Под флагом Катрионы - Леонид Борисов

– Но он им ничего не принес, – рассмеялся Стивенсон, отбрасывая затупившийся карандаш и беря остро отточенный, новый. – Ничего – из того, чего они ждали. Но

Охотник принес им песни, стихи, баллады,Несколько сказок и длинную повесть о мужестве.Он предложил людям себя самого и бросил ружье на землю;Он сел на камень и приготовился к рассказу.Но люди… Их было сорок – и ровно тридцатьПовернулись и ушли, а те, что остались,Не стали слушать усталого охотника,А как по команде сказала ему:– Ты не умеешь стрелять, ты не охотник!Ты взял с собою тридцать патронов,И вот они, – ты принес их обратно.Ты боишься выстрелить, ты враль, фантазер, бродяга!

– Браво, Лу! – воскликнул Стивенсон и, отбросив карандаш, довольно потер ладонь о ладонь. – Еще строка, две – и ты скажешь то, что останется и после твоей смерти! И посвятим это Фенни!

И охотник ответил всем этим людям:– Уйдите, оставьте меня одного,Нет, не одного, но в компании с тиграми, слонами и ветром,С хитрой лисой, которая сплетничать будетВсем и каждому о том, что усталый охотникСмертельно и страстно любит всё, что живет,Всё, что дышит и покоряется жизни.А она за это…

Стивенсон задумался: что же она за это? Думал он недолго, – еще полминуты, и рука его размашисто написала:

…называет его избранником, —Нисколько не возвышая над людьми,Но разрешая ему выйти из общего строя[6].

Стивенсон еще с минуту держал карандаш над бумагой, а потом вслух прочел написанное с начала, поправил некоторые слова, максимально уплотнил свою недлинную поэму в полупрозе и написал в конце: «Тихий океан, на борту „Экватора“, число и месяц забыл, год 1889-й. Роберт Льюис Стивенсон».

Тем временем Фенни выговаривала Ллойду:

– Ты хочешь погубить всех нас, безумец! Что будет с нами, если умрет Луи? Представь, что он утонул…

– Представил, – покорно отозвался Ллойд.

– Это скандал – скандал на всю Европу, – назидательно продолжала Фенни, трагически прикрывая глаза и вытягивая шею. – Во всех газетах напишут, что мы не уберегли великого романтика!

– Стивенсон не романтик, мама, – мягко поправил Ллойд. – Он реалист, а если романтик, то совершенно новой формации. Ему чужда театральная напыщенность романтиков нашего века. Мой дорогой Льюис устремлен в будущее, он…

– Он после купания сидит у себя в каюте и трясется в ознобе, – грозя сыну пальцем, сказала Фенни. – Или лежит на койке. Зайди, Ллойд, посмотри, что с ним. Надо же придумать – нырять в Тихом океане! За час до прибытия! Позови ко мне капитана; я намерена поговорить с ним всерьез!

– Не делай, мама, глупостей! – запальчиво произнес Ллойд. – Капитан корабля – полновластный хозяин! Его приказания – закон.

– Даже и в том случае, когда он потворствует болезненным склонностям своих пассажиров? – прищуриваясь, спросила Фенни.

– На «Экваторе» нет пассажиров с болезненными склонностями, мама, – горячо возразил Ллойд, а про себя подумал: «За исключением одной пассажирки…» – На нашем судне все здоровы, и наиболее здоровый из всех – мой дорогой Льюис!

– Поди посмотри на этого здорового, – упрямо вскидывая голову, проговорила Фенни, закуривая папиросу. – Посмотри, а потом скажи мне, что ему нужно. Иди, Ллойд! Жду тебя через пять минут.

Ллойд пришел к матери спустя четверть часа и доложил, что ее муж, а его отчим, чувствует себя превосходно и намерен искупаться еще раз.

– У него температура, мама, – именно та, которая ему так необходима!

Часть седьмая

Тузитала

Глава первая

Всё не то и не так

еподалеку от острова Уполо стояли три крейсера: немецкий, английский и американский. Огромное оранжево-лимонное солнце поднималось из-за высокой горы Веа. Три десятка лодок с туземцами-рыбаками медленно скользили по спокойной глади океана. Церковный колокол с унылым однообразием оповещал о начале службы. Двести англичан, семьдесят немцев и тридцать два американца – весь наличный состав европейцев на острове – приступили к своим делам: небольшая группа мужчин всех трех национальностей отправилась в свои консульства, остальные уселись за стойками трактиров, винных и бакалейных лавок. Немцы и англичане сняли со стен счеты и принялись подсчитывать барыши, действуя преимущественно теми костяшками, что расположены в рядах посередине.

