Лекарство от хандры - Клюева Варвара

Зная человека столько лет, сколько я знаю Прошку, получить от него правдивую информацию не составляет труда, даже если он врет как сивый мерин. Быстро пропустив через сито здравого смысла и железной логики поток лживых Прошкиных жалоб и самовосхвалений, я получила сухой остаток.

Итак, после моего исчезновения Сандра подняла тревогу и вызвала народ из Москвы. Марк (никто другой на такое, ясно, не способен) вырвал Прошку из объятий очередной пассии, заставил его тряхнуть мошной и шантажом либо угрозами принудил ехать вместе со всеми в Питер, где они занялись моими поисками. Вероятно, поскольку я подробно рассказала о происшествии в поезде Сандре и нарисовала весьма схожие с оригиналами карикатуры на подозрительных попутчиков, кто-то сообразил, что я пропала не без их помощи, и у ребят появилась отправная точка. В ходе расследования дорогие друзья каким-то образом умудрились всполошить моих похитителей и привлечь к себе внимание. А в результате мы с Прошкой замурованы в холодном склепе невесть где затерянной избы и, по-видимому, обречены.

— Значит, по-твоему, я должна сказать тебе спасибо? — прошипела я, как заправская гадюка (в полном соответствии с Прошкиным определением). — Да если бы ты продолжал наслаждаться лобзаниями милой, я бы уже час назад выломала дверь этой проклятой халупы и теперь дышала бы свежим воздухом на лесной дороге! А благодаря твоим неусыпным заботам мне приходится хоронить себя заживо в сырой норе и в придачу выслушивать вздорные обвинения! Да будет тебе известно, в ту минуту, когда на горизонте заурчал ваш богомерзкий драндулет, мне оставалось только просунуть кочергу в заранее выдолбленное отверстие и выломать замок кладовой с инструментом! Ты хоть приблизительно представляешь, что значит колупать на морозе толстенную фанеру тупым столовым ножом? Сутки каторжной работы пошли коту под хвост, и все потому, что передо мной этаким мимолетным видением явился ты! И я должна рассыпаться перед тобой в благодарностях?

Если Прошка ввязывается в склоку, остановить его можно четырьмя способами: безоговорочно признать свое поражение и умолять о прощении (чего никто из нас никогда не делает), предложить ему прерваться на минутку, чтобы перекусить (излюбленный прием Генриха), решительно поставить его на место (удается только Марку) или возбудить его любопытство (этим средством мастерски пользуются остальные близкие скандалиста). В данном случае я не ставила перед собой цели умерить Прошкин гнев и достигла результата по чистой случайности.

— Слушай, Варька, а что с тобой произошло? — вдруг совершенно нормальным тоном спросил Прошка. — Мы думали, эти ублюдки пытают тебя, выбивая имя мифического шефа, на которого ты якобы работаешь. Я, когда пришел в себя у них в машине, страшно перетрусил — решил, что они тебя прикончили. Иначе зачем бы им понадобилось похищать меня? А ты, выходит, все это время спокойненько сидела себе в доме и ковыряла фанеру? Как же так получилось? Почему они от тебя отступились?

— Потому, что мне удалось их перехитрить. — И я скромно поведала о своих героических похождениях, начав с той минуты, когда пришла в себя на чердаке.

Рассказ получился довольно длинный, и мне показалось, что в погребе стало холодать.

— В-вот ид-диоты! — странно заикаясь, прокомментировал Прошка действия злодеев, и я вспомнила, что в момент жаркой схватки с похитителями на нем были только брюки, фланелевая рубашка и вязаная безрукавка. Не слишком подходящее облачение для посиделок в холодном подполье. Мне, как уже было замечено, несмотря на валенки, телогрейку и несколько слоев собственных одежек, было совсем не жарко.

— Эй, давай-ка переберемся поближе к люку, — предложила я. — Там в закроме картошка, и мне кажется, сидеть на ней будет теплее, чем на голой земле.

Мы ощупью добрались до деревянной загородки, перелезли через бортик и расположились на картошке.

— Я б-бы н-не с-сказал-л, что з-здесь н-намного т-теплее, — проклацал зубами Прошка.

— Погоди минутку, я пожалую тебе свитер с моего плеча и поделюсь телогрейкой. Она такая здоровая, что, по-моему, мы влезем в нее вдвоем, невзирая на весь твой запас курдючного сала.

