Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А я испытала потрясение!
– Какое?
– Не скажу.
Жидкие кустики бирюзовой полыни пробивались сквозь мазутный гравий железнодорожной насыпи, поднимаясь к рельсам. За ними карабкался подорожник с зернисто-початковым стеблем, а ниже виднелись трехпалые, с осенним багрянцем, листья земляники.
– В кафе, где я обедаю после студии, приходит один молодой человек. Каждый день. Только чтобы посмотреть на меня…
– Может, случайное совпадение.
– Я хожу в разное время, – уточнила она нетерпеливо.
– Сама, поди, не даешь слово вставить!
Оля даже не улыбнулась:
– Прикладываю палец к губам! И он понимающе кивает!.. У меня в студии амплуа роковых женщин!
– Да?
– Что, не похоже?
– Я тоже пробовал иконы писать…
– При чем тут иконы? – Она посмотрела на меня серьезно. – И как, получалось?
– Я их спрятал…
Солнце ушло за дальний рукав леса.
Есть в этом томительное любопытство – глядеть, как опускается червонная монетка солнца в копилку прожитых дней.
Оля спросила, куда мы идем. Она совсем не узнавала дороги нашего детства.
– Это во мне Сергей Сергеевич разглядел.
– Кто такой Сергей Сергеевич?
– Как говорят наши девчонки, моя первая любовь. Он ведет театральную студию.
Она резко остановилась, разводя руками:
– Знаешь, как он выбивает из нас фальшь? Представь, готовый спектакль, первая сцена, артисты на взводе. Поднимается занавес, а в зале «зрители» собрались вокруг говяжьей туши и с базарными криками! Бутафорская туша, мясник в фартуке, наглая толпа, а мы – на сцене должны играть в настоящем спектакле сквозь смех и обиду! Получалось – говорит Джульетта: «Пора кончать. Но вот кинжал по счастью». Из зала: «Коли вот здесь, жирнее мне кусок!»
– Да он новатор, этот Сергей Сергеевич!
У дороги попался большой белый камень, чуть вздрогнувший под моей ногой: «Так вот где таилась погибель моя!..»
– Это сцена?.. Тебе повода не давали!
Но удержаться не могла и продолжала:
– Все наши девчонки влюблены в красавца Глеба. Он, кстати, в театре уже играет. А мне никогда не нравился, поэтому Сергей Сергеевич ставит нас в любовных сценах. Благодаря мне Глеб сыграл Ромео, хотя в душе только Парис.
– Боже! Я чувствую себя тем глупым парнем из кафе. Только и остается, что…
Она перебила:
– А начинал вроде неплохо.
Тут и я не удержался:
– Чего тебе не хватает? Что вы все рветесь в актрисы?
– Хочу сыграть Офелию.
– Только и всего?
Чтобы смягчить свой голос, я сказал полушутя, что мне не нравятся «тихушницы»!
– Офелию играют беззубой. – Оля хотела возразить что-то, но перебила сама себя: – Не то!.. Приниженной. И перед кем? Гамлет – мальчишка! На мать обиделся… Вообще женская ось пьесы никем еще не прочитана.
Блестела вода в низинках. На лугу паслись кони – темные силуэты на фоне заката. Они махали длинными хвостами по высокой траве, словно сказочные косцы – согнувшиеся в три погибели от усердия!
Заслышав нас, кони взметнули гривы, приседая на передние спутанные ноги. Мы свернули к лесу, но остановились на развилке. Одна дорога вела к реке, другая, более заросшая, – к старому погосту.
8
Утро начиналось хмуро. На небе стеганые валики облаков словно бы раздумывали: откинуть им край одеяла или натянуть его до самого горизонта, чтобы еще понежить в полусне голубую кромку над лесом.
Хороший денек для бани!
Дедушка выгребал золу, кряхтя и жалуясь на больную поясницу. Я таскал воду: переливая из цепного ведра. И как ни старался, все же забрызгал колодезный сруб.
На образовавшуюся лужицу прибежали куры, разгребая лапками плавающий мусор.
Затем я сам вызвался предложить квартирантам баню на вечер.
– Обязательно придем! – сказала Галина Степановна, показывая, что ее тяготит дачная жизнь.
– В дом не приглашаю, Оля еще не одета!
Девушка откликнулась сама:
– Представь, что у тебя могла быть сестра…
Она вышла босиком. Узкий воротник свитера застрял на подбородке. Оля собирала волосы на затылке, зажав губами резинку с перламутровыми шарами. Для большей убедительности поиграла ими, словно пустышкой.
– Нет уж!
– Жаль.
В темном овале зеркала блеснул просвет – где-то близко барахталось солнце. Словно белокурый ребенок капризно прятал голову под подушку. А няньки-облака намеренно хохочут и щекочут его золотое тельце, выпевая из расслабленного хныканья первый жизнерадостный лучик.
9
Первым парился дед. Он подолгу сидел в предбаннике с открытой дверью. Пил самогон, а слюнки с ветвей ивы густо капали в ручей.
После него я забирался на полок, поджимая ноги и дожидаясь, когда тело покроется росой. Не выдерживая жары, я ложился на скользкие доски, уткнувшись лицом в горячие березовые листья. По спине, плечам и ребрам беспрестанно стекали капли пота, дробно стуча об пол.
За маленьким подслеповатым оконцем шел дождик. Но солнце пробивалось сквозь небольшие тучки. На листьях лопуха сверкали в роскошных бархатных изгибах упругие алмазинки.
Постепенно грудь и живот деревенели. Больно упирались в осиновые доски худые бедра, подобно спущенной шине на колесе. Я бросал кипяток на камни – шипящий рой мчался вдоль полка, пулеметной очередью сыпали брызги по розовой стали печки. Жгло уши и кружилась голова.
По телу пробегала странная дрожь, будто я зябнул от спасительного холодка, идущего изнутри. Тело в ответ начинало чесаться, веник переходил из правой руки в левую, охаживая спину и плечи жгучими березовыми лепешками.
Но вот зябкость прошла, сердце разбухло, намозолив до боли ребра, и теперь рвало заслонки где-то у самого горла. Я спустился с полка на скользкий пол, встал на колени и окунул лицо в таз с водой. Ладони зарылись в нее, словно караси в зимний ил. Потом нащупал запотевшее ведро с колодезной водой. Поднял его и вылил на голову, фыркая и давясь осекшимся дыханием, хлебая влажный воздух сквозь водяные брызги. И уже почти блаженствуя, растирал на груди теплеющую жижу!..
Неся на плечах струи пара, я выскочил в предбанник.
Дед сидел с полотенцем на голове.
На скамье стояла бутылка и стопарик. В тарелке – огурчики с прилипшими веточками укропа. Остро пахло чесноком.
– А Колчак любил баню?
Нос у дедушки молодцевато-глянцевый. Полотенце сползло, розовое темя заметно пульсировало, будто свежезатянутая ранка:
– Простужен был, еще с Севера…
– Любил, значит.
– В провинции любят флаги, чтобы ухватиться всем скопом – да поднять повыше – подальше увидят! Вначале его на ура приняли, наступали до Уфы. Потом побежали. Сибирь была, что ледниковая морена – всякая дрянь вниз ползла!
На полу лежали поленья с присохшими пучками травы. Дед поставил на них ноги. Выпил еще, опустив плечи под полотенцем, словно мокрый мотылек:
– У адмирала и власти-то было от одной станции до соседней. Вся его война, как последняя экспедиция!..
Дед
