось, явился какой-то непонятной провокацией, направленной, очевидно, на то, чтобы испортить отношения между русским и чешским командованием. Впечатление и от обеда, и от его хозяина у меня осталось очень хорошее, и, когда через два дня генерал Гайда прибыл с ответным визитом ко мне на Борзю, я встретил его с подобающим почетом и вниманием, приличествующим ему, как генералу союзной с нами армии.

Тем временем карьера генерала Хорвата в роли Всероссийского правителя закончилась так же незаметно, как она и началась.

В июле 1918 года, когда борьба с большевиками как в Забайкалье, так и в Приморье, где действовал отряд есаула Калмыкова, подчинявшийся мне, была в полном разгаре, генерал Хорват решил наконец вступить на путь активной политики против большевиков и запросил моего мнения по этому вопросу. Я обещал ему свою поддержку и командировал в распоряжение его С. А. Таскина и А. В. Волгина как опытных администраторов для замещения министерских должностей в правительстве, которое будет возглавляться генералом Хорватом. После этого я неоднократно настаивал на срочности образования правительства, непременно на российской территории. Генерал все колебался и дотянул до того, что в Приморье его опередило своим появлением правительство Дербера. После этого только генерал Хорват решился выехать в Гродеково и позднее во Владивосток, где он снова долго не решался чем-нибудь проявить себя, пока не образовалось Омское правительство. Только после этого генерал Хорват ликвидировал свой кабинет и спокойно вернулся в Харбин, заняв снова свое положение Главноначальствующего в полосе отчуждения КВЖД.

Таким образом, на линии реки Онона, моей родной реки, я закончил свои самостоятельные операции против большевиков, встретившись в Оловянной с частями только что образовавшегося Сибирского правительства и чехов. Истекло десять месяцев борьбы с красным интернационалом, когда образовалась национальная власть в Омске и когда союзные державы приняли решение активно вмешаться в русские дела, предприняв интервенцию в Сибирь. Я затрудняюсь сказать, какие именно цели преследовали державы, посылая свои войска в Сибирь. Несомненно, какая-то общая, хотя бы и неглубокая, договоренность должна была существовать, хотя в отношениях представителей различных держав к русским националистам и красным, с одной стороны, и между собой, с другой, в течение всего времени интервенции приходилось наблюдать полный разнобой.

Впервые мы встретились с союзниками в самом начале октября 1918 года, когда 7-я дивизия Императорской японской армии, под командой генерал-лейтенанта Фудзий, прибыла в Забайкалье. Конные части О.М.О., совместно с японскими кавалерийскими частями, под общим руководством Генерального штаба капитана Андо, форсировали переправы через широко разлившийся Онон, мост через который был взорван красными. Там снова было закреплено то братство по оружию, которое является залогом грядущего братского союза двух великих наций, и там мы, русские националисты, хорошо узнали японцев и научились ценить и уважать их. Представители японского командования всегда стремились поддерживать порядок в пределах занятой ими зоны и строго следили за тем, чтобы никакие антинациональные группировки не смогли организоваться и проявлять себя за их спиной.

В то же время американцы своим безобразным поведением всегда вносили беспорядок, вызывая глубокое недовольство населения. За исключением некоторых отдельных лиц, как например, майора Борроса, который отлично понимал наши задачи и гибельность коммунизма и душою был с нами, большинство американцев во главе с генерал-майором Грэвсом открыто поддерживали большевиков, включительно до посылки одиночных людей и группами с информацией и разного рода поручениями к красным. Их незнакомство с существовавшим в России положением было настолько разительно, что они совершенно искренне изумлялись, почему русские так упорно сопротивляются власти «самой передовой и прогрессивной партии», предпочитая ужасы царской деспотии просвещенному правлению коммунистического интернационала. Я полагаю, что причиной этому был весьма низкий моральный уровень американских солдат, посланных в Сибирь, и недостаточная дисциплина в американской армии. В большинстве своем солдаты американских частей, осуществлявших интервенцию, являлись дезертирами Великой войны, набранными в концентрационных лагерях на Филиппинах, и представляли собою почти исключительно выходцев из России, бежавших или от преследования закона, или от воинской повинности. Из России они не вынесли ничего, кроме ненависти к бывшему своему Отечеству и государственному устройству его, поэтому понятно, что все их симпатии были на стороне красных. Нас же, русских националистов, они считали сторонниками старого режима и потому относились к нам с такой же ненавистью, с какой они относились и к национальной России. Я не знаю, кто такой был генерал-майор Грэвс, но образ его действий, несомненно своевольных, потому что трудно допустить, чтобы правительство инструктировало Грэвса открыто и постоянно во всем противодействовать русским националистам, указывает на то, что по своему моральному уровню он недалеко ушел от своих солдат. Несомненно одно, что та неприязнь, которая осталась у нас, русских, в отношении американцев, должна быть отнесена нами не за счет американского народа, но за личный счет генерал-майора Грэвса, преступный образ действий которого восстановил против американцев весь национально мыслящий элемент Сибири.