Атаман Семенов - Валерий Поволяев

Двадцатого декабря Семенов решил появиться в городском театре на малозначительном спектакле — атаману важно было показать себя здешней публике и, как тогда было принято говорить, произвести впечатление. Об этом узнали эсеры-максималисты. Они, как было известно, не останавливались ни перед чем, если надо было кого-то убрать. Под видом добропорядочных граждан двое из таких господ, вооруженные бомбами и наганами, проникли в театр. Это были Неррис и Сафонов.

Спектакль был скучный, Семенов откровенно зевал и подумывал, а не покинуть ли это невеселое заведение, но уйти было нельзя, и он, хмуря брови, продолжал раздраженно смотреть на сцену, оживлялся, лишь когда там появлялась какая-нибудь дамочка в кринолине либо в панталонах с розовыми оборками и бантиками. В темноте в ложу, где сидел Семенов, театральный служка — худенький и юркий, как гнмназист-младшеклассник, одетый в черную униформу с золотыми галунами, — поставил ведерко со льдом, из которого призывно торчало обернутое серебряной фольгой бутылочное горло, блюдо с бутербродами с черной икрой, подал атаману бокал холодного шампанского. Семенов повеселел. Шампанское подействовало ободряюще. Он выпил бокал, потом еще, зажмурил глаза и задумался. Вспомнил об Унгерне, пожалел, что его нет рядом. Роман Федорович находился в Кяхте — наводил там порядок, красных, попавших в руки, не задумываясь, ставил под винтовочные стволы. Как сообщили Семенову, Унгерн расстрелял уже почти две тысячи человек: по одним данным — тысячу семьсот, по другим — ровно две тысячи. Вот у кого рука не дрожит при встрече с большевиками, мигом делается стальной и тянется к пистолету... Молодец мужик!

Атаман налил себе еще шампанского, покосился на погон, косо приподнявшийся на плече, — надоели эти есаульские звездочки с невнятными просветами вдоль золотого полотна. Человек, находящийся на таком месте, как он, минимум должен быть генерал-майором, а то и генерал-лейтенантом.

Говорят, Колчак как Верховный правитель России начал присваивать генеральские звания — уже кое-кому присвоил… Кому-то, но не Семенову. Атаман почувствовал, что у него сами по себе задергались усы. Это нервы... Нервы сдают, будь они неладны. Он недовольно шевельнул литым плечом — ни раскисать, ни нюнить, ни сдаваться, ни раздражаться Семенов не собирался, жизнь еще только начинается. Хотя многое в ней уже увидено и испробовано.

Народ распустился. Большевики вбили в людские головы разные гнилые идеи, в основном насчет того, что все принадлежит всем — неосуществимые это идеи, они раздражают не только атамана, но и людей куда более терпимых.

Недавно взбунтовалось одно из казачьих поселий — местным дедам не нравился Семенов, у них были свои герои, свои Семеновы. Взбунтовавшихся дедов попробовали уговорить, но куда там — уперлись, а казак если упрется, то уж как баран рогами в землю, упрется навсегда, рога сшибать надо обязательно, иначе с места не сдвинуть, поэтому у Семенова оставалось одно средство — сшибать у казаков «рога» и пороть, сшибать и пороть. А если рядом окажутся людишки в матерчатых шлемах, с красными звездами на «лбу», то этих людей — под винтовочные стволы. Без суда и следствия, иного они не заслуживают. Ведь кто, кроме них, мог разложить казаков? Из-за кого и поползли оболваненные станичники во все стороны с вонью, будто клопы.

На взбунтовавшееся поселье налетели ночью, внезапно. Окружили его и из изб выволокли пятнадцать сонных, перепивших с вечера самогонки красноармейцев. Станичников, наиболее активных, решили выпороть, дедам прочитать нотацию, а красноармейцев — расстрелять. Атаман приехал на место, когда порка закончилась — по домам раздавались только стоны да рычание.

Командовал налетом подъесаул Греков — лощеный, с жестким умным лицом и артистическими манерами. Человек, который никогда не скажет ничего липшего. Подъесаула представили Семенову. Лихо щелкнув каблуками, Греков склонил голову, разделенную ровным, будто струна, пробором, назвался.

— Чем заняты? — неожиданно спросил Семенов.

— Сейчас господ-товаршцей будем уму-разуму учить. — Греков покосился на кучку избитых красноармейцев.

— Хорошее дело, — похвалил Семенов. — Берите человек десять казаков, пол-ящика патронов и — вперед! Покажите краснозадым дорогу в места, где их ждет... — Семенов усмехнулся, — где их ждет счастливая жизнь.

— Пол-ящика патронов — слишком жирно будет, — неожиданно возразил атаману подъесаул, — и десять человек казаков — тоже жирно. С краснозадыми я справлюсь один. А патронов мне нужно ровно пять.

— Пять?

— Да, пять.

