Повести писателей Латвии - Харий Галинь

— Мне всего-навсего хотелось, чтобы Увис стал мне другом, понимаешь, и я ему — настоящим другом… Больше мне ничего не нужно, лишь бы Увис был другом, и все…

— Не будь я в школе так перегружена, я бы не допустила… Я б еще раньше…

— Арика, ты ни в чем не виновата.

— Если бы я в тот вечер не умчалась к Лиесме…

— Арика, да успокойся ты, возьми меня за руку, вот так, крепче, не бойся, мне не больно.

— Слышишь: стучат в стену!

— Они начинают сеанс…

— Мне страшно…

— Стисни мою руку, не бойся сделать больно мне, вот так, я сам весь дрожу.

Стена сначала потемнела, потом на ней высветились три золотистые фигуры. У всех троих на головах надеты яйцевидные шлемы, и временами казалось, будто шлемы эти разукрашены самоцветами наподобие монарших корон. Было видно, как Увис выступил вперед, теперь они гораздо лучше различили его лицо. Сквозь толстые стекла очков он дольше, чем обычно, всматривался в отцами мать. Затем в комнате послышалось:

— Говорит Нортопо, говорит Нортопо, говорит Нортопо.

Они видели, как шевелятся губы Увиса, золотистые губы… Даже пушок и прыщики на щеке сына стали различимы…

От волнения у Арики пресеклось дыхание.

— Здравствуй, Увис, ты узнаешь нас? — спросила она, глядя во все глаза на сверкающее изображение.

— Нортопо узнал тебя.

— Опять Нортопо! Ты Увис Лусен, запомни — Увис Лусен! Где ты сейчас находишься? — с ноткой отчаяния в голосе спросила она.

— Не перечь ему, пожалуйста!

— Меня одно волнует: где он сейчас находится?

— Если ты будешь кричать, мы ничего не узнаем. Начинать надо исподволь, не сразу…

— Увис, сын мой… что ты с нами делаешь… — простонала Арика.

— Нортопо, должно быть, ты видишь: мама не слишком хорошо себя чувствует… Ты нас видишь, Нортопо? Видимость хорошая, Нортопо?

— Видимость отличная!

— Арнольд, перестань, слышать не могу, когда вы нортопуете! Я не вынесу этого! Позволь задавать вопросы мне! Не верю я этим обманчивым теням, и все же позволь мне!

— Нортопо, слушай! Будет говорить мама, будет говорить мама, — вставил Арнольд.

— Прекрати, Арнольд, помолчи немного!

— У меня все! — сказав это, Арнольд откинулся на спинку кресла и принялся внимательно наблюдать за ходом сеанса. За темным пологом просвечивал пульт управления «Золотого облака». Пристегнутые ремнями, за пультом дежурили спутники Нортопо.

— Увис, скажи мне… — неуверенно начала Арика.

— Нортопо слушает.

— Ты хоть что-нибудь там ешь, не страдаешь от голода, сын?

— Питаться нам совсем необязательно. Иногда мы кое-чем перекусим, но лишь для того, чтобы поупражнять свою память. В этом шкафу у нас хранятся стимуляторы памяти, хочешь, покажу?

— Покажи! — вмешался в разговор Арнольд.

— Вот здесь небольшой комплект душещипательных запахов: молодой травки, гвоздики, нарциссов, жасмина, прелых листьев, морских водорослей… Я мог бы продолжить список, но, думаю, нет смысла, сейчас мы прекращаем сеанс.

— Увис, прошу тебя, береги себя!

— Нортопо объясняет: полет совершенно безопасен! — заносчиво ответила золотистая тень.

— Как ты разговариваешь, сын!

— Нортопо просит прощения, — отозвалась тень.

— Один момент, Нортопо! — поспешно заметил Арнольд. — Сеансы вы передаете при помощи лазерного устройства?

— Нортопо подтверждает: на «Золотом облаке» действует усовершенствованная установка для усиления света с помощью стимулирующего излучения.

— Ваша установка чрезвычайно эффективна!

— Нортопо приятно слышать, что Земля подтверждает это.

— Арнольд, опять ты мелешь вздор!

— Дорогая, — прошептал Арнольд, — мне все равно, о чем говорить, лишь бы с ним говорить… Хочется хоть немного задержать Увиса.

— Тебе не удастся, видишь, свет меркнет, он растворяется в темноте… Увис, когда следующий сеанс?

— Он делает какие-то непонятные знаки! Звук совершенно пропал. Ты не дала мне вовремя спросить, когда следующий сеанс! Опять нам сидеть как на иголках!

— Ты уверен, что это был наш сын Увис?

— Арика, ты еще спрашиваешь!

— То, что мы видели… что видели, Арнольд… Я больше ни в чем не уверена!

— Да, мы разговаривали с Увисом, и мы видели нашего сына. Его можно было узнать хотя бы по очкам! Видимость была более чем хорошая.

