Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

— Значит, отсюда будем пробивать прорезь пока шириною в тридцать метров… — сказал сам себе Завьялов, словно только теперь принимая окончательное решение. — А как думаешь идти?

— Надо идти серединой, — ответил Морошка. — Меньше подрезок и много глубоких ям. И пробьем быстрее, и с уборкой легче.

— Да и для судов будет прямой курс, — добавил Завьялов.

У Григория Лукьяновича было крупное, обветренное, усталое лицо, зарастающее таким густым и жестким волосом, что ему никогда не удавалось выбриться начисто. И странно, волос лез совершенно белый, хотя голова Завьялова пока что лишь немного серебрилась сединой. По этой причине, надевая фуражку, он сразу становился намного старше своих лет. Сейчас же его еще более старила озабоченность.

Но вот катер поравнялся с брандвахтой.

— Где-то здесь есть гряда, — сказал Завьялов и застучал наметкой в речное дно. — Вот она…

— Пробьем, — успокоил его Морошка. — Она неширокая, и зубцов на ней немного — заряды будут ложиться плотно.

За грядой начиналась нижняя часть прорези, в которой взрывные работы были полностью закончены. Оставалось очистить в ней последний участок от взрыхленной породы. Третий день здесь уже работал земснаряд, впервые поставленный рабочим носом по течению.

— Хорошо идет! — живо похвалил Морошка, отвечая на вопрос Завьялова. — Так все и вышло, как думали. Вчера изыскатели тралили по его следу: очень чисто зачищает, всего два камня нашли.

Катер повернул к брандвахте.

— Ну как, успеешь? — спросил Завьялов, оглядывая всю шиверу и, должно быть, прикидывая на глаз, какой отрезок прорези предстояло еще пробить. — Должен бы, я думаю.

— Теперь успеем, — сказал Морошка. — Но как с зачисткой — не знаю. Нужен особый снаряд.

— Мне вчера Родыгин сказал, что уже делает, — сообщил Завьялов, но довольно равнодушно. — Признаться, недосуг было вникнуть… Да и что там вникать? Раз он задумал — будет делать. А начнешь мешать — зашумит. У него такие замашки. Чуть что — шуметь: мешают, зажимают, недооценивают. И потом, изобретательство он считает своей привилегией. У него какой-то зуд в руках.

— В душе, — поправил Морошка.

— Чем недоволен? — нахмурился Завьялов.

— Боюсь я, опять он сотворит что-нибудь для одной маеты, — признался Морошка. — Попытался я было высказать ему свои мыслишки — слушать не стал. Загордился, однако. Боюсь, прождем мы его, а он приведет нам что-нибудь вроде волокуши. Тогда как? У нас уже и времени не останется сделать снаряд.

— Да, риск есть, и весьма большой, — в раздумье согласился Завьялов. — А какие у тебя мыслишки? Выкладывай.

— Тут нужен катамаран-тиховод, — ответил Морошка. — Надо скрепить два понтона, как для спаровки, а между их носами с помощью лебедки опускать скребок. Опустил его на нужную глубину — и греби, зачищай дно. Нагреб полный скребок — подними и за прорезью опростай. Нагреби — и опростай. Вот тогда ход будет совершенно чист.

— Ну, а если камень? — спросил Завьялов.

— Если небольшой — вытащи краном, а большой — рви, — ответил Морошка. — Но рвать надо наверняка, с помощью водолаза. Ведь за скребком, когда его опустишь на дно, будет тихо, и водолазу пустое дело уложить заряд. Водолаз у нас свой. Станция есть. Понтоны есть. Осталось сделать скребок, установить лебедку — и все, а это несложно. Я уже говорил сегодня с Картавых…

— Что ж, делай и ты, — не раздумывая, согласился Завьялов. — Чей снаряд будет удачнее — тот и пойдет. Но только советую: делай молчком, так будет лучше.

Катер уже стоял у берега.

— Размяться надо, — сказал Завьялов, выбираясь за борт.

Осторожно, незаметно для моториста он поманил Морошку за собой. Арсений догадался, что начальник собирается говорить с ним с глазу на глаз. И ему вздохнулось: наступали самые трудные минуты встречи.

— Теперь расскажи, что у вас здесь произошло? — заговорил Завьялов, когда они оказались за огромными каменными глыбами, лежащими у самой воды.

— Да ведь он доложил… — с заминкой сказал Арсений.

— Теперь ты доложи.

