Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Хоффман

Высотка, где жил Толкачев, была внушительным зданием: 24-этажная главная башня со шпилем и два 18-этажных крыла по бокам от нее. В свое время в доме жили Михаил Громов, поставивший мировой рекорд при перелете через Северный полюс, Георгий Лобов, заслуженный летчик-истребитель, воевавший во Второй мировой и корейской войнах, а также ас Сергей Анохин, заслуживший известность новаторскими авиа испытаниями — так, при пикировании на МиГ-15 он достиг сверхзвуковой скорости. Там же жили генеральный конструктор советских ракетных двигателей Валентин Глушко и Василий Мишин, руководивший советской программой (в конечном итоге провальной) создания ракет для полетов к Луне. Это была элита советской авиации и ракетной отрасли{225}. Но Толкачев был одиночкой. Когда-то он общался с сотрудниками в своей лаборатории, но теперь, как он рассказывал ЦРУ, “вероятно, из-за возраста все эти дружеские разговоры начали меня утомлять, и я практически прекратил общение”. Он писал: “За последние десять-пятнадцать лет число моих личных друзей резко сократилось. Они никуда не делись… но мои контакты с ними стали совсем редкими и случайными”.

Толкачев жил в довольно комфортабельной двухкомнатной квартире с маленькой кухней, ванной и туалетом. Над входом в кухню находилась дверца антресолей. На этих антресолях длиной четыре метра и шириной немногим менее метра Толкачев хранил палатку, спальные мешки и свои стройматериалы, а также шпионское оборудование, полученное от ЦРУ. Его жена была ниже ростом и менее подвижна и наверх не залезала, у сына не было в этом нужды. Там же на антресолях Толкачев хранил свои инструменты: амперметр для измерения силы тока, паяльник и провода, а также дрель, рубанок и пилу для работ по дереву. В квартире было еще три кладовки, их он построил сам.

Адик женился в тридцать лет, довольно поздно для молодого мужчины его поколения в Советском Союзе. Жене его было тогда двадцать два. Толкачев писал в ЦРУ: “Я, очевидно, принадлежу к однолюбам”{226}.

Адик и Наташа жили и работали в закрытом мире советского военно-промышленного комплекса — разветвленной сети министерств, институтов, заводов и испытательных полигонов. У Толкачева был доступ к государственным тайнам наивысшего уровня. Поведение их обоих на людях было обусловлено желанием выжить в советской партийно-государственной системе, что требовало конформизма. Днем они играли по этим правилам. Вечером, оставаясь одни, они испытывали совсем другие чувства. Их мировоззрение сформировалось под влиянием трагических событий — утрат в Наташином детстве, во времена сталинских репрессий 1937 года. Эти утраты стали толчком, побудившим Адика стать шпионом.

Отец Наташи, Иван Кузьмин, работал главным редактором газеты “Легкая индустрия”. В номере, вышедшем 1 января 1937 года, он поместил на первой странице крупную фотографию, демонстрирующую безмятежную радость, — в принципе, подобная фотография могла быть снята в любой семье, включая его собственную: сияющая мать высоко поднимала младенца, который широко улыбался и держал куклу. На заднем плане была видна новогодняя елка.

Фотография излучала уверенность в завтрашнем дне, но она была постановочной, и веселье на ней выглядело ненатурально. А вытянутая рука ребенка указывала путь в будущее подобно руке Ленина. Снимок сопровождался витиеватым комментарием, в котором утверждалось, что Советский Союз “направляют жизнеутверждающая сила социализма, большевистская партия и сталинский гений”{227}. Газета являлась ежедневным отраслевым изданием, публиковавшим в большом количестве статьи рабочих и директоров заводов, иногда партийных чиновников. В основном это были просто письма рабочих корреспондентов, рабкоров, — короткие заметки об их текстильных фабриках и заводах, рационализаторские предложения о повышении производительности труда и использовании технологий и оборудования. На первую полосу часто помещали большую фотографию молодой ткачихи и историю ее успеха: как она начала свою карьеру на фабрике, приобрела опыт и навыки и в один прекрасный день предложила и внедрила метод, который колоссальным образом повысил производительность труда. Бесхитростные соображения рабочих перемешивались в газете с партийными наставлениями. Советская централизованная экономика тогда вошла в фазу форсированной индустриализации. Один из заголовков гласил: “Добьемся решительного прорыва в выполнении плана!” Когда высокопоставленный партийный функционер или министр выступал с речью, газета часто печатала на первой полосе ее стенограмму. На второй странице ежедневно публиковались таблицы с производственной статистикой: сколько и где было произведено хлопка, льна, пеньки, джута, шерсти, шелка, кожи и других материалов. Третья страница почти целиком отводилась под идеи и предложения рабочих о том, как увеличить производительность труда, и газета старалась охватить все возможные аспекты, связанные с легкой промышленностью.