Атаман диковато глянул на Грекова, перевел взгляд на серый столб дыма, что поднимался к облакам — казаки подпалили чью-то баньку, — пробормотал неверяще:

— Значит, всего пять? Интересно, интересно, подъесаул... Покажите, что это за фокус.

Фокус оказался очень простым. По команде Грекова к стенке сарая подволокли избитых, едва державшихся на ногах красноармейцев, всех сразу.

Подъесаул рассортировал их.

— Ты — в первый ряд, — сказал он одному красноармейцу, высокому, жилистому мужику, и казаки поспешно подхватили его, выволокли из кучи пленных. — Ты — тоже в первый ряд, — велел Греков другому красноармейцу, как две капли воды похожему на первого, такому же длинному, кадыкастому, носатому. — Ты — во второй ряд. — Греков брезгливо ухватил испачканного кровью, бледного, как бумага, молоденького красноармейца за рукав, отвел в сторону. — Ты — тоже во второй ряд. — Греков вытянул из кучки пленных еще одного человека — сгорбленного, седого, в железных очках, похожего на сельского учителя.

Не сразу понял Семенов, по какому принципу подъесаул выбирает людей, но минут через пять сообразил — Греков ставит их по росту.

Ухмыльнулся довольно, отер рукою усы:

— Лихо!

Из открытой двери сарая на атамана пахнуло крутым спертым духом — запахом мочи, крови, кала, еще чего-то гадкого; Семенов понял, что красноармейцев держали здесь, поспешно отвернул голову в сторону и сморщился.

Подъесаул Греков, поставив пленных в рядок, друг за другом — таких рядков образовалось пять, — расстрелял этих людей из нагана прямо тут же, у стенки сарая. Бил в затылок красноармейцу, стоявшему в рядке последним. Пуля насквозь прошибала голову не только этому человеку, но и двум красноармейцам, стоявшим впереди него — протыкала словно шампуром. Семенов подивился изобретательности Грекова, на всякий случай отошел подальше, чтобы его случайно не забрызгало кровью, похвалил подъесаула, когда на земле, оплывая в крови, лежали пятнадцать трупов с развороченными мозгами:

—А вы, право, великий мастер! Достойны звания есаула. — Атаман загнул пять пальцев, жестко, будто гвозди, притискивая их к ладони. — Пять патронов, надо же! — В голосе его вновь послышались удивленные нотки, словно он не верил в то, что одним патроном можно уложить трех человек. — Всего пять! Сегодня же канцелярия начнет оформлять документы на присвоение вам очередного звания.

Греков сунул наган в кобуру и лихо щелкнул каблуками.

— Главное в этой работе — не испачкаться мозгами, — сказал он. — Мозги очень плохо отмываются. Много хуже крови.

— Какая экономия патронов! — пробормотал атаман восхищенно, садясь на коня...

Греков через две недели получил звание есаула и пошел на повышение — был назначен на должность заместителя начальника контрразведки. Предприимчивые люди не должны пропадать. До сих пор у Семенова в ушах стоят эти его слова: «Какая экономия патронов!» Атаман усмехнулся. Стараясь, чтобы бутылка не громыхнула о ведерко, он налил себе еще шампанского.

Театр, несмотря на слабую игру актеров и интеллектуальную хилость пьесы, был полон, на галерке люди сидели даже на перилах, напряженно следили за тем, что происходит на сцене. Семенов не удержался, вздохнул, жалеючи публику: «Народ этот понять не дано, для этого надо иметь мозги ого-го какие! Какое-то жалкое театральное действо для них интереснее яви, самой жизни... Охо-хо, грехи наши тяжкие. — Семенов невольно, по-старчески закряхтел. — А жизнь — она много острее, интереснее, неожиданнее театра... Охо-хо!»

Недавно в Чите побывала специальная комиссия из Омска в составе пяти человек — разбиралась в сути конфликта между атаманом и Омском. Руководил комиссией генерал-лейтенант Катанаев, человек неразговорчивый и строгий. Интересно, какие выводы сделает эта комиссия? Семенов вновь выдернул бутылку из серебряного ведерка. Шампанского в бутылке оставалось всего ничего — на донышке. Атаман ощутил, как у него раздраженно, задергалась щека, следом дернулся ус — тоже одна сторона. Нервы, нервы, все проклятые нервы.

В зале изменилось освещение, оно делалось тусклым, сцена вообще погрузилась во тьму; откуда-то снизу, как из-под земли, принеслись мерные удары барабана. Барабан словно отсчитывал годы, вехи жизни, чем-то эти удары напоминали лесную кукушечью песню, и Семенов начал считать удары — раз, два, три... В углах сцены зажглись свечи — тусклые слабой сильные огоньки, не способные одолеть тьму; грохот барабана стал угасать. Вдруг сверху, с галерки, расположенной чуть в стороне от ложи атамана и тяжело нависшей над пространством, прямо под ноги Семенову шлепнулся тяжелый предмет...