Что удивительного в благодати? - Янси Филип

На первый взгляд законничество излишне сурово. Но свобода во Христе дается еще труднее. Можно воздержаться от убийства, труднее — проявить любовь. Можно не лезть в постель к соседу, труднее -— сохранить живым свой брак. Налоги платить несложно, гораздо труднее — служить беднякам. Если я живу свободно, я должен полагаться на водительство Духа. Я не смею укрыться за маской праведного поведения, подобно лицемерам, не смею успокаивать себя лицеприятным сопоставлением с другими христианами.

Богослов реформатской церкви Грэшем Мейчен писал: «Законничество — низшая точка зрения в религии, более высокая — стремление к благодати». В конечном счете законничество принижает наши представления о Боге. Мы склонны воспринимать наиболее строгие деноминации и религиозные институты как более «духовные», но в сравнении со святостью Бога различия между церквями ничтожны.

Я читал как–то, что поверхность Земли ровнее поверхности бильярдного шара, пропорционально их диаметрам. Для живущих на этой планете гора Эверест и глубины Тихого океана неизмеримы, но при взгляде с Андромеды или даже с Марса они оказываются ничтожны. Таковы и незначительные расхождения в поведении тех или иных христианских групп. По сравнению со святым и совершенным Богом Эверест законов не выше кротовой кучки. Сколько ни карабкайся, не заслужишь милости Божьей, если не примешь ее в дар.

Иисус безусловно заявляет, что закон Божий слишком совершенен и абсолютен. Человек неспособен исполнить его и тем достичь праведности. Законники, стремясь доказать, в какой мере они заслуживают любви Божьей, упускают самую суть Евангелия — весть о незаслуженном даре Божьем. Противоядие греху — не ужесточение правил поведения, а познание Бога.

Часть IV. Благодать возвещена глухим

16. Большой Гарольд

Мой отец умер от полиомиелита через месяц после моего первого дня рождения. Я рос сиротой. По доброте душевной один из прихожан нашей церкви опекал нас с братом. Большой Гарольд — так мы его называли. Он терпеливо сидел на детской площадке, наблюдая, как мы без устали кружимся на карусели. Когда мы подросли, он научил нас играть в шахматы и делать кораблики. По детской невинности мы не замечали, что многие члены нашей церкви считают Большого Гарольда человеком со странностями.

Потом он покинул наш приход. Эта церковь показалась ему чересчур либеральной. Кое–кто из женщин позволял себе пользоваться помадой. К тому же Гарольд наткнулся в Библии на тексты, вроде бы не допускавшие использование музыкальных инструментов в храме. Так что ему пришлось поискать христиан одних с ним убеждений. Я присутствовал на свадьбе Большого Гарольда: поскольку музыка, по его мнению, не должна звучать в святилище, шнур удлинителя змеился по проходу на улицу. Там стоял проигрыватель, со скрипом и скрежетом игравший «Свадебный марш» Мендельсона.

Большого Гарольда очень беспокоили мораль и политика. Он был уверен, что своей распущенностью Соединенные Штаты вот–вот навлекут на себя Божью кару. Он цитировал коммунистов, говоривших, что запад загнивает изнутри, как перезревший плод. Он полагал, что коммунисты уже проникли во многие комитеты и в Федеральный резервный банк и скоро полностью захватят власть в свои руки. Он давал мне почитать брошюры Общества Джона Бирча, отпечатанные на скверной бумаге, обернутые в красно–бело–синий переплет, и требовал, чтобы я изучил книгу «Не смейте называть это изменой».

Большой Гарольд ненавидел чернокожих. Он рассуждал об их лености и тупости, рассказывал анекдоты о никудышных чернокожих работниках, с которыми ему приходилось иметь дело. И тут Конгресс принял билль о равных гражданских правах, в Атланте началась расовая интеграция. Прежде у белых имелись свои гостиницы и рестораны, магазины обслуживали либо только белых, либо только черных. Теперь правительство требовало перемен, а в глазах Большого Гарольда это было очередным симптомом коммунистического заговора. Последней каплей стало распоряжение возить черных и белых детей вместе на школьном автобусе. К тому времени у Большого Гарольда подросло двое отпрысков. Он отнюдь не желал сажать их в автобус, полный черных детишек, и отправлять в школу к безбожным гуманистам.