Американцы со своими семействами ушли на охоту в джунгли; тысячи совсем недавно напуганных птиц тучами кружили над островом. Высокие кокосовые пальмы ненадежно укрывали их в своей негустой листве, похожей на длинные перья.

Вождь Матаафа, сорокапятилетний толстяк с физиономией сатира и бегающими глазами содержателя харчевни, раскладывал сложнейший пасьянс «Коломбина», загадывая свою судьбу: быть королем или узником на Маршальских островах, куда обычно отправляют англичане непокорных европейскому контрольному совету туземных владык острова. Пять тысяч островитян – людей высокого роста, с мужественной, гордой осанкой, стройных, широколобых, золотистоглазых, доверчиво-великодушных и лишенных чувства хитрости и корысти – ежедневно с шести утра до полуночи трудились на сахарных и хлопковых плантациях, стирали и гладили в прачечных, принадлежавших белым господам из Лондона, Берлина и Нью-Йорка; долбили мотыгами землю, с ловкостью обезьян забирались на пальмы, сбрасывая оттуда орехи величиной с детскую голову; готовили пищу на кухнях Листеров, Кауфманов и Хигеров, подсчитывая подзатыльники, оплеухи и пинки, щедро раздаваемые женскими и мужскими руками, белые пальцы на которых были унизаны золотыми кольцами.

Европейцы научили туземное население пить ром, коньяк, виски, платить особый налог в пользу миссионеров и безропотно выполнять все приказания представителей «высшей расы». Лет тридцать назад, в середине девятнадцатого столетия, янки и бритты приступили к вывозу с острова каменных и деревянных идолов, которым молились самоанцы. Не желая ссориться с ними на небезопасной религиозной почве, белые просветители взамен искусно сделанных идолов, пригодных для музеев, привозили фабричного производства копии. Года за два до прибытия Стивенсона на остров местный судья приговорил Салмона Искендера к пятилетнему тюремному заключению за оскорбление жены консула США: вздорная дамочка ударила Искендера по щеке и плюнула ему в лицо, обозвав дураком, свиньей и болваном. Искендер пожаловался консулу; тот затопал ногами и приказал немедленно извиниться перед своей женой. Искендер послушно исполнил приказание, а потом надавал консульше пощечин, трижды плюнул ей в лицо и спокойно сказал своему господину, что вот точно так же била его мадам и приблизительно столь же щедро плевала ему в глаза.

«Этого нельзя делать, – заявил Искендер. – Вот я плюну в твои светлые глаза, господин; что скажешь на это?»

Консул испугался и убежал к себе в дом. Спустя неделю Искендер был осужден. Когда его хотели заковать в цепи, он, рассвирепев, набросился на судью и жандармов, избил их, а сам выбежал из помещения суда и скрылся. На следующей день загорелось жилище судьи. Еще через день двое неизвестных раздели догола жену консула на террасе ее дома и высекли пальмовыми листьями.

Искендера так и не нашли. Американский консул выписал себе слуг из Нью-Йорка. Негр, его жена и двое детей вскоре заменили повара, прачку и водоносов.

Матросы и офицеры с кораблей, стоявших на рейде, вели себя благовоспитанно с европейцами и всячески оскорбляли самоанцев. Жаловаться на обидчиков было некому и некуда. Белый – это господин; он выдумал порох, телеграф и поющую деревянную коробку с трубой. Белый молится своему богу в церкви, и туда не пускают самоанцев, но они позволяют рассматривать своих идолов и даже смеяться над ними. Миссионеры говорят, что идол – это безобразие и вовсе не бог, что настоящий бог, помогающий человеку, только у белых, что надо сжечь или разбить идолов и принять христианство. Белые – очень странные, непонятные люди; они что-нибудь пообещают, а потом говорят: «Ничего подобного, ты врешь!» Они целуют своим женам руку, и эта же рука бьет тебя. Они пьют вино, обманывают друг друга. Самоанец не понимает этого, он крепко держит данное слово, он готов в огонь и в воду ради своего друга; он не украдет, не обманет; он охотно служит белому, привязывается к его детям, но белому это, видимо, не нужно, белый равнодушен к самоанцу. О, если бы он был только равнодушен! Очень мало среди белых хороших, добрых людей.

На острове Уполо, куда прибыл Стивенсон, всё было не так, как он думал, как ему казалось, как хотелось бы ему…

В желтой соломенной шляпе с большими полями, с гитарой в руках, Фенни по трапу сошла на берег и огляделась. Всё не то и не так и не похоже на Таити и Апемама. Гм… Вот и приплыли?

Она щипнула струны гитары, всеми пальцами правой руки прошлась по ним несколько раз, что должно было означать приветствие мужу, под руку с Ллойдом шагавшему по каменным плитам набережной. Стивенсон – в белой куртке, Ллойд – в темных очках и полосатой пижаме.