Кузьмин — ему было тогда тридцать шесть — никогда не публиковал статей за своей подписью. Он, скорее, выступал модератором альтернативных точек зрения, отбирал заметки рабкоров и, возможно, сочинял неподписанные передовицы. Он был членом партии и занимал пост главного редактора четыре года. Газета была основана в 1932 году как орган текстильщиков, в котором публиковались статьи и письма самых разных людей: ткачей, инженеров и директоров заводов. Но прежде всего она была партийным рупором.

В январе 1937 года читатели не могли не заметить, что тучи сгущаются. На первой полосе газеты в подробностях освещался второй из трех московских показательных процессов. Сталин жестоко расправлялся со своими соперниками поодиночке. Это были предвестники грядущего “Большого террора”. На первом процессе в августе 1936 года шестнадцать подсудимых, в том числе большевики Лев Каменев и Григорий Зиновьев, были обвинены в измене родине и сговоре со Львом Троцким, еще одним изгнанным из страны соперником Сталина. Всех подсудимых приговорили к смерти и расстреляли. По второму процессу шли семнадцать партийцев, которые были объявлены заговорщиками более мелкого разряда, тринадцать из них казнили, остальных отправили в лагерь. Газета Кузьмина публиковала все материалы второго процесса, в том числе полные стенограммы допросов и отклики читателей. “Уничтожить злодеев!” — призывал один из них. “Расстрелять фашистских наймитов, позорных предателей! Это единодушное требование рабочих людей СССР!” — заявлял другой. 30 января, в день объявления приговора, газета опубликовала его текст. 1 февраля в газете сообщалось, что советские рабочие “с глубоким удовлетворением приветствовали приговор банде Троцкого”{228}.

В действительности все было совсем иначе. “Ночью — страх, а днем — бесконечное притворство, лихорадочные усилия доказать свою преданность Системе Лжи. Таково было “нормальное” состояние советского гражданина”, — писал историк Роберт Конквест{229}. “Террор 1936–1938 годов был почти исключительно ударом властей по собственному населению, и практически все обвинения против миллионов жертв были фальсифицированы. Сталин лично отдавал приказы, вдохновлял и организовывал эту операцию”{230}.

С лета 1937 года началась чистка московской административной и партийной элиты. “Партийные и правительственные учреждения окутала атмосфера ужаса, — писал Конквест. — Народных комиссаров арестовывали по дороге на работу по утрам. Каждый день исчезал кто-нибудь еще из членов ЦК, или заместителей наркомов, или других крупных сотрудников”{231}.

После того как чистки прошли в партийной элите, летом и осенью 1937 года круги начали расширяться: прокатывались все новые волны подозрительности, доносов, арестов и казней. Одной из крупнейших стала кампания против кулаков — состоятельных крестьян, которых согнали с их земли во время катастрофической насильственной сталинской коллективизации. Более 1,8 миллиона кулаков отправили в лагеря. Теперь, когда заканчивался стандартный восьмилетний срок их заключения, Сталин боялся массового возвращения домой этих рассерженных и ожесточенных людей. Роковым стал секретный приказ НКВД № 00447 в июле 1937 года, определивший характер проведения массовых репрессий в следующие два года. Документ устанавливал квоты на аресты — тысяч за раз — людей определенных категорий, а именно “кулаков, преступников и других антисоветских элементов”. Категории эти были настолько широки, что к ним можно было причислить кого угодно. Арестовывали и казнили за малейшую оплошность, так что люди стали чрезвычайно осмотрительны в публичных высказываниях. Одно неосторожное слово могло стать поводом для доноса и ареста по совершенно надуманному обвинению. Десятки тысяч людей самых разных профессий без всяких причин были внезапно вырваны из жизни{232}. НКВД, предшественник КГБ, делил всех считавшихся “врагами народа” на две категории: одних расстреливали, других отправляли в лагеря на десять лет. Это была крупнейшая массовая операция того периода, на которую пришлась половина всех арестов и более половины казненных — 376 202 человека — в течение двух лет{233}. Увольнениям, арестам и расстрелам подвергся и правящий класс. В 1937 году были сняты с постов и арестованы министры (тогда они назывались наркомами — народными комиссарами) внешней торговли, внутренней торговли, тяжелой промышленности, просвещения, юстиции, водного транспорта и легкой промышленности{234}. В разгар этого безумия любого, кто бывал за границей или знал кого-то, кто живет за границей, могли счесть врагом народа. Доносы часто писались в запале или со злым умыслом и могли привести к скорой гибели человека. “Нынче и с женой-то свободно поговоришь разве что ночью, под одеялом”, — говорил писатель Исаак Бабель, который сам был арестован весной 1939 года. Его обвинили в антисоветской деятельности и шпионаже и в 1940 году расстреляли{235}.