— Арнольд, не верю я глазам своим, я больше ничему не верю! Не понимаю, как ты совершаешь эту мистификацию? Это ужасно!

— Отпусти мою руку, видишь, кровь…

— Прости, Арнольд, я не хотела сделать тебе больно. Пойди на кухню, там на полке зеленка…

— Перевяжу платком, Арика, так не хочется вставать, идти на кухню.

— Я помогу тебе, Арнольд…

— Как мы трогательно-предупредительны! После сеанса становится немного легче!

— Опять ты смеешься!

— Жаль, что Увис сейчас не видит нас.

— Арнольд, а ты уверен? У меня такое чувство, будто вся Рига заглядывает в наши окна, мы сидим тут как подопытные кролики, а они наблюдают за нами… Они-то знают, где находится Увис, но хотят услышать, что скажем мы.

— Не беспокойся, мы совершенно изолированы, к нам никто не может заглянуть, у нас даже электричество отключили! Я вижу лишь твой силуэт, все остальное во тьме, а ты, что видишь ты?

— Темнота меня успокаивает.

— А ты не боишься заснуть?

— Арнольд, ты говори, если мы все время будем разговаривать, мы как-нибудь продержимся, не уснем.

— Ты могла бы завести один из своих любимых реквиемов.

— Разве проигрыватель работает?

— Магнитофоны и проигрыватели работают и на батареях, они как будто не разрядились, я недавно проверял.

— Арнольд, найди пластинку Моцарта, а заодно и сигареты!

— Курить больше нечего.

— Умоляю тебя: хоть из помойного ведра выуди, разыщи какой-нибудь чинарик!

— Арика, возьми себя в руки, мы переворошили все пепельницы, по-моему, еще два дня назад, ты же держалась все время.

— Думаешь, уже прошло два дня? — тихо спросила Арика, склонив голову на спинку кресла.

— Может, и больше…

— Я даже в школу не звонила… удивляюсь, как это они не примчались.

— Кто «они»?

— Мой класс…

— Ты забываешь, Арика, на улице май, дети счастливы, что нет уроков, а ты ждешь, чтобы они тебя разыскивали.

— Сама не знаю… Раз столько времени прошло, они должны были прийти. Значит, не любят меня.

— У тебя начинаются заскоки престарелых учительниц — они, видите ли, должны были прийти… Да они и видеть тебя не желают, куда там еще приходить!

— Это ты напрасно, Арнольд! Когда-нибудь они поймут, вот увидишь… Они еще могут прийти…

— Да уж когда-нибудь поймут, сколько сил ты отдавала экскурсиям, сколько раз наведывалась к их родителям, сколько времени проводила в спортивных лагерях! Летом мы тебя почти и не видим.

— Не сердись, Арнольд, этим летом мы непременно куда-нибудь съездим, самой хочется, я уже предупредила мать и Лиесму…

— Когда начнется мой отпуск, тебе нужно будет в школе красить полы.

— Не придирайся, свой отпуск можешь передвинуть пораньше.

— Ты хотела послушать Моцарта.

— Да, Арнольд, сделай одолжение, но все же посмотри, может, найдется что закурить.

— После всего, что произошло, захочешь ли ты меня видеть? Мы рассуждаем так, будто Увис уже вернулся. Ни в какой отпуск я не поеду, буду сидеть и ждать следующего сеанса.

— Не можем же мы вечно сидеть, будь мужчиной, сделай что-нибудь! Спаси нашего сына!

— Судя по тому, что видели во время сеанса, ему ничто не угрожает.

— У тебя ледышка вместо сердца, Арнольд, вслушайся в эту музыку, может, она сумеет тебя отогреть!

Совершенно разбитые, усталые, сидели они в креслах с зеленой обивкой и слушали Моцарта. Теплая, трепетная музыка обнимала Арику, отгоняя усталость. Музыка убаюкивала ее, точно маленькую девочку. Веселые лужайки перемежались кромешной тьмой пещер, залитые солнцем луга в сверкании росных трав и глухие еловые боры, болотные топи, где увязают ноги и томится душа, — все это было в музыке.

— Несчастье двух людей всегда останется несчастьем только двух людей, мы должны думать об Увисе, — первым нарушил молчание Арнольд.

— Не увиливай, Арнольд! Что стало с твоими великими планами? Удивляюсь. Не могу понять, что с ними стало. Твоя бесцельная суета и меня делает соучастницей, жалкой соучастницей. Возможно, и Увис начал сознавать!

— В чем ты хочешь меня упрекнуть? В разговорах о мещанстве я не намерен участвовать, с этим обращайся к Лиесме, она может часами разглагольствовать о мещанах и геранях на подоконниках. Арика, я не боюсь быть мещанином, тебя, может, это пугает, а меня ничуть.

— Ты даже не понял, что я сказала…

— Как же не понял: тебе плохо со мной.