Неохотно, скупо, но все же Морошка рассказал о том, что заставило его произвести взрыв с более близкого расстояния, чем разрешалось инструкцией. Еще неохотнее и скупее — о том, как бранил его главный инженер за это нарушение техники безопасности.

— И все? — переспросил Завьялов строго.

— Вроде все…

— И не стыдно врать?

Только после этого Арсений вынужден был невесело поведать и о своей стычке с Родыгиным, и о стычке с ним всей бригады…

— Догадался я… — признался Завьялов, выслушав прораба без всяких признаков удивления, а лишь с туманцем во взгляде. — Да, заварилась каша.

— Терпежу не хватило, — попытался оправдаться Арсений, видя, как огорчен его признанием Завьялов. — Но теперь даже каюсь, что терпел так долго.

— Бывает, что и потерпеть надо. Для пользы дела.

С минуту Завьялов, двигая бровями, смотрел в сторону Буйного быка, словно его случайно, но очень заинтересовал старенький катерок, с трудом одолевающий течение на шивере.

— Видать, здорово его проняло? — спросил Арсений.

— Прибежал — едва дышит, будто синюха его схватила, — ответил Завьялов, оборачиваясь к Морошке. — Рассказал о нарушении. Я без всяких разговоров — приказ… Получил? Носи на здоровье! Но вижу — никак успокоиться не может. Тут мне и стукнуло в башку: что-то произошло. Чего греха таить, руководители, наказывая виновных, стараются делать это без особой огласки. Никому ведь нет интереса выносить сор из избы. А Родыгину, я вижу, хочется раздуть эту историю. До инспектора Волохова, я думаю, она уже дошла. А тому, бедняге, хочется иногда показать, что и он не даром хлеб ест.

— Думаете, может нагрянуть? — спросил Морошка.

— Сейчас у него, сказывают, опять запой, — ответил Завьялов. — Работай пока спокойно. Рви да рви. А вот как оклемается недельки через две, может и заявиться, может и акт составить, и тогда из мухи сделают слона.

— А раньше не оклемается?

— Нет, у него сильные запои.

Успокаивая Морошку, Григорий Лукьянович в глубине души был очень озабочен тем, что случилось на Буйной, и еще более тем, что может случиться, пока он будет на Каменке. И потому он, вопреки своему желанию, вынужден был в открытую рассказать о замыслах Родыгина и тем самым уберечь Морошку от грозящих ему неприятностей.

— Оказывается, вы его здорово напугали, — продолжал Завьялов. — Теперь он будет защищаться, как может. Вот он засек тебя на одном проступке, засечет на другом, на третьем… Не успеешь охнуть, и ты с ног до головы облит грязью!

— Варнак он… — прогудел Морошка. — Раздеть его донага!

— Не голыми руками.

— А я попробую!

— Если хочешь знать, я давно собирался это сделать, — совсем мрачнея, признался Завьялов. — Но одного побаивался: свяжешься с ним — и начнется у нас несусветная драчка, а от драчек зачастую делу один вред. Вот я и медлил и откладывал эту операцию до завершения работ. А осенью, думаю, соберутся все коммунисты из прорабств в Железново, и мы в самом деле разденем его донага и устроим ему настоящую сибирскую баню. А вы вот, оказывается, опередили…

— Зря, да?

— Пожалуй, так и должно быть…

— Послали бы его на Каменку, — предложил Арсений. — Боюсь, мешать будет.

— Не могу же я возвращаться назад, — ответил Завьялов. — Если бы знал, что у вас тут произошло, может, и отослал бы… Хотя вряд ли… На Каменке надо начинать все сначала. Надо установить связи с местными властями. Заложить жилье. Выгрузить порох. Да он загубит все дело!

— А если здесь загубит? — спросил Арсений.

— Где смекалист, а тут не можешь сообразить, — пожурил его Завьялов. — Прежде всего, сейчас он здорово побаивается показываться здесь. Опять надаете по ноздрям… И потом, ему, кажется, всегда приятно посидеть в моем кресле, пофорсить перед людьми, помаячить перед глазами начальства. Что поделаешь, любит… Но самое главное — зачем ему мешать тебе? Это не в его интересах. Ведь он понимает: не поспеем в срок — не только нам с тобой, но и ему влетит. Сейчас он даже помочь тебе готов… А вот когда станет видно, что дело идет к концу, тут его, Арсений, беречься надо. Тут он может явиться и подложить тебе свинью. Чтобы показать: не будь его — все пропало бы… Учти, Арсений, это очень опасный человек. Хотя зачем я тебе, все это говорю? Старческие замашки. Ты сам все понимаешь. Да не вздыхай ты, как лось!