Над картой Родины - Николай Михайлов

Нога в ноту с практическими изобретениями идут теоретические открытия. Наука и техника взаимно обогащаются, переходят друг в друга. И Россия вправе гордиться не только изобретениями в технике.

Михаил Ломоносов, повторив опыт Бойля с прокаливанием металла в закрытой колбе, высказал мысль о том, что вес металла увеличивается за счет соединения с воздухом. Позже Лавуазье уточнил, что металл соединяется с кислородом. Эти открытия позволили сформулировать закон сохранения и превращения энергии, легший в основу современной физики и химии, всей естественной науки.

Ломоносов первый установил, что источник теплоты — движение, а не особое «тепловое вещество», как думали раньше. Ломоносов доказал растительное происхождение каменного угля. Дал правильное представление о рудных жилах. Обнаружил воздух на Венере. Отметил изменчивость коры земного шара. Указал направление дрейфа льдов в Северном Ледовитом океане. Все это и многое другое из открытого Ломоносовым потом «открывалось» заново.

Николай Лобачевский, «Коперник геометрии», смело откинул то кажущееся очевидным, но недоказуемое положение Евклида, которое гласит, что через точку можно провести лишь одну линию, параллельную данной. Так родилась неевклидова геометрия, включившая в себя классическую евклидову как частный случай. Это был переворот, необъятно расширивший круг математики. Это было открытие нового математического мира, открытие новых представлений о пространстве.

Но при жизни Лобачевского его открытие не было признано в России.

«И в науке, и в технике, и в искусстве русские всегда будут учениками Запада», — твердили идеологи царской России и их иностранные друзья. Эти речи нужны были империалистам, чтобы еще прочнее укорениться в России.

Отравляя народ ядом неверия в себя, правящие классы пытались ослабить гражданское самосознание русских людей, укрепить свои позиции перед лицом назревавшей революционной бури.

Но лишь на время могли они затормозить научное и техническое развитие страны, лишь на время могли задержать ее рост.

Октябрьская революция смела угнетателей, освободила скованные силы народа.

КАРТА УШЕДШИХ ЛЕТ

Хозяйственная отсталость царской России отражалась и на географической карте.

Промышленность росла лишь в немногих районах. Фабрики и заводы сгрудились в одном конце страны, в другом их почти вовсе не было.

Средняя точка территории, вычисленная математическим способом, лежала к северу от Томска, населенности — возле Тамбова, а промышленности — где-то около меридиана Москвы. Эти географические смещения были, как черты сведенного лица.

Добрую половину всей промышленной продукции вырабатывали Старопромышленный Центр, Петербург, портовые города Прибалтики, где сгрудились крупные фабрики, оснащенные машинами. Здесь обосновался и развился капитал. Здесь осели прядение, ткачество, машиностроение, химия. В этих местах, прежде всего в Москве, вокруг Москвы и в Петербурге, сложились главные кадры российского рабочего класса, сосредоточились основные силы культуры.

Эти районы выделялись на старой экономической карте как остров в море, как гора на равнине.

Примерно четверть продукции падала на Украину и Урал — опору Центра. Но промышленность Украины не выросла дальше фундамента. Она производила сырье и полуфабрикаты: уголь в Донбассе, металл на заводах Донбасса и Приднепровья. Металлообработка была, но сильно отставала. Урал, опутанный пережитками крепостного права, выплавлял чугун в старых домнах и чаще всего вывозил его в чушках, не обработав.

Выделялась еще важная индустриальная точка — Баку. Там развилась нефтяная промышленность.

На долю остальных районов России выпали крохи. Промышленности там было мало. А карта многих мест в Сибири, в Средней Азии, на Севере долго оставалась вовсе чистым листом, пересеченным цепями гор да руслами рек, — лишь кое-где были разбросаны мелкие селения, блуждающие кочевки.

Вековая отсталость давила старую Россию. Самодержавие, пережитки крепостничества, иностранная кабала мешали развитию промышленности. Внутренний рынок был узок, и емкость его увеличивалась медленно.

Не вглубь, так вширь! И российская буржуазия обращалась к малоосвоенным просторам Востока. Фабриканты расширяли рынок, сбывая жителям Азии московский и иваново-вознесенский ситец. И в то же время с жадностью вывозили с Востока сырье.

Освоение громадных пространств Восточной Европы и Северной Азии было исторической миссией народов России и прежде всего — великого русского народа. Россия постепенно, шаг за шагом включала в хозяйственный оборот земли Поволжья, Урала, Сибири, Дальнего Востока. Люди труда распахивали нетронутые земли, проторяли дороги, валили вековой лес, строили селения. Русская культура приобщала народы Востока к прогрессу.

Но страна была во власти царя и капитала, и освоение обширных земель Востока шло противоречиво. Плодами народного труда завладевали чиновники, купцы, кулаки. Русская и туземная беднота попадала в кабалу. Восток оставался нищей колонией, краем тяжелого классового и национального гнета.

Это был жестокий путь капитализма.

Промышленные изделия Центра, что сбывались на окраинах, не были ни особо прочны, ни изящны, но кустаря Востока они быстро разорили. Простая калькуляция решала его участь. Химические краски вытравляли искусство ручного ковра, механический ткацкий станок не считался с ручными пяльцами.

В патриархальный быт окраин вошли фабричные товары. Среди них, однако, не было ни станков, ни двигателей, ни жнеек, ни автоматических охотничьих ружей. Шел нехитрый товар: фаянсовые чашки-пиалы, цветистые ситцы, калоши для ичигов — сапог с мягкими подошвами. Механизированное подражание ремесленной культуре.

Далекая, отсталая окраина мало-помалу включалась в мировое капиталистическое хозяйство — и платила за это непомерно дорогой ценой.

Продавая окраине фабричные товары, Центр заставлял ее производить лишь сырье: не башмаки, а кожу, не ткани, а хлопок.

Обработка была оторвана от добычи. Сырье, приобретенное за бесценок, везли с окраины в Центр, чтобы, обработав за ничтожную плату, отправлять обратно на окраину. А железнодорожный тариф был устроен хитро: с расстоянием оплата версты пробега сокращалась. Так буржуазия Центральной России закрепляла господство. Длинные перевозки расхищали общественный труд, удорожали стоимость товаров, но колония покрывала расходы. Узбек, производитель хлопка, недополучал. Узбек, покупатель ткани, переплачивал. А промышленники Центра богатели…

Капиталистам Центра был невыгоден индустриальный рост окраины. И конкуренция фабричных товаров, пришедших из Центра, была поддержана административным гонением.

Если кустари сметались с пути логикой цен, то на обрабатывающую промышленность окраин царскими властями был наложен прямой или косвенный запрет. Перед революцией один предприниматель обратился к туркестанскому генерал-губернатору за разрешением открыть текстильную фабрику в Самарканде. Генерал-губернатор отказал. Царское правительство всячески затрудняло постройку предприятий вне промышленного Центра. Оно не только оберегало русских капиталистов от конкуренции, но и сдерживало рост национального рабочего класса, который видел в русском пролетариате вождя и учителя, шел за ним в революционной борьбе.

Царизм боялся не только экономического, но и культурного роста окраин. Он старался препятствовать возраставшему влиянию передовой демократической русской культуры на культуру других национальностей России.

И на карте отразилась причудливая, противоречивая география общественных укладов. Роскошные особняки на проспектах Петербурга — и рабочие лачуги в поселках Донбасса. Банковские конторы монополистов в Баку — и кочевые шатры в Апшеронской степи…

Под индустрией, скученной в Центре, не было ни угля, ни нефти, ни руды. Промышленная карта разошлась с картой природных богатств.

Правда, кое-что было поблизости: у Чудского озера — горючие сланцы, в Боровичах и Бобриках — бурые угли, под Курском — руда. Но не эти недра питали промышленность, и заводчикам Центра до них не было дела.

Клад лежал рядом, но его не брали. Часто он даже не был известен. Магнитная стрелка у Курска показывала под ноги, но кто мог подумать, что Курская магнитная аномалия поставит страну на первое место в мире по запасам железа? О подмосковных углях знали, но их добычу убивала конкуренция донецкого угля.

Топливо в Центр шло издалека: уголь из Донбасса, нефть с Кавказа. Сырье, кроме льна, везли с окраин или покупали за границей: чугун Рура, хлопок Миссисипи, шерсть Австралии…

Разбогатевший фабрикант наращивал новые производства на старые, хотя бы между ними и не было технологической связи. В каком-нибудь льняном и пеньковом Ржеве, в верховьях Волги, появлялась шелкомотальная фабрика — за четыре тысячи километров от мест, где растет шелковица. Медеобрабатывающий завод оседал в Кольчугине Владимирской губернии, куда медь привозили с далекого Урала.