Первый нехороший человек - Джулай Миранда

С чего такое маловерие? – спросил он.

Я сказала, что вера здесь ни при чем, нельзя все время получать что хочется. Но он был прав. Настоящая мать швыряет свое сердце через забор и лезет следом.

Я закрыла «Косматую семейку», выключила свет и взяла его на руки.

Эк я себя накрутила, да? Вот глупая Милли [25] . За твою долгую-долгую жизнь мы еще простимся миллион раз и поздороваемся миллион раз.

Джек взглянул на меня; его интересовало, куда делась сказка на ночь.

Ладно. Однажды, – начала я, – когда ты вырастешь, я буду ждать тебя с самолета, ты будешь лететь. Ты будешь возвращаться из Китая или с Тайваня, и я встану, когда объявят твой рейс. Кли тоже встанет, она будет рядом. Мы будем ждать со всеми остальными мамами, папами, мужьями и женами, в конце длинного зала прилета. Пассажиры начнут просачиваться по коридору. Я буду искать, искать, сердце у меня забьется, где же, где же, где же – и тут я увижу тебя. Джек, мой малыш. Вот он ты, высокий, красивый, со своей девушкой или парнем. Я буду махать тебе, как сумасшедшая. Ты меня не заметишь – а потом заметишь. Ты помашешь. И я не смогу удержаться, я побегу к тебе по залу. Это слишком, но уж если я побегу – не остановлюсь. И знаешь, что ты сделаешь? Ты тоже побежишь. Ты побежишь ко мне, я побегу к тебе, и мы, приближаясь друг к другу, станем смеяться. Смеяться, смеяться, бежать, бежать, бежать, и будет играть музыка, медные духовые, высокий гимн, ни единого сухого глаза в зале – и финальные титры. Аплодисменты дождем. Конец.

Он спал.

Когда она вернулась с работы, грегорианский хорал еще играл. Я ждала в озаренной свечами комнате. Она сунула голову внутрь, оторопела. Я налила текилу в единственную в доме стопку: последние шестнадцать лет в ней лежали пыльные заколки.

– Странный свет, – сказала она, пригубив и оглядываясь по сторонам. Диск перебрался на следующую песню, гимн умолкания. Онемевшие, мы забрались в постель.

Я лежала с ней, она свернулась рядом, как встарь, буквой «S».

Песня доиграла до конца, началась новая, одинокий голос в беспредельном соборе взбирался ввысь, отдавался эхом, восхвалял. Певца вознесло и осветило благодарностью – не за что-то отдельное, а за всю его жизнь, в том числе – и за муки. Даже на латыни было ясно, что он благодарит Бога в особенности за муки, за то, как они позволили ему так крепко прикипеть к миру. Я сжала ее руки, она теснее обняла меня.

– Тебе придется съехать.

Она застыла. Я представила человека, который пилит себе большой палец. Закрыла глаза и стала пилить, пилить.

– Тебе нужно обжить свою первую квартиру, научиться заботиться о себе, быть свободной. Влюбиться.

– Я влюблена.

– Это приятно. Что ты это говоришь.

Она не повторила.

Поскольку она лежала позади меня, я долго не знала, что происходит. И тут она резко вдохнула, втягивая слезные сопли обратно в горло.

– Я не знаю, как буду… – Она шмыгнула носом мне в шею. – …о нем заботиться.

Я досчитала до девяти.

– Я бы могла – если хочешь – оставить его тут. В смысле, пока ты не обживешься.

Теперь она плакала так, что я это ощущала – все тело у нее тряслось.

– Кажется, я худшая мама из всех на свете, – выкашляла она.

– Нет-нет-нет. Совсем нет.

Диск все играл и играл. Может, начал заново, сложно сказать. Мы уснули. Я встала, дала Джеку бутылочку. Вернулась, скользнула к ней в объятия, спала, спала. Утро заблудилось по пути домой. Мы пролежим так вечно, вечно прощаясь, никогда не расставаясь.

Глава четырнадцатая

Кли сочла, что будет меньше хлопот, если я сделаюсь законным опекуном.

– Потому что обживаться я, может, буду сколько-то.

