Искусство - Клайв Баркер

Никогда в жизни он не видел столь безупречного лица. По мере ее приближения он искал хоть какой-то изъян в этом совершенстве, но так и не нашел. По-видимому, в ее жилах текла карибская кровь, о чем свидетельствовала смуглая кожа. Туго стянутые на затылке волосы подчеркивали выпуклость лба и симметрию бровей. Одета она была в самое простое черное платье, без драгоценностей.

– Мистер Грилло, я вдова Бадди. — Несмотря на траурный цвет, слово это в ее устах прозвучало более чем неестественно. Она не напоминала женщину, только что лившую слезы в подушку. — Чем могу помочь?

– Я журналист…

– Эллен мне сказала.

– Я хотел узнать кое-что о вашем муже.

– Вообще-то время позднее.

– Почти весь день я провел в лесу.

– А-а. Вы тот самый мистер Грилло.

– Простите?

– Приходил тут один полицейский. — Она повернулась к Эллен: — Как его звали?

– Спилмонт.

– Спилмонт. Он приходил, чтобы сообщить о случившемся. Он упоминал о вашем героизме.

– Ну, какой там героизм.

– И такого достаточно, чтобы заслужить ночь покоя и отдыха и не бегать по делам.

– Я должен написать статью.

– Понимаю. Хорошо, проходите.

Эллен открыла дверь в левом углу холла. Пока они шли по коридору, Рошель определила правила игры.

– Я отвечу на все ваши вопросы, касающиеся работы Кадди. — В ее речи не было никакого акцента. Может быть, европейское образование? — Я ничего не знаю о его предыдущих женах, так что не тратьте время. И еще я не желаю говорить о его вредных привычках. Хотите кофе?

– С удовольствием, — сказал Грилло и поймал себя на том, что он, как обычно во время интервью, перенял манеру общения собеседника.

– Эллен, кофе для мистера Грилло, — сказала Рошель, жестом приглашая гостя присесть. — А мне воды.

Гостиная, куда они пришли, тянулась по всей длине дома и высотой была в два этажа. На уровне второго этажа ее опоясывала балюстрада. Здесь, как и в холле, висели афиши. Приглашения, обещания, предупреждения так и лезли в глаза. «Зрелище всей вашей жизни!» — скромно возвещало одно. «Насмеетесь до упаду!» — грозило другое. И добавляло: «И еще немного!»

– Это только часть коллекции, — сказала Рошель. — В Нью-Йорке собрание больше. Думаю, это самое крупное частное собрание афиш.

– Я и не знал, что их кто-то коллекционирует.

– Бадди называл их истинным искусством Америки. Может быть, он прав, и тогда многое становится… — фраза повисла в воздухе. Ее неприязнь к выставленным здесь экспонатам была очевидна. На лице, сотворенном безупречным скульптором, застыло раздражение.

– Вы, наверное, избавитесь от этой коллекции? — спросил Грилло.

– Зависит от завещания. Вполне возможно, она мне не принадлежит, так что я и не смогу ее продать.

– Неужели у вас нет никаких личных воспоминаний, связанных с ней?

– Это уже касается частной жизни.

– Да, пожалуй, вы правы.

– Увлечения Бадди были довольно безобидными, но… — Она встала и щелкнула выключателем, скрытым между двумя плакатами с изображением поезда-призрака. За стеклянной стеной в дальнем конце комнаты зажглись разноцветные огни. — Позвольте вам показать.

Она прошла через комнату и вышла из дома в павильон, заигравший калейдоскопом огней. Там находились экспонаты, слишком крупные для того, чтобы их вешать в зале. Гигантское, футов двенадцати в высоту, ухмыляющееся лицо — открытый рот был входом в помещение аттракциона. Рядом сияла надпись из лампочек: «Ворота смерти», а под ней — рельеф паровоза, выезжавшего из тоннеля. Управляли паровозом скелеты в натуральную величину.

– О боже! — только и смог произнести Грилло.

– Теперь вы сами видите, почему я от него ушла.

– Не понял! Вы что же, здесь не живете?

– Я пыталась, — ответила она — Но оглянитесь вокруг. Вот таков был Бадди. Он любил везде оставлять свои метки. На всех. Для меня здесь не было места. По крайней мере, если я не соглашалась играть по его правилам.

Она смотрела в гигантский рот.

– Мерзость какая. Вам не кажется?

– Ну, не мне судить, — ответил Грилло.

– Вас не раздражает?

– Возможно, раздражение придет вместе с похмельем.

– Он говорил, что у меня нет чувства юмора, поскольку мне его… шутки не казались смешными. А еще потому, что и его я не считала смешным. Любовник он был, да, великолепный. Но смеяться?.. Нет.

– Это не для протокола, так? — спросил Грилло.

– Какая разница, что я отвечу? Обо мне написали достаточно грязи, и я знаю, что вам плевать на мою частную жизнь.

– Но вы говорите об этом со мной.

Она оторвала взгляд от маски и посмотрела на него.

– Да. Говорю, — сказала она. Возникла пауза — Здесь прохладно.

Рошель вернулась в комнату. Эллен разливала кофе.

– Оставь. Я сама, — сказала хозяйка.

Вьетнамка на какое-то мгновение задержалась у двери — немного дольше, чем положено дисциплинированной прислуге.

– Вот вам история Бадди Вэнса — сказала Рошель. — Жены, деньги и карнавал. Боюсь, ничего нового.

– Вы не знаете, не было ли у него предчувствий? — спросил Грилло, когда они сели за стол.

– Вы о смерти? Сомневаюсь. Он всегда старался избегать подобных мыслей. Сливки?

– Да, пожалуйста. И сахар.

– Кладите сами. Значит, ваши читатели хотят чего-нибудь этакого? Например, что Бадди приснился сон, предвещающий смерть?

– Случаются и более странные вещи. — Мысли Грилло постоянно возвращались к расщелине и к вылетевшим оттуда теням.

– Не думаю, — возразила Рошель. — Чудеса мне не встречались. По крайней мере, давно.

Она выключила свет на улице.

– Когда я была маленькой, дед научил меня воздействовать на других детей.

– Каким образом?

– Просто думая о них. Он сам занимался этим всю жизнь и передал свое умение мне. Я могла заставить ребенка уронить мороженое или засмеяться без причины. Тогда везде были чудеса. Они таились за каждым углом. Но я утратила эту способность. Мы теряем чудеса. Все в мире меняется к худшему.

– Ну, уж ваша жизнь совсем не кажется ужасной. Я понимаю, сейчас у вас горе…

– Да какое тут горе, пропади оно пропадом, — сказала она неожиданно. — Бадди умер, а я сижу и жду, какой окажется его последняя шутка.

– Вы о завещании?

– О завещании. О женах. О незаконнорожденных детях, что могут появиться невесть откуда. Он все же втянул меня в свою дурацкую карусель. — Несмотря на горечь, она говорила почти спокойно. — Хватит вам, чтобы вернуться домой и воплотить все это в бессмертной прозе?