Когда Большой Гарольд заговорил об эмиграции, я принял это за шутку. Он скупал литературу о таких странах, как Родезия, Южная Африка, Австралия, Новая Зеландия, Фолклендские острова — о местах, где белые люди по–прежнему крепко держали власть в своих руках. Гарольд листал атласы и изучал расовую структуру каждого общества. Ему требовалась не просто страна, где господствуют белые, но и страна строгой морали. Тем самым исключалась Австралия. Несмотря на белое большинство австралийцы были более распущенными, чем американцы: у них имелись пляжи, где женщины загорали без верхней половины бикини, и повсюду распивали пиво.

Однажды Большой Гарольд сделал выбор: Южная Африка. В ту пору никто и вообразить себе не мог, что когда–нибудь белое большинство лишится там своих привилегий. Ведь у белых, как ни как, имелось оружие! ООН принимала одно постановление за другим, осуждая апартеид, но Южная Африка, наперекор всему миру, стояла на своем. Это пришлось Большому Гарольду по вкусу.

Ему также импонировала центральная роль религии в Южно–Африканском государстве. Правящая партия опиралась на Реформатскую Церковь, которая давала апартеиду богословское обоснование. Правительство не стеснялось силой навязывать мораль. Аборты были запрещены законом, как и смешанные браки. Таможенники конфисковывали такие журналы, как «Плейбой». Цензура налагала вето на сомнительные фильмы и книги. Большой Гарольд со смехом рассказывал, что в ЮАР многие годы под запретом оставался «Черный красавец» (знаменитая детская книга о вороном жеребце) только из–за своего названия — заглянуть в книгу цензоры не удосужились.

В аэропорте Атланты мы со слезами простились с Большим Гарольдом, с его женой Сарой и двумя их малышами. Они покидали страну, в которой прожили всю жизнь. В Южной Африке у них не было ни работы, ни друзей. Они понятия не имели, где будут жить. «Не беспокойтесь, — утешали они нас, — белых там примут с распростертыми объятиями».

Большой Гарольд оказался исправным графоманом, он даже выработал особый стиль. Сделавшись проповедником в небольшой церкви, он набрасывал письма американским родным и друзьям на обороте черновика той или иной проповеди. Как правило, его проповеди состояли из 12–14 тезисов, причем каждый подкреплялся ссылками на библейские тексты. Порой было трудно отличить лицевую сторону письма от оборотной, поскольку письма Гарольда смахивали на проповеди. Большой Гарольд вел крестовый поход против коммунизма и лжерелигий, против упадка морали (особенно среди молодежи), против тех церквей и людей, чьи взгляды не совпадали во всех подробностях с его собственными.

В Южной Африке он процветал. «Америке еще многому следует поучиться», — писал он мне. В его церкви на богослужении молодые люди не жуют резинку, не обмениваются записочками и не шепчутся. В школе (только для белых) ученики встают с места и уважительно отвечают старшим. Большой Гарольд подписался на журнал «Тайм» и приходил в негодование от того, что творилось в Америке. В Южной Африке сексуальные меньшинства были загнаны в подполье. Никто и не слыхал о феминизме или борьбе за права геев. «Правительство — орудие Бога, — твердил Большой Гарольд, — оно обязано противостоять силам тьмы».

Даже в рассказах о своем семействе Большой Гарольд сохранял тот же требовательный, критический тон. Дети никак не могли ему угодить, особенно сын Уильям, который вечно попадал в переделки.

Посторонний человек, судя о Большом Гарольде по письмам, принял бы его за придурка. Но я с детства сохранил о нем нежные воспоминания и потому не вчитывался в его сентенции слишком внимательно. Я знал, что под грубой оболочкой скрывается человек, охотно помогавший вдове с двумя малышами.