– Разумно, – сказала я, задержав дыхание. Теперь, когда все было решено, она строила планы быстро, с непривычным ускорением. Меня уведомили о приеме в суде; она вела, болтала всю дорогу. Как выясняется, кто угодно может похитить вашего ребенка, если вы стоите перед судьей и говорите, что вас это «полностью устраивает». Социальный работник наведается ко мне четырежды в течение следующего года, а у Кли будет свое место.

– Мы более чем готовы помочь ей со съемом, – уверила меня Сюзэнн. – Очевидно, это следовало сделать сразу. Все родители совершают ошибки. Сама увидишь. Когда возвращаешься на работу? – Она думала, что победила – что мы соревновались за ее дочь, и она в конце концов взяла верх.

Я сказала Кли, что ей можно прекращать откачивать, поскольку все равно предстоит перейти на смеси, однако она пообещала, что оставит месячный запас.

– И когда буду приходить по пятницам – дам еще.

– Молоко уйдет. Ничего – ему уже семь месяцев. Ты отстрелялась.

Глаза у нее пропитались слезами. Слезами радости. Я не подозревала, насколько она ненавидит откачиваться.

Мы не проговаривали, что последняя ночь – последняя, но следующий день – день, когда она должна была переехать в квартиру в Студио-сити, из этого следовало, что она будет спать там в грядущую ночь, и ту, что за ней, и еще годы, пока не переедет – вероятно, в бо́льшую квартиру, возможно, с кем-то, с кем-то, за кого она выйдет замуж, может, у них будут дети. Рано или поздно она окажется в моем возрасте, Джек – в колледже, а это время, это очень краткое время, пока мы жили вместе, станет просто частью семейных историй о случайности, о друге семьи и о том, как все для всех сложилось. Подробности смоет: эта история, к примеру, как великий американский любовный роман, рассказана не будет.

Наутро ее мусорные мешки выстроились вдоль стены у двери. Еще чуть ближе к двери – и они отправятся вон сами собой. Знаменитая Рэчел приехала помогать с переездом.

– Я слышала, вы собираетесь основать компанию по производству ароматизированного попкорна, – сказала я, отрыгивая Джека через плечо. Она чуть отшатнулась.

– Наверное, можно и так сказать. То есть, по сути, так оно и есть.

Кли бухнула во входную дверь и схватила два мешка, поглядывая на наш разговор. Рэчел была очень тощей и еврейской на вид. Одета в блузку с пастельными диагональными полосами, на вид – как из 1980-х: шутка о том, какие нелепые были времена до того, как она родилась.

– Я что-то не так поняла? Кли говорила, будет жвачный попкорн.

– Это правда трудно объяснить, потому что я работаю на многих разных уровнях? – Она вскинула самый большой мешок на плечо. – Поразительно, что она вам вообще про это рассказала.

– Ну, она мне рассказала только про жвачно-попкорновый уровень.

Она оглядела меня до самого низа, а потом до самого верха, но остановила взгляд не на глазах у меня, а на шее.

Кли пропыхтела внутрь, схватилась за последний мешок.

– Всё!

– Правда? – Я огляделась. – В ванной?

– Проверила.

– Тогда ладно.

Она потрепала Джека по макушке.

– Пока, Чувачок. Не забывай свою тетю Кли. – Тетю. Когда она это решила? Он схватил ее за волосы; она выпуталась. Рэчел извлекла телефон и отвернулась: это мгновение нам выделили для прощаний. Кли сделалась дерганая. Я засомневалась, будет ли она являться каждую пятницу в десять утра. Она раскрыла объятия, как дружественный медведь.

– Спасибо за все, Шерил. Я вам вечером позвоню, ребята.

– Звонить необязательно.

– Я позвоню.

Мы посмотрели, как они садятся в машину и уезжают, а затем вернулись в дом. В комнатах стало иначе по звуку, потолки выше, пусто.

Раньше так было всегда, – пояснила я. – Когда в доме вот так, это нормально.

Она ничего не забыла? – спросил он. – Ничего?

Мы обыскали все комнаты. Она подошла к делу очень тщательно. Конверт между книгами исчез; исчезла и петелька от банки с газировкой. Но мы все же нашли одну забытую ею вещь.

Я вынесла кулон-кристалл из ванной и повесила его в кухне над мойкой. Джек понаблюдал, как он несколько раз стукнулся о стекло, затем беззвучно завращался.