Над картой Родины - Николай Михайлов

Разбогатевший фабрикант наращивал новые производства на старые, хотя бы между ними и не было технологической связи. В каком-нибудь льняном и пеньковом Ржеве, в верховьях Волги, появлялась шелкомотальная фабрика — за четыре тысячи километров от мест, где растет шелковица. Медеобрабатывающий завод оседал в Кольчугине Владимирской губернии, куда медь привозили с далекого Урала.

Но и в самих центральных районах промышленность размещалась неразумно. Предприниматель строил фабрики там, где находил для себя это выгодным, не считаясь ни с чем — ни с удобствами городской планировки, ни с требованиями социальной гигиены.

Заводы облепляли столицу и крупные города, делая их еще крупнее. Частная собственность на землю то разрывала технологически связанные друг с другом производства, то нагромождала заводы бок о бок друг к другу.

Капитализм в Центре проникал и в деревню: его привлекали дешевые руки обедневших крестьян. По кустарным гнездам Московской, Костромской и Владимирской губерний разбросал он сотни маленьких фабрик.

Уход в город на работу затрудняла замкнутость сельской общины. Крестьянин не шел на фабрику — фабрика шла к крестьянину.

Под Москвой промышленность ложилась на карту широким, хоть и жидким пятном, но вот Петербургская губерния была обязана своим «центральным положением» одному Петербургу — столице и порту, связывавшему Россию с Западной Европой. Единственный большой город губернии, он включал в свои пределы 90 процентов ее текстильной промышленности, 90 процентов пищевой, 90 процентов полиграфической, 99 процентов швейной, 99 процентов обувной, 100 процентов табачной, 100 процентов электротехнической.

А в двух шагах от фабричных сел и городов, куда не дошел капитал, застаивалась дикость, старина. Изуродованные выбитыми проселками, нищенским трехпольем, лежали внутри метрополии, в «центре», старые Чухлома и Пошехонье.

Окраины, составлявшие по площади огромную часть России, оставались, в сущности, без промышленности. Те предприятия, что строились там, обычно сырье перерабатывали лишь первоначально, делали легче: хлопкоочистительные заводы Туркестана освобождали волокно от семян и тем помогали его вывозу в центральные губернии.

В Баку существовала единственная на российской окраине текстильная фабрика, да и ту хозяин построил лишь после упорной борьбы с Петербургом. Но эта фабрика работала целиком для персидского рынка. А в хлопковое Закавказье ткани ввозились из Центра…

Обрабатывающая промышленность на окраине плохо развивалась. Добывающая же не в пример ей росла: недра там богаты и нетронуты, а что может стоить труд «инородца»? Какая рента в пустыне?

Но и добывающая промышленность проступала на карте окраин лишь отдельными точками.

Нефтяные промыслы Кавказа, свинцовые рудники Алтая, золотые прииски Сибири были островками в глухой, деревенской стране. На Сибирь приходилось только 2 процента продукции российской промышленности, на Туркестан — меньше двух…

Богатства окраин разрабатывались нерасчетливо и жадно. Нефть выкачивалась только из верхних слоев. Добывалась лишь легкодоступная руда. В лесах разыскивались и вчистую вырубались деревья лучших пород.

Вода заливала нефтяные пласты, истощались и забрасывались рудники, больше половины золота оставалось в отвалах, захламливалась тайга, лес редел вдоль рек и дорог. А кругом лежали неизученные земли, неоткрытые богатства.

Сырье добывалось в изолированных точках. Нефтяные промыслы Баку были теснее связаны с Москвой и Лондоном, чем с окрестным кочевым Азербайджаном. Кроме части чернорабочих, сюда все привозилось: машины, трубы, известь. Добытая нефть увозилась целиком.

Треть Евразии, самого большого из материков мира! Какая же это «окраина»? Однако это была в самом деле окраина — окраина не физико-географической карты, а экономической и социальной. Окраина не территории, а исторического процесса. Это была колония, отличавшаяся от колоний других стран лишь тем, что она вплотную примыкала к метрополии.

Превратив окраину в сырьевой придаток, Россия сама входила в капиталистическую систему мирового разделения труда на роли далеко не почетной: промышленная для Востока, страна была аграрно-сырьевой для Запада.

Россия мало производила машин. Химия, правда, была, но какая? Калоши и парфюмерия. Пушнина вывозилась как сырье, чтобы вернуться из Германии мехами, стоящими втридорога.

Страна была в зависимости от иностранного капитала, и это влияло на размещение промышленности, отражалось на карте.

Перед первой мировой войной средоточие экономической жизни в России смещалось не вглубь страны, а напротив, ближе к границе, под удар. Давил иностранный капитал, и глохла металлургическая промышленность Урала за счет подъема металлургии Донбасса. Несметные нефтяные богатства в середине страны оставались неразведанными, и почти вся нефтяная промышленность России сводилась к промыслам Баку, лежащим на краю страны.

А обрабатывающая промышленность особенно тяготела к Западу.

Машиностроительные, текстильные, химические предприятия оседали, не считая Центра, в балтийских портах, на самой кромке, потому что иностранцу было важно лишь перешагнуть таможенный рубеж. Он охотно строил фабрики у самой границы, часто привозя их в разобранном виде. Уголь, хлопок, металл, даже огнеупорный кирпич и брусчатка шли сюда издалека. Рельсы тянулись к границам и к морю.

Империалисты Запада все шире распространяли свое влияние в России. Слабый, хоть и не менее хищный, отечественный капитал уступал позиции одну за другой. Россия стала лицом к лицу с иностранным капиталом, познав всю его гнетущую, выматывающую силу.

Утекали за границу акции бакинских промыслов, Франция плавила украинскую руду, Америка скупала на Чукотке пушнину, Япония вылавливала охотскую рыбу, Англия вырубала архангельский лес.

Промыслы располагались так, чтобы сырье легко было вывезти. Лесосеки Севера, марганцевые рудники Закавказья лежали близко от границы. Часть страны стала внешним рынком для Западной Европы и Америки, не став внутренним рынком для России.

Далекая многоплеменная окраина! Тысячи километров — степь, тысячи километров — лес, тысячи километров — горы. Редкие торговые города, избы деревень, кочевые юрты, лесные шалаши, горные землянки.

В якутских улусах в голодные годы семья съедала по 10 пудов сосновой и лиственной заболони в год: какой-то статистик вывел среднюю цифру, потому что явление считалось обычным!

Таежный охотник владел изумительным искусством — стреляя без промаха, обходиться единственной, все той же пулей… Но это свидетельствовало не столько о сноровке охотника, сколько о недостатке свинца.

В стороне от Центра лежали края, еще скованные патриархально-феодальным укладом. Культура национальностей была подавлена гнетом царизма, гнетом пришлой и своей буржуазии, гнетом местных князьков, тойонов, баев.

«К северу от Вологды, к юго-востоку от Ростова-на-Дону и от Саратова, к югу от Оренбурга и от Омска, к северу от Томска идут необъятнейшие пространства, на которых уместились бы десятки громадных культурных государств. И на всех этих пространствах царит патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость. А в крестьянских захолустьях всей остальной России? Везде, где десятки верст проселка — вернее: десятки верст бездорожья — отделяют деревню от железных дорог, т. е. от материальной связи с культурой, с капитализмом, с крупной промышленностью, с большим городом. Разве не преобладает везде в этих местах тоже патриархальщина, обломовщина, полудикость?» Так писал Ленин.

Конечно, эта неравномерность, неразумность размещения промышленности не была особенностью только царской России. Она обычна для капиталистических стран.

Разделение труда между районами при капитализме не служит разумной экономии сил, целесообразному использованию недр и почвенных или климатических различий. Капитализм связал края и страны зависимостью через куплю-продажу. Метрополии навязали колониям принудительную специализацию. Ранняя Англия взяла на себя, будто богом данную, роль мировой мастерской; несчастному Сальвадору пришлось торговать одним лишь кофе, а Гондурасу — бананами; обширные черноземные районы обязаны были примириться с участью районов аграрных… Производя промышленные товары и машины, метрополии принудили колонии производить лишь сырье и тем закрепили свою власть.

Построенную на принуждении систему географического разделения труда создала у себя не только Россия.

Индустриальная «Черная Англия» вокруг Бирмингема и сельская «Зеленая Англия» к югу от Лондона. Заводы на севере Италии и почти одни лишь поля на юге. Промышленный остров Кюсю в Японии, а рядом — отсталый аграрный остров Сикоку… В капиталистической стране ранее сложившийся промышленный район подавляет остальные.