Богатырь - не звание! (СИ) - Михаил Попов

— Чего это он? — удивился богатырь. — Наверное тебя испужался. Вона у тебя ряха какая, тать да и только.

Не отвечая на колкость, Маргаст сощурив глаза смотрел на нору скрывшую мужика. По губам скользнула странная усмешка. Такая, что по спине Василия пробежал холодок страха. Не к добру это.

— Ты чего? — на всякий случай спросил он. Вместо ответа, Маргаст приложил указательный палец к губам. Мол, молчи и слушай.

Затая дыхание, богатырь прислушался. До слуха донеслись заглушаемые веселым щебетом птиц, глухие удары топора о дерево и плач маленького ребенка. Обгоняя ветер, Василий бросился к землянке, с ужасом наблюдая как накренился земляной настил с одного бока. Детский плач стал сильнее. Надрывая жилы в последнем рывке, богатырь рыбкой бросился в чернеющий провал. Раздался негромкий скрежет заглушаемый истеричным женским визгом. Глаза Маргаста непроизвольно расширились — настил покачнулся в попытке похоронить находящихся внутри, в одной большой общей могиле. Но в следующий миг качнулся обратно, и, слегка подрагивая, застыл. Только сейчас опомнившийся колдун бросился вслед за Василием.

— Ты чего, мужик, с глузда двинулся? — с трудом удерживая на плечах тяжелый деревянный настил с обильно наваленным сверху дерном, прохрипел богатырь обращаясь к судорожно сжимающему топор мужику. — Почто такое учиняешь?

Мужик не отвечал. Только полные слез и боли глаза посверкивали под густыми бровями. За спиной мужика, подвывая по-собачьи, скорчилась молодая баба прижимая к груди истошно орущего младенца. Улучив момент, когда тень колдуна закрыла свет, мужик зарычав обрушил удар топора на беззащитного богатыря. Не ожидавший такого, Василий растерялся. Благо тело помнило воинскую науку. Опережая удар, нога метнулась вперед метя носком прямо в коленную чашечку. Тихий хруст прозвучал ударом грома. Выронив топор, мужик со стоном схватился за покалеченную ногу.

— Давай руку, — прозвучал сверху голос Маргаста. — Задавит!

— Не… задавит… — прохрипел Василий. Тяжесть настила медленно пригибала его к земляному полу. — Этих… достань…

— Не могу. — после короткой паузы негромко прозвучал голос колдуна. — Не могу.

— Сволочь! — с трудом сорвалось с губ Василия.

Прижимая заходящегося в крике младенца, баба метнулась к его ногам. Выбившиеся из-под головного плата волосы, беспорядочно прилипли к зареванному лицу.

— Добрый человек. Литва идет. Литва! — истерично запричитала она обнимая ноги Василия. — Спасайся сам… Беги… Оставь нас… Если добрый, дай нам смерть быструю… Пожалуйста! Умоляю уходи…

Голос сорвался на хрип. Ошарашенный Василий не сразу заметил, что на плечи больше не давит непосильный груз. Невидимая рука бережно обхватила богатыря, словно морковку выдергивая из-под настила, и бросила на упругую траву. Сзади тяжело скрипнуло, бухнуло. Вырвавшийся из трех ртов крик оборвался заглушенный толщей земли.

На плечо недвижно лежащего богатыря опустилась тяжелая ладонь. Оттолкнув ее с такой силой, что Маргаст едва устоял на ногах, Василий бросился разгребать завал дрожащими руками. Горько-соленые слезы одна за другой срывались с его лица мгновенно исчезая в черной земле. Маргаст неслышно подошел сзади, снова положил руку на обтянутое кольчугой плечо. Голос звучал глухо:

— Им уже не поможешь… Оставь…

Взвившись на ноги, Василий схватил Маргаста за горло. Встряхнув, словно тряпичную куклу, приблизил несопротивляющегося колдуна к себе.

— Ты, сволочь! — захлебываясь, почти прокричал он в мрачное лицо колдуна. — Ты мог их спасти! Мог! Я убью тебя! Убью!

Силы оставили его. Рухнув на землю, будто перерубили позвоночник, Василий зашелся в судорожных, беззвучных рыданиях. В ушах не смолкая звучал тоненький плач младенца, а перед глазами стояла растрепанная баба умоляющая дать смерть…

Не глядя на вздрагивающие плечи богатыря, Маргаст присел рядом. Лицо было мрачным, желваки на скулах вздувались и опадали.

— Я не мог… — неловко произнес в сторону колдун. — Они выбрали свою судьбу, свою смерть. Они уже принадлежали хозяину… Я не имел права. Я могу отнимать жизнь, но не могу ее даровать…

Высоко в синем небе весело носились юркие стрижи. Быстрые ласточки ловко хватали зазевавшихся мошек. Издалека донеслось чарующее пение соловья. Теплый ветерок прошелестел листьями недалекого леса. И совсем рядом, в мрачной тесной могиле, покоились три еще теплых трупа. И один из них был младенцем…

Василий встал, движения рваные, словно суставы отказывались слушаться. На Маргаста взглянули совершенно сухие глаза. Лицо лучилось странным внутренним светом.

— Говоришь, можешь отнимать? — голос богатыря прозвучал как скрип старого дерева. Маргаст кивнул, смутно догадываясь о причине вопроса. — Тогда пошли… хочу познакомиться с этой… литвой.

Слова были произнесены так, что Маргаст невольно поежился. Меньше всего ему хотелось бы оказаться на месте неизвестной литвы.

Деревенька лежала прямо за небольшим перелеском. Еще задолго до того как показались первые крыши, в нос ударил отвратительный запах гари. Маргаст с тревогой поглядывал на каменное лицо богатыря: губы плотно сжаты, желваки на скулах вздулись, застыли как вырубленные в камне. Ни жилка не дрогнет на обескровленном лице. Только глаза горят яростным огнем.

В деревне было двадцать домов. Было… Глазам путников предстали выжженые до основания домики с обугленными костями заборов. Закопченные трубы печей тоскливо возвышались над пожарищем.

Тяжелый кулак богатыря с треском врезался в полусгоревшую доску забора. Взвилась черная пыль мигом подхваченная ветром. Маргаст проследил за его взглядом и осудительно покачал головой. На службе у Ящера многого насмотрелся, но здесь все было иначе. В конце улочки, на рядке вбитых в землю колов, висели обугленные тела. Связанные за спиной руки, неестественно выворачивали грудные клетки, прорванные у многих, тупыми концами кольев. Пара трупов скалилась белыми зубами меж которых выглядывало закругленное дерево. Подойдя чуть ближе, Маргаст скривился — все посаженные на колья были предварительно оскоплены. Отрубленные, а кое у кого и оторванные, части валялись тут же, в перемешанной с золой пыли.

На негнущихся ногах, Василий ходил от одного пепелища к другому. Везде, в каждом дворе одно и то же. Изуродованные с непонятной жестокостью тела женщин, детей, стариков. Разорванные женские платья молча кричали о свершенном насилии. Отрезанные груди в беспорядке разбросаны окровавленными кусками мяса. Детские головки раздавлены тяжелыми сапогами, как перезрелые ягоды.