Акулы из стали. Туман (сборник) - Эдуард Овечкин

– Так именно потому что он – боевой! Так солиднее же! Вашу славу, Сан Сеич, не укроешь теперь ни от кого полой шинельной!

– Льстец! Ну а список? Список есть этого оборудования с местами его расположения? Вы проверять-то потом как будете? Вы же будете потом проверять?

– Само собой! В кои-то веки и на нашей улице праздник! Вот в приложении перечень, ознакомьтесь!

Командир берёт стопку листов, шуршит ими, хмыкает и морщится:

– Это с двести второй список, ну блин, опять вы дали маху, товарищи чекисты!

– А какая разница? Одинаковые же они!

– Эдуард, скажи ему ты.

– Товарищ особенный оперативный уполномоченный, даже длина у всех корпусов разная, а уж компоновка оборудования и подавно!

– Да ладно? Ну вы тогда сами определитесь по месту, а мы уж потом проверим как-нибудь…

– Всё у вас как-нибудь, товарищи контрразведчики, разброд и шатание! Эдуард, собирай командиров боевых частей, буду им задачи нарезать!

С особым отделом и отношения на флоте были особые. Для чего на корабле нужен контрразведчик, казалось бы? Самый очевидный ответ – для предотвращения контрреволюционных бунтов и охраны важных военных тайн. Может быть, вам их роль, так же как и мне, кажется не столь очевидной, особенно при нахождении корабля в море, но кто нас с вами спрашивал?

Особист не входил в состав экипажа, не проходил предпоходные подготовки и терпел тяготы воинской службы на берегу где-то в недрах своего особого отдела, хотя за каждым экипажем был закреплён свой личный представитель, и в море ходил только он. Чем они там на берегу занимались – вообще ума не приложу. Ну иголки там точили, может, ремни на дыбе водой смачивали, чтоб те не рассохлись, точно не известно. Да и в море, в общем-то, особиста нашего почти и не видно никогда было – за три месяца автономки он в центральном, может, пару раз всего и появился. При этом, гад, так и не отвечал нам на вопрос, что у него лежит в ПДА: ПДА или всё-таки «наган»? А если там не «наган», то где он тогда прячет свой именной? Не, ну а как он с бунтами справляться собирался? Всё хихикал, гад, своей опухшей от сна рожей.

Особистов не любили, в этом они были похожи на замполитов. Их не любили скорее по традиции, чем по каким-то реальным пакостям. Хотя нам с особистами везло – нормальные были ребята. Одно существенное отличие от замполитов у них было – над ними не шутили. А если на подводной лодке над тобой не шутят, то это равноценно тому, что ты ходишь с табличкой «Изгой» на груди. Наверное, тяжело им от этого приходилось, сейчас вот мне подумалось. Сидит, например, в центральном группа офицеров, что-нибудь живо обсуждает, смеётся и машет конечностями. Но только в люке показывается особист, кто-нибудь обязательно скажет: «Тише, особист!» И все сразу замолкают резко, как будто тумблер выключили, и начинают рассматривать ногти, палубу или подволок. А он же такой уже улыбается, ну слышно же, что весело, ему же тоже хочется посмеяться и с братьями по разуму поговорить. А тут резкая мёртвая тишина и философские вздохи со всех сторон, и улыбка его такая неуместная сразу становится, и вроде как стыдно ему, и совсем впору начинать тушеваться, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну что вы, ребята! Да я же свой! Ну в конце-то концов!

– Среди концов найдёшь конец ты наконец! Это вы, товарищ, Игорю Юрьевичу расскажите, какой вы свой!

Да, Игорю не повезло однажды – попал он в переплёт с особым отделом. И всё ведь, как обычно, из благих побуждений. Решил он, чтоб зря штаны в автономке не просиживать, помочь двинуть науку, желательно вперёд, а там уж как получится, и сугубо для этой цели связался с широко известной в узких подводницких кругах бандой Зезюлинских.

Это был целый клан – там подводниками были вообще все: дед, отец, сколько-то сыновей. Кто-то утверждал, что сыновей двое, но лично я знал троих, а сколько их на самом деле – не знал никто. У нас в дивизии служили братья-близнецы Андрей Горыныч и Павел Георгиныч. А чуть помладше их брат служил в науке, он-то и заразил Игоря идеей подключить к системе «Ураган» (управление паропроизводящей и паротурбинной установками) системный блок компьютера и записывать три месяца все показания и изменения в состоянии ядерного реактора в процессе его активной эксплуатации, а потом передать российской науке шестьдесят три километра этих абсолютно никому непонятных графиков. И потом особисты к-а-ак взялись за этого бедного Игоря! Он им и так и сяк объяснял, что в ядерном институте допуски у Зезюлинского выше, чем у них всех, вместе взятых, и что сведения обезличенные и относятся только к физическим параметрам активной зоны реактора, что является чистой физикой, или может что – уже в стране и физику засекретили? Долго они его таскали на допросы всякие и дознания, но отстали в итоге. Наверное, Игорю просто повезло, что уже был не Советский Союз. Или, может, они испугались, что мы собирались особый отдел их сжечь к хуям собачьим, чтоб они от боевого нашего друга отстали, просто дождь шёл тогда ночью, а на следующий день мы протрезвели.

