«Последний римлянин» Боэций - Виктория Уколова

Идея противоборства или возможного союза с Фортуной начинает доминировать в ренессансном мировоззрении. Людям Возрождения, которым было свойственно острое индивидуальное переживание действительности, высокая самооценка и вера в человеческие возможности, более близкими оказались абсолютизация Боэцием в Фортуне изменчивости и непредсказуемости, олицетворения случая, способного даровать счастье, удачу или принести несчастья, случая, который надо преодолеть или не упустить, и, наконец, призыв противостоять Фортуне, полагаясь лишь на собственные силы.

Боэциевы мотивы получают развитие в сочинении первого гуманиста поэта Франческо Петрарки «О средствах против всякой Фортуны». «Индивидуальное переживание действительности, символизированной Фортуной, порождает целиком личное, эмоционально окрашенное, чаще всего недоверчивое к ней отношение. Она рисуется коварной и опасной у Поджо, завистливой к достоинствам человека, о каковом ее качестве особенно часто упоминает Кастильоне, притворной, лживой, вероломной, о чем не устает предупреждать Петрарка, иррациональной, согласно Понтано, наконец, по общему мнению, как женщина капризной и непостоянной»[154].

В этих условиях переосмысляется развитое Боэцием понимание взаимоотношения мудрости и судьбы. Большое значение придается не мудрости как таковой, не созерцанию, а доблести и действию, способности не только противостоять Фортуне, но обуздать ее и обратить на пользу себе, иным становится и этический идеал. Однако линии, ведущие к «последнему римлянину», прослеживаются в «Изгнании торжествующего зверя» Джордано Бруно, в котором восхваляется торжество Фортуны в мире, создается ее своеобразный аллегорический апофеоз. Завершающее «историю» Фортуны в эпоху Возрождения сочинение как бы перекликается с «Утешением», замыкавшим античность и знаменовавшим начало средневековья.

«Прекрасный мир с прекрасными частями»

Разум — это истинный бог Боэция, однако было бы неверно представлять автора «Утешения» сухим рационалистом. В не меньшей степени, чем стройностью логических конструкций, он мог и наслаждаться красотой мира, образно и поэтично воспевать в великолепных гимнах, и анализировать ее с помощью философских методов. Не случайно эстетические воззрения — важная часть философской системы «последнего римлянина», которого можно считать в определенной степени и одним из основоположников средневековой эстетики.

Мысль о прекрасном постоянно волновала Боэция. Ответы на вопросы о том, в чем заключена гармония мира, гармония мира и человека, что такое красота и каковы ее конкретные проявления, он искал, начиная с ранних сочинений — «Наставления к арифметике» и «Наставления к музыке», и даже ожидание казни не сделало его мироощущение мрачным и пессимистическим. До последнего часа философ верил в неизбежность торжества разума, блага и красоты.

В эстетике Боэция можно условно выделить три основных раздела: 1) учение о числе как эстетическом первопринципе и его модификациях; 2) музыкальную эстетику, в которой основное внимание уделено рассмотрению гармонии, определению музыки и ее задач (более широко — искусства вообще), психологическому и моральному воздействию музыки на человека; 3) раскрытие понятия эстетического предмета, завершающееся своеобразной иерархической концепцией прекрасного.

Отправной точкой эстетики Боэция, как и его философской системы в целом, является представление о том, что мир устроен по образу, покоящемуся в высшем разуме: «Происхождение всего сущего и то, каким образом все движется, причины, порядок, формы берут начало из неподвижности божественного разума… Заключенный в круг своей простоты, он располагает образом многообразия всего сущего»[155]. Этот первообраз отождествляется Боэцием с числом (в этом он следует пифагорейско-платоновской традиции, придававшей исключительное значение не только математическому выражению мировых связей, но и их математическим основаниям).

Посредством соединения числа-образа с материей происходит отчуждение бытия от высшего разума и развертывание бытия во времени, с тем чтобы оно снова возвратилось к своему первоначалу. Таким образом, бытие и структура всего сущего рассматриваются философом как рациональные и математические. «Все созданное из первичной природы вещей… сформировано расположением чисел», — утверждает Боэций. В числах кроется начало многообразия сочетаний четырех элементов, составляющих физическую основу мира. Они определяют смену времен года, движение светил, вращение неба. По их примеру «располагаются» обычаи людей[156].

Число составляет сущность вещи, но в то же время оно представляет собой некое энергийное начало, сообщающее форму материальным объектам, поскольку материя, если она не соединена с числом, бесформенна и инертна. Следовательно, по Боэцию, число определяет внутреннюю и внешнюю структуру вещи, т. е. выступает в качестве эстетического первопринципа, В то же время благодаря числу осуществляется соединение всего сущего. Числа не только причины вещей, но и посредники, связывающие идеальное бытие с материальным миром. Для «последнего римлянина» именно в числах кроется источник единообразного строения мира, его гармоничности.

Философ определяет число как собрание единиц-точек, или как количественное множество, составленное из единиц. Первое определение носит пифагорейско-платоновский характер, второе, по-видимому, восходит к Аристотелю. Однако первое, структурное, понимание числа у Боэция преобладает.

Единица, лежащая в основе числа, как и точка, неделима. Она выступает как бы «математическим атомом». Подобно тому как единица, не являясь числом в собственном смысле, все же оказывается началом чисел, как бы содержа в себе весь их поток, так и точка, «не вмещая никакой длины» и «не будучи ни промежутком, ни линией», все же порождает протяженность. В этом — тождество единицы и точки.

Чтобы образовать число, единицы-точки должны быть расположены на каком-то расстоянии друг от друга. Здесь нашло отражение присущее античности представление о связи между понятием числа и пространственной протяженности. Число представляется Боэцию пластически в виде линии, фигуры на плоскости или объемного тела. Так возникают числа линейные, треугольные, четырехугольные, многоугольные, пирамидальные, многогранные и т. д. В основе всех фигурных чисел лежит треугольник. Такое наглядное изображение чисел берет начало в пифагорейском учении и свидетельствует об исключительной живучести структурно-пластического понимания числа.