Отель «Белый носорог» - Бартл Булл

Некоторые неглупые мужчины искали путь к телу женщины, апеллируя к ее душе, а Оливио, наоборот, находил путь к душе через тело. Вместо того, чтобы, добившись своего, оставить женщину терзаться множеством мелких обид, часто сопутствующих соитию, карлик дарил им чувство изумления: сколько же нового они узнали о себе с его помощью! Он называл это «открыть в себе другую женщину».

От всех этих размышлений дыхание Оливио участилось. Следуя за взглядом, мысли перенеслись на другой объект. Он представил себе португалку обнаженной.

На любой другой европейской женщине кремовое льняное платье выглядело бы старомодно, даже безвкусно. Но в данном случае его холодноватая строгость только подчеркивала жар скрытого под ним тела — как снег на склонах дымящегося вулкана. Несомненно, Анунциата была фронтовой подругой хозяина. Что здесь такого? Только корысть или любовь к извращениям способны заманить мужчину в постель леди Пенфолд. Неудовлетворенный лорд разделял лишенные всякой утонченности вкусы английского плебея. По наблюдениям Оливио, англичане занимались любовью только в подпитии. Зато в Анунциате он распознал родственную натуру.

Ее тело говорило на понятном ему языке. Эта сочная, медово-смуглая женщина принадлежала к той же расе, что его дедушка. На какие-то несколько минут карлик забыл о Кине. Вдруг португалка — его кузина? Что ж, тем лучше.

Даже вернувшись в отель после несчастного случая — с грязным, мертвенно-бледным лицом, по которому струился пот, — сеньорита Фонсека была воплощением соблазна. Когда слуги внесли ее в номер, Оливио размечтался. Прикованную к кровати красавицу будет нетрудно приручить. Сначала он коснется ее руки, ставя на кровать поднос с едой. Потом ее тело одеревенеет от долгого лежания в постели — предложение легкого массажа окажется весьма кстати. Анунциата согласится, считая его абсолютно безобидным.

Сейчас португалка не видит в Оливио мужчину. Но как только по ее гладкой коже запорхают его чуткие пальцы, она поймет, что они — из одного теста. Ей передастся его страстное желание. Она будет корчиться в сладких судорогах; он измучает ее сначала смягченными кремом пальцами, потом языком и, наконец, — рукой.

И что же? Анунциата сразу встала на ноги — заковыляла по «Белому носорогу», время от времени отдыхая на веранде или оживляя бар сиянием карих глаз.

Между тем Оливио приходилось присматривать за этой скотиной, ее братом, пока тот пил и резался в карты. Почему он так часто выигрывает? Ему все время шла хорошая карта. У Фонсеки была отработанная система: выигрывать наличные и проигрывать в кредит. А когда дело доходило до уплаты долга или чаевых, он становился мелочнее любого шотландца. Цеплялся за самую мелкую монету. Зато расписки сыпались в его карман, точно рис в мешок. Никогда, с тех пор как он покинул Гоа, Оливио не сталкивался с таким наглым высокомерием. Заказывая выпивку, этот тип смотрел сквозь тебя, словно ты не человек.

Пора подавать обед, напомнил себе бармен. Пенфолды, разумеется, будут обедать с гостями. Оливио прошел на кухню, в смешанное царство Африки, Индии и Англии.

На простых, неотшлифованных деревянных полках громоздились корзины батата и зимних дынь, связки бананов, груды мохнатых кокосовых орехов, банки с измельченным карри. Оливио заглянул в приоткрытую дверь кладовой. Там поваренок крепил к двери отодранную от ящика с чаем свинцовую пластинку — она должна была оградить кладовую от набегов крыс и разных вредных насекомых. До потолка высились поставленные одна на другую банки бламанже и концентрата заварного крема. Оливио с отвращением уставился на любимые маринованные овощи хозяина — «Пан Ян», сухой бульон «Боврил», уостерширский соус и копченую селедку.

На отдельном столе красовались продукты из огорода его светлости. Элитные англо-саксонские сорта в Африке принесли невиданный урожай. Превышающая все мыслимые размеры морковь, невероятно крупная фасоль и настоящее дерево брюссельской капусты ждали своей очереди быть сваренными на английский манер — кипеть в кастрюле до тех пор, пока совершенно не разварятся.

Почувствовав за спиной присутствие карлика, повар-кикуйю напрягся и отступил в сторону, давая Оливио подойти к плите. Толстые самодельные кирпичи обрамляли прямоугольную выемку, заполненную раскаленными углями. Крышка была сделана из металлической дверцы старого «форда». Благодаря хромированной ручке, верх сдвигался. Оливио поднял крышку кастрюли и с наслаждением вдохнул ароматные пары. У него потекли слюнки. Ноздри расширились и затрепетали. Он взял обеденную тарелку и помешал варево пальцами, чтобы затем обсосать и снова запустить в кастрюлю, выбирая и складывая на тарелку кусочки мяса газели.

— Оставишь это для меня.

— Оливио! — послышался оклик лорда Пенфолда. — У нас гости!

Карлик вышел из кухни. Повар выругался и смачно сплюнул в тарелку с карри.

На веранде бармена ожидало неприятное зрелище. Новые английские поселенцы — голытьба, с которой одна возня и никаких чаевых.

Он увидел допотопный перегруженный фургон, сопровождаемый двумя черномазыми. Один — вероятно, кикуйю — в поношенном английском армейском свитере. В повозке, словно приклеившись к скамейке, сидел тощий англичанин — и молодой, и старый в одно и то же время. Лорд Пенфолд, прихрамывая, подошел поздороваться с более приятной особой. Это была разгоряченная и грязная с дороги молодая женщина — слишком худая, но с соблазнительными щиколотками. На вид ей не было тридцати. В ответ на приветствие она улыбнулась поразительными изумрудно-зелеными глазами.

— Ланселот! — вскричал вдруг лорд Пенфолд с энтузиазмом, который словно нарочно приберегал для собак. Карлик с ужасом увидел на коленях Алана спящую гончую. Последнюю из тех жутких тварей. К счастью, две другие не вернулись из буша. Пропали без вести, как выразился его светлость.

Не обращая больше ни на кого внимания, лорд Пенфолд гладил любимого пса. Тот приподнял морду и лизнул руку хозяина.

— Отобедайте с нами, — предложил Пенфолд, беря собаку на руки. — Оливио, будь другом, дай этим ребятам перекусить. И пусть кто-нибудь позаботится о мулах.

И заковылял на веранду.

На крыльце, стоя спиной к Анунциате и Адаму, Сисси доставала из только что полученной из Англии бандероли новые граммофонные пластинки. Объемистая бандероль заняла большую часть стола; македонцев Сисси бесцеремонно сдвинула на край.

— Ты что, собираешься перепачкать этой дурацкой краской весь отель? — пошла она в атаку, заслышав шаги мужа. И нетерпеливо рванула оберточную бумагу, сломав себе ноготь. Показались пластинки: оркестровые танцевальные пьесы Джека Хилтона. «Красавица как мелодия»… Эту музыку они с Адамом слушали в «Савое»…