— Какого сала! — От обиды Прошка даже перестал заикаться. — Если я не гремлю, подобно некоторым, костями, это еще не значит, что меня нужно записывать в курдюки с салом! Кстати, можешь не трудиться. Твой свитерок не сгодится мне даже вместо шапочки.

— Сгодится. Я специально покупала на два размера больше, чем нужно, чтобы налезал поверх ста одежек.

— Аж на два размера больше, чем нужно! Это какой же получается тридцать восьмой?

— Сорок шестой, скоморох ты мой недобитый! К тому же ягнячья шерсть хорошо тянется.

— Ни за что не поверю, будто у тебя сорок второй! Разве что ты носишь белье на тройном синтепоне.

С пыхтением и причитаниями (наверняка преувеличенными) Прошка натянул на себя мой свитер, а потом мы вместе влезли в телогрейку: он продел в рукав левую руку, а я — правую. Конечно, застегнуть пуговицы нам не удалось — до петель остался зазор сантиметров эдак в пятнадцать, — но, защищенные стеганой ватой с трех сторон и тесно прижатые друг к другу, мы быстро согрелись. Прошка лег на левый бок и свернулся в клубочек, я приткнулась у него за спиной, и некоторое время мы лежали молча.

— Слушай, а запасных шерстяных носков у тебя случайно нет? — вдруг заинтересовался он.

— Нету. А валенки не дам, — быстро сказала я. — Самой малы. Ты что босой? Тогда снимай скорее безрукавку — завернешь в нее ноги.

С третьей попытки новоявленные сиамские близнецы снова приняли сидячее положение. Прошка, пыхтя, избавился от телогрейки и свитера, стащил с себя безрукавку и укутал ноги. Потом мучительная процедура одевания повторилась, и мы снова плюхнулись на картошку.

— Значит, ты думаешь, нам хана? — спросил Прошка через несколько минут. — А может, эти сволочи еще вернутся?

— Вернутся, конечно. Чтобы вытащить наши хладные трупики и бросить где-нибудь в лесу. Ты же слышал: они не пристрелили нас только из страха перед разоблачением. А если в лесу найдут тела двоих замерзших, то этим бандитам ничто не грозит.

— Не грозит? Как бы не так! Ведь мы их вычислили! Как, по-твоему, они добрались до меня? Утром Марк отвез на питерское телевидение текст объявления о твоем розыске. Помимо твоего фотопортрета, мы решили предъявить народу рожи, которые ты изобразила перед исчезновением. Я сам видел днем в новостях это объявление, и теперь весь Питер, включая дуболомов из ментовки, знает, кто тебя похитил. А значит, и меня. Так что наши хладные трупики им совершенно ни к чему. Замерзнем мы насмерть или погибнем от пули, — обвинения в убийстве им все равно не избежать. Ergo <Следовательно (лат.).>, они должны вернуться. Лети тихо, похититель прочитай наоборот.

— Аргентина манит негра, — пробурчала я. — Блажен, кто верует. И, по-твоему, что они с нами сделают, когда вернутся? Принесут свои извинения и, заливаясь покаянными слезами, отпустят на все четыре стороны? Вот тогда им точно не избежать обвинения. Пусть не в убийстве, а в похищении, зато ни один самый ловкий адвокат не спасет их от решетки — с нашими-то показаниями. Зачем им это надо? С другой стороны, если мы замерзнем, навесить на них убийство будет очень непросто. Вы нашли хотя бы одно твердое доказательство, что меня похитили именно они — свидетелей, видевших, как меня били по голове и запихивали в машину, следы моей крови на их одежде, что-нибудь этакое, вещественное?

— Вроде бы нет, — после некоторого раздумья ответил Прошка, — зато пропасть косвенных улик! Твой рассказ и рисунки. Квартира, снятая на той самой улице, где ты пропала. Машина, взятая ими напрокат и исчезнувшая с той же улицы одновременно с тобой. А может быть, кто-нибудь из соседей видел, как они поднимались сегодня днем к Сандре… или даже как спускались от нее со мной на руках.

— Вряд ли. Увидев новости, они наверняка были максимально осторожны. Что касается косвенных улик… Не знаю, можно ли считать их убедительным доказательством. А кстати, кому пришла в голову мысль о том, что меня похитили проходимцы из поезда? И кто додумался дать объявление на телевидение?