Карибский реквием - Брижит Обер

– Месье, пристегните ремень! – взвизгнула стюардесса.

Ни слова не говоря, он так мрачно на нее посмотрел, что она осеклась и ретировалась в сторону другого пассажира, в то время как он продолжал медленно расстегивать пиджак.

Сидя за своим директорским столом, Дон Филип Морас уже в третий раз поднес руку к галстуку, чтобы убедиться, что узел завязан безукоризненно. Он не терпел небрежности ни в чем. Никаких внешних проявлений слабости, которые мгновенно стали бы ассоциироваться с признаками старческого маразма. В свои восемьдесят два года он по-прежнему держался прямо, как жердь, всегда был тщательно подстрижен и выбрит и, с тех пор как у него появились проблемы с сердцем, не употреблял ничего крепче йогуртов и апельсинового сока. Он взглянул на платиновый «Ролекс»: что этот слизняк Вурт себе позволяет? Он опаздывал уже на восемь минут. В молодости ему доводилось убивать за куда меньшие провинности, подумал он, рассеянно глядя на блестевшие под луной волны. Смотреть на море через герметично закрытые, бронированные стекла – какой бред!

– Не нервничай, Филип, – прошептала жена попортугальски, – это вредно для сердца.

Он вежливо ей улыбнулся. Пусть старая, уродливая и к тому же невыносимая святоша, Гризельда была его женой и матерью его сыновей. И в этом качестве имела право рассчитывать на самое большое уважение. Даже если ни одного из их мальчиков уже не было в живых. Он незаметно перекрестился, как и всегда, когда думал о них: Джон, названный так в честь Джона Кеннеди, благодаря которому Филип Морас получил благословенное американское гражданство. И это все для того, чтобы Джонни подох во Вьетнаме. Джеймс, названный в честь Джеймса Кани[95], Джеймс, который загнулся от рака печени в сорок шесть лет… И наконец, Хуан, младший, свет его очей, перл его души, умер от передозировки рождественским вечером 1991 года. Сын компрадора оказался таким идиотом, что сам пробовал товар… Он почувствовал, как от гнева и печали стало сильнее биться сердце, и попытался успокоиться. Теперь они остались вдвоем, он и Гризельда. Старые и одинокие. Затерянные посреди океана на плоту своей старости, в окружении акул вроде Вурта и Пакирри. Если бы он захотел, то мог бы заказать бассейн из платины и плавать в жидком золоте, но сыновей у него больше нет. Нет никого, кто мог бы защитить его старые больные кости. И ничего, кроме старого, хитроумного мозга. И его денег. Пусть не надеются, он не позволит безропотно себя ободрать. Даже таким шакалам, как Вурт или Пакирри. Они у него задохнутся в собственном дерьме.

– Месье, Вурт пришел, – объявил Ив, метрдотельфранцуз, истинный бретонец родом из Сен-Барта.

– Пригласите, – проскрипел Дон Морас, сжавшись в своем кресле в стиле ампир.

Гризельда поднялась и вышла, топоча, как маленькая серая мышка. Каждый вечер она ходила молиться в пристроенную к дому часовню.

Вурт проскользнул в комнату своей расхлябанной походкой, приглаживая каштановые волосы. Растянутые на коленях брюки, майонезное пятно на галстуке. Даже шелковый пиджак казался на нем половой тряпкой. Дон Морас демонстративно взглянул на часы, но Вурт смотрел на него своими тусклыми глазами, явно не чувствуя никакой неловкости.

– Что у нас с Тринидадом? – резко спросил Дон Морас по-английски.

– Дело застопорилось.

– Я полагал, что доставка должна была состояться двадцать шестого. Сегодня у нас двадцать восьмое. А нашим компаньонам в Майами мы должны отгрузить товар не позднее тридцатого. Eunaocompreendo[96].

Вурт неопределенно развел руками:

– Эти болваны осторожничают. Они торгуются. Требуют дополнительно двадцать пять процентов.

– Ни сантима! Кто ведет переговоры?

– Эстевес.

Чарли Эстевес. Вот уже двадцать лет он занимался бухгалтерией семейства Перейра. Серьезный человек. Странно, и в самом деле странно. Дон Морас нервно барабанил пальцами по подлокотнику кресла.

– Где слабое звено?

– Пакирри. Он хочет получить контроль над всем районом. Он сделал им встречное предложение, – бросил Вурт с равнодушным видом пресытившейся гиены.

Дон Морас почувствовал, как из глубин его истерзанного тела поднимается волна адреналина, болезненно пролагая себе путь сквозь забитые холестерином артерии. Если бы в молодости он не налегал так на жратву, не злоупотреблял курением и алкоголем, возможно, сейчас ему не пришлось бы прибегать к услугам ублюдков вроде Вурта, чтобы уладить свои дела. Он сам был бы в состоянии вооружиться автоматом Калашникова и разнести башку Пакирри, этому куску дерьма.

– Я думаю, самое время избавиться от господина Пакирри, – четко выговорил он.

Вурт молча согласился, опутив веки.

– И как можно скорее, – добавил Дон Морас своим въедливым голосом. – Мы должны провернуть сделку с Тринидадом в самые сжатые сроки. Ternalgumprob-lema?[97]

– Нет, больше ничего.

Вурт стоял, вяло почесывая между ног. Дон Морас еле сдерживал раздражение. Как только эта навозная куча Вурт уладит вопрос с Пакирри, он займется им лично.

– Ты свободен, – бросил Дон Морас сквозь сжатые зубы.

Вурт повернулся было к обитой кожей двери, но вдруг остановился на полпути.

– Да, совсем забыл, есть еще одна проблема, – сообщил он, медленно поворачиваясь.

– Что еще за проблема? – переспросил Дон Морас внезапно осевшим голосом.

– Вот, – ответил Вурт, медленно нажимая на спусковой крючок своего пистолета. – Goedereis![98]

Пуля весом 8,10 грамма вылетела из пистолета со скоростью 350 метров в секунду, попала ровно между глаз Дона Мораса, как раз на уровне панамы, и вышла через затылок, взорвавшись пурпурным гейзером. Вурту было забавно наблюдать, как пальцы старика продолжают барабанить по подлокотнику кресла. Он не стал терять время и подходить к трупу, открыл дверь в часовню, скрытую за драпировкой, и остановился на пороге. Под выбеленным известью сводом было прохладно и сумрачно. Гризельда, стоявшая на коленях перед алтарем рядом с огромным букетом антуриумов, подняла на него глаза, увидела направленное на нее оружие, открыла от удивления рот и получила пулю прямо в сердце. Ее тело, подброшенное ударом, столкнуло гипсовую статую святой Риты, которая беззвучно опрокинулась на цветы.

Оба убийства, абсолютно бесшумные благодаря привинченному к дулу глушителю, заняли не более двух минут. Ополоснув в кропильнице запачканные порохом руки, Вурт спокойно вышел из часовни и направился к кабинету, где должен был находиться Ив и остальной персонал. Работа еще не была завершена.

Все произошло очень быстро, без ненужных слез и стенаний. Никто просто не успел опомниться. Выполнив свою задачу, он остановился перед висевшим в столовой венецианским зеркалом, чтобы убедиться, что его одежда не запачкана подозрительными пятнами. Ему усмехнулся труп молодой служанки, застигнутой пулей в тот самый момент, когда она чистила столовое серебро: посмертный оскал обнажил зубы. Хорошенькая девчонка. Из чистого хулиганства он запечатлел легкий поцелуй на еще теплых губах и вышел на свежий ночной воздух. Лестница, выдолбленная прямо в склоне крутой скалы, привела его к частному причалу. Охранник направил пучок света электрического фонаря на гостя и, узнав Вурта, поднес руку к фуражке.

– Goedenavond, mynheer Voort, hoe maaktиhet?[99] — вежливо поинтересовался он, привычный к не совсем обычному распорядку дня обитателей дома.

– Heelgoed,Andy,dank и[100], – ответил Фрэнки, выпуская ему пулю в сердце.

Энди тяжело рухнул на землю. Перешагнув через его массивное тело, Вурт прыгнул в одну из двух лодок с подвесным мотором, нажал на газ и взял курс от берега. Он уложился в нужное время. Лучше не бывает. Пройдя две мили, он причалил к стоявшей на якоре небольшой яхте, над которой развевался нидерландский флаг, и проворно вскарабкался на борт. Ожидавший его моряк вопросительно приподнял брови, и он ответил ему кивком головы. Человек запустил мотор.

– Мне нужно позвонить, – бросил Вурт, закрывая за собой дверь каюты. – Не беспокой меня.

Он улыбнулся, вспомнив прежнего Фрэнки Вурта, это ничтожество с его убогими делишками. С тех пор как он убил всех этих типов на Фронт-стрит, он понял, в чем его предназначение, его карма. О нет, он уже не тот жалкий Фрэнки. Теперь он был сильным – сильным и опасным, как змея, совершающая молниеносный бросок. Да уж, мир еще не скоро его забудет. И для начала надо заняться черным ублюдком, засадившим его в тюрьму. Подумать только, как раз в тот день, когда он сделался равным Пакирри, с ним связался человек, который больше всего на свете хотел проучить этого Леруа, любителя копаться в грязном белье.