Но как бы к ним ни относились, а приказания их исполняли, тем более когда они были закреплены флотским приказом. Командиры боевых частей разделили своё оборудование, получили красную краску, поролоновые тампоны и возглавили это дело, абсолютно никак не связанное с выполнением задач по предназначению. Больше всего повезло механикам – у них меньше всего оказалось совершенно секретных приборов – и стадом в семьдесят человек они справились буквально за день, а потом ещё ходили за командиром и клянчили: «Ну тащ командир, ну можно мы ещё тут вот кружок нарисуем, и вот тут, и на насосах дифферентной системы?» Командир только отмахивался и разрешал рисовать даже на лбах у себя, для реализации своего творческого потенциала и детских мечт. Больше всего трудились ракетчики – там у них вообще всё абсолютно секретное, да ещё в четырёх отсеках, каждый из которых размером с подводную лодку Второй мировой войны. Зато в отсеках приятно щекотало нос свежим запахом вонючей краски и снились цветные сны дней пять.

У радиотехнической боевой части (это та, которая седьмая) работы было не очень много. Всё их оборудование закрыто по рубкам, и нарисовать на них кружки – плёвое дело, но беда в том, что бойцам-управленцам и акустикам в базе заняться абсолютно нечем, вот прямо хоть ты тресни. Ну наточили карандаши для планшетов, ну протёрли наушники от пыли, ну баночное учение провели по взятию пеленгов и стрельбе торпедами (только минёру не говорите, что торпедами на самом деле стреляет БЧ-7, а то у него шаблон порвётся), но делать-то что? Куда девать энергию молодых тел, я вас спрашиваю? А тем более в БП-8Р! Там просто же напихано стоек цвета слоновой кости и ни лампочек тебе прикольных, ни тумблерочков, ни даже ни малейшего компрессорика, чтоб хоть чем было заняться!

И целых два офицера к этому боевому посту были приписаны: Вова и Антон. Правда, у них был там стол и стулья, и за железной дверью особенно вкусно было пить чай и есть растворимые макароны. Но. Душа флотского офицера постоянно требует творчески куда-нибудь её выплеснуть, желательно забрызгав собой всю округу! Душа – это же вам не таблетки обогащённого урана. Тесно ей в прочном корпусе и «с размахом» – это для неё норма, а не только когда свадьба или похороны «как у людей».

Поэтому Вова и Антон подошли к делу сохранения секретности творчески. Со всей, так сказать, пролетарской ненавистью. Раздобыв тоненькую кисточку, они нарисовали красную окружность диаметром ровно пять сантиметров, закрасили её кисточкой потолще ровно наполовину, изобразив пологую волну. Потом сбегали в посёлок и купили на рынке неизвестно сколько жвачек с татуировками страшных жуков внутри, нашли нужного жука (страшного и с длинным хоботком), аккуратно приклеили его сверху круга (чтоб хоботок был внутри) и подписали всё это аккуратным каллиграфическим почерком Антона: «Жук Хаггис: вот так мы победили секретность!» А потом ещё пузико жуку красной краской закрасили, ну чтоб уж даже самому последнему тормозу стало понятно, что именно этот жук краску из их круга и высосал. Не знаю, как это точно назвали бы современные художники – перфомансом или инсталляцией, но картина получилась великолепная своим минимализмом, завершённостью и филигранно воплощённой идеей…

– Открывайте, сутулые! – продолжал командир тарабанить в дверь.

– Их там нет, тащ командир! – крикнул я из-за двери. Не, ну невыносимо же есть в такой напряжённой обстановке.

Дверь в каюту распахнулась, командир со старпомом засунули в неё свои лица, так как больше в неё всё равно ничего не влезло бы – в каюте мы жили с командиром восьмого отсека, но находиться в ней вдвоём можно было, только если один лежал на кровати.

– Приятного аппетита! – пробасил командир. – А ты откуда знаешь?

– Ну если бы они там были, то я у них бы чай пил, а не в своей будке, правильно?