Черный передел - Алла Бегунова

– Вспоминаю одну инструкцию господина Турчанинова.

– О чем это?

– Про мусульман плохих и хороших.

– Да ну их к лешему! – рассмеялся адъютант светлейшего. – Взгляните лучше на мою добычу.

Аржанова обернулась.

Хотя на щегольский кафтан молодого офицера кое-где насел птичий пух, а ботфорты почти до колен испачкались в грязи, чувствовал он себя превосходно. Секунд-ротмистр держал за серые перепончатые лапки не очень большую, немного похожую на утку птицу весьма необычной расцветки – ярко-оранжевой. Она, вися вниз головой, пыталась освободиться и изредка хлопала бело-зелено-оранжевыми крыльями.

– Ничего подобного никогда не видела! – призналась Анастасия.

– Я – тоже, – сказал Мещерский, – великолепный экземпляр, не правда ли?

Он поднял птицу повыше, чтобы курская дворянка могла рассмотреть ее во всех подробностях. Птица, воспользовавшись этим, сделала рывок вверх и ущипнула адъютанта светлейшего за полу кафтана.

– Как вы ее поймали? – спросила Аржанова.

– Дело в том, что я не ловил. Она сама пошла в руки. Прямо у гнездовья… Такое вот доверчивое, непуганное существо. А еще мы с солдатами подсрелили шесть серых уток.

– Значит, охота была удачной?

– Вполне.

– Поздравляю.

– Это – вам в подарок, – Мещерский протянул оранжевую птицу Анастасии. – Крымская диковинка…

– И что с ней делать? – Аржанова продолжала рассматривать трофей секунд-ротмистра, но не спешила брать его в руки. – Убивать жалко. Давайте мы ее отпустим…

На лице молодого офицера тотчас отразилась обида, и она поторопилась добавить:

– Я пошутила, Михаил…

– У вас же был талисман в прошлой поездке, – сказал Мещерский. – Древнегреческая камея с профилем богини Афины-воительницы, подаренная к тому же татарином… Почему бы и теперь нам не обзавестись чем-то вроде талисмана… Нужна необычная, но сугубо крымская вещь. Эта птица – странная и очень красивая. Тем более, пришла сама…

– Птица-талисман?

– Думаю, такое возможно.

Аржанова не первый день знала начальника своей охраны. Иногда его посещали абсолютно невероятные фантазии. В сентябре 1780 года, когда они прибыли в Гёзлёве, там разразился сильнейший шторм, длившийся три дня. Так молодой кирасир захотел именно в это время искупаться в море, прыгнуть в бушующие волны со скалы. Но она не разрешила. У них произошла первая ссора. На счастье, вечером к ним приехал Микис Попандопулос, резидент русской разведки в Крыму. Их обязали кое в чем ему подчиняться, и греческий коммерсант завершил бессмысленный спор жестким приказом.

До сих пор Аржанова пребывала в уверенности, что нервный срыв случился у Мещерского от непривычной обстановки. Тогда всю неделю они ездили в степь искать потайные татарские колодцы. А степь, она действует на русского человека как наркотик. От безграничности ее безжизненного пространства у него начинается головокружение, потом – тоска, затем – приступ неуправляемой энергии.

Теперь коварная крымская степь, хотя и не безжизненная осенняя, а зеленая весенняя, снова лежала перед ними. Едва ли Мещерский боялся ее. Он был человеком не робкого десятка. Но что-то непредсказуемое и вместе с тем почти неотвратимое, уже пережитое им здесь, могло смущать секунд-ротмистра.

– Ладно, – сказала Аржанова. – Посадим птицу в клетку, где раньше находились куры. Все равно, сейчас она пустует.

– Очень хорошо, – отозвался молодой офицер.

Впоследствии они выяснили, что адъютанту светлейшего попалась огарь, вернее, селезень огари, о чем свидетельствовала узкая черная полоска на его желтой шее. Редкий вид из отряда гусеобразных, крымский эндемик, огарь зимует в Африке, но в апреле возвращается в родные края. В присивашских степях птицы сбиваются в пары, устраивают гнездовья, откладывают 8-10 яиц и высиживают птенцов. Кормятся они водными растениями и животными. Правда, Апельсин – так назвала Анастасия подарок Мещерского – ел и размоченный хлеб, и сваренные вкрутую порубленные яйца, и даже творог.

Пока его помещали в клетку, селезень вел себя буйно: больно щипался, бил крыльями, издавал грозные гортанные крики. Угощение в виде кусочков сдобной булки, предложенное ему курской дворянкой, он поначалу отверг. Но она продолжала держать их на ладони, и Апельсин вскоре передумал. Он жадно проглотил несколько кусочков и стал ждать продолжения, глядя на хозяйку немигающим черным круглым глазом. Анастасия улыбнулась: все получилось, как всегда. Обычно животные сперва яростно сопротивляются ей, затем привязываются на всю жизнь.

Оранжевая птица находилась в центре внимания довольно долго. Аржановцы и кирасиры обсуждали ее экстерьер, поведение и дальнейшее использование. Желания прирезать красавца не возникло ни у кого. Наоборот, говорили о том, даст ли огарь потомство, если скрестить селезня с домашней уткой или с гусыней.

Обед поспел, и люди сели вокруг костра на ковры, положенные прямо на коричнево-серую землю Чонгара. Приготовленные по-охотничьи утки – разрубленные на куски и на шампурах поджаренные над костром – имели нежное, но немного отдающее вкусом морской воды мясо. Сивашских птиц заели пшенной кашей, запили чаем и стали собираться в дорогу.

Перешеек уже вовсю заливали нагонные волны.

Не то, чтобы они покрывали сушу полностью, но переодически перекатывались через нее, повинуясь ветру, который по-прежнему дул с востока на запад. Дорога утратила свой привычный вид. Колея то скрывалась под водной рябью, то обнажалась вновь, Края ее осыпались вниз и добавляли воде коричневого цвета, замутняя ее мельчайшими частицами почвы.

Переменчивая картина бегучих этих вод, наступающих на перешеек, почему-то сильно напугала лошадей. Они не хотели спускаться с обрыва, сопротивлялись понуканиям и даже поднимались на дыбы. Кирасирам пришлось спешиться и вести коней вповоду. С упряжными поступили точно так же. Аржановцы вылезли из повозок и пошли рядом с ними, подбадривая животных криками и ударами кулаков по бокам и спинам.

Однако такие меры не подействовали на великолепного Алмаза.

Не доходя сажень пяти до воды, он чуть не вырвался из рук сержанта Чернозуба, державшего поводья сразу двух лошадей: своего могучего каракового жеребца по кличке Бурелом и изящного серого «араба». Спокойный и неповоротливый Бурелом лишь косился на буйного соседа и упирался молча. Алмаз же тревожно ржал, бил копытом в землю, приплясывал на месте, но вперед